copyleft 2012–2020Эдуард Лимонов о собственной биографии
Писатель и революционер о том, каково это — оказаться главным героем литературного произведения, и насколько это произведение похоже на правду.
Как-то в Париже в конце восьмидесятых я присутствовал на одном коллоквиуме. И пристально вглядывался в Режиса Дебре — довольно скучного мужика в сером костюме. Потому что мне сказали: «Этому человеку Че Гевара обязан своей славой!» Че Гевара называл Режиса Дебре Français — «Француз». Вторая кличка Дебре была Дантон.
Молодой писатель и журналист, он побывал у Че в отряде в джунглях Боливии и был арестован в апреле 1967 года, когда вышел из джунглей. Благодаря нашумевшему аресту Дебре и последующему суду над ним эпопея Че Гевары сделалась объектом внимания всего мира. Еще тогда не пойманный Че (его возьмут в плен и убьют в октябре) записал в дневнике: «Шум вокруг истории с арестом Дебре дал больше военной славы нашему делу, чем десяток победных боев».
И это правда. Если бы не Français, суд над которым привлек внимание всей Европы, история Че могла пройти мимо внимания европейцев. Мало ли полевых командиров погибло в джунглях Южной и Центральной Америки? Множество.
Я теперь называю Эмманюэля Каррера — Français. Он, известный писатель и отпрыск влиятельной семьи высшей буржуазии, сделал меня знаменитым в такой же степени, как Дебре поучаствовал в судьбе Че Гевары, послужил поводом, чтобы Европа остановилась на истории Limonov.
Я был уже раз известен во Франции как писатель в 80-е годы, но к моменту выхода книги Каррера «Limonov», к 2011 году, я уже имел статус, подобный статусу давно умершего да еще и подозрительного писателя. Меня и не любили, и позабыли. Из такого города, как Париж, вообще нельзя отлучаться надолго, он, как экзальтированная девушка, всегда находит, в кого бы еще влюбиться; а я отлучился из Paris на два десятилетия кряду.
И вот в начале сентября 2011 года книга «Limonov» появилась во французских книжных магазинах. В одно время, кстати сказать, с биографиями таких неслабых личностей, звезд современного мира, как Стив Джобс и Михаил Ходорковский. Появилась и тут же затмила их.
Во-первых, взволновались французские критики. Количество статей, ежедневно появляющихся в СМИ, однажды, я помню, достигло баснословной цифры ДЕВЯТЬ за одни сутки.
Во-вторых, взволновались жюри литературных премий. «Limonov» был включен в шорт-лист сразу двух крупнейших премий — Гонкуровской и премии Ренодо.
Гонкуровской премии книга не получила по причине неприязни части членов жюри (в частности, моего старого недруга критика Бернара Пиво) к личности Эдуарда Лимонова. Воевавшего в рядах сербской армии на Балканах, основавшего Национал-большевистскую партию в России, участвовавшего в «путче» российского парламента против президента Ельцина в сентябре-октябре 1993 года в Москве. К тому же существуют документальные кадры телекомпании Би-би-си, где Лимонов на боснийском фронте стреляет из пулемета, их время от времени в европейских странах показывают. Но премий книга Каррера все же удостоилась. Даже трех. Получила премию Ренодо, «Премию премий» как лучшая книга года и премию французского языка.
Тогда еще президент Французской Республики Николя Саркози был, по-видимому, серьезно тронут книгой о судьбе мальчика-юноши-мужчины из Восточной Европы, поскольку рекомендовал книгу «Limonov» к прочтению целых четыре раза. Один раз — всему кабинету министров Франции. И как-то назвал «Limonov» своей «книгой, лежащей всегда у изголовья». Тут, мне кажется, причина понятная: Саркози — венгр по отцу и, должно быть, до сих пор чувствует себя человеком из Восточной Европы.
Но самое главное — жизнеописание Эдуарда Лимонова со всеми его адски красивыми женщинами, солдатами, войнами, с тюрьмой и участием в государственных переворотах взволновало массового читателя Франции. Дело в том, что проклятая политкорректность сумела извести во Франции целую породу писателей-авантюристов, писателей-криминалов, писателей, опасно близко расхаживающих рядом с адским огнем страстей. Французская традиция пишущих заключенных, вспомним, имеет на страницах своей истории таких непоседливых и отчаянных ребят, как Франсуа Вийон, маркиз де Сад, Жан Жене. Или, сделаем шаг чуть в сторону опасных идеологий, — Селин, Бразильяк, Дрие ла Рашель.
Политкорректность, восторжествовав в последние десятилетия в Европе и во Франции в первую очередь, сделала невозможным появление подобных страстных писателей. Самый популярный сегодня во Франции писатель — это певец уныния и депрессий Мишель Уэльбек.
Но французская пылкая латинская кровь дает о себе знать. Французам хочется взглянуть на запретного, но интересного им героя, их тянет хотя бы через замочную скважину книги Эмманюэля Каррера заглянуть в жизнь такого вот иностранного экземпляра, раз уж такие перевелись в родном отечестве.
Только неразумно, конечно же, журналистам и писателям такой литературной страны, как Франция, было втягиваться в спор о том, герой ли Эдуард Лимонов или salaud («неблагородный, морально отталкивающий»). Герои, известные нам в мировой истории, помимо того что они «отличаются от простых смертных своими экстраординарными действиями и своим мужеством перед лицом опасности», бывают сплошь и рядом одновременно «морально отталкивающими».
Всмотритесь в тот же ряд лиц, которые я только что перечислил выше, и осмыслите их: можно характеризовать как морально отталкивающих их всех. И Франсуа Вийона, и маркиза де Сада, и Жана Жене, и Селина, и прочих. В чистом виде святой была, кажется, только мать Тереза, да и то — мы что, разве все о ней знаем?
Как я себя чувствую после публикации моей биографии? Я чувствую, что стал героем мифа. Это раз.
Я чувствую себя, как мог бы чувствовать себя давно умерший писатель, которого заново открыли через двадцать лет после его смерти. Ну как чувствовали бы себя родственники этого писателя. Это два.
Собственно со смертью я не преувеличиваю. Уехав из Франции в начале 90-х, я тотчас умер для них. Только не физической смертью, но гражданской. Тело мое существует последние двадцать лет к северу от них, в стране, называемой Россия, а прежде она называлась Московской Тартарией, а еще раньше — Скифией.
Пока я тут существую, в России–Скифии, воюю с властью и враждебными мне буржуазными политиками (ясно, что такому, как я, неспокойному герою книги Каррера, Немцовы и Гудковы могут быть только враждебны), книга «Limonov» завоевывает страну за страной.
Это отлично. Любой индивидуум желает расширить свое влияние, тем более такой амбициозный тип, как я.
О книге Каррера я давал себе слово не высказываться. Только вот скажу, чего, с моей точки зрения, в книге, к сожалению, нет, а могло бы быть.
Каррер оставил за пределами книги мою философию. А ведь я автор такой опережающей мое время книги, как «Дисциплинарный санаторий», где я сравнил западные общества европейских стран с санаториями, где «больных», то есть граждан, содержат в климате мягкого насилия.
Каррер также не стал открывать такие мои книги, как «Убийство часового», «Анатомия героя», «Другая Россия», где я высказываю мое понимание самоубийства СССР, набрасываю очертания будущего для России и мира, сурово критикую в «Другой России» русские традиции и русскую жизнь. То есть Каррер предпочел не усложнять мой образ. Изображая меня как self-made man, выбрав видеть меня авантюристом, солдатом, заключенным, мужем и любовником красавиц, он тотально игнорировал мой талант мыслителя. А это как раз тот талант, которым я более всего горжусь.
Но, конечно, его книга выиграла в цельности образа героя.
Что еще? Мое мистическое измерение (характерный пример — книга «Торжество метафизики») также осталось за бортом «Limonov».
Однако без Français я бы не дошел до моих современников в Европе. Так что грех жаловаться, и дареному коню в зубы не смотрят.
Мы живем в эпоху, когда вдруг сошел на нет престиж высшей мировой литературной премии планеты — Нобелевской премии. Поскольку Нобелевскую премию стали присуждать, руководствуясь чаще иными, чем литературными, критериями, например, критерием политической целесообразности либо желая поощрить литературы стран, отстающих от магистрального развития.
Так вот, в такую эпоху успех моей биографии, моего мифа во Франции, и ее шествие по планете (книгу купили даже Бразилия и Корея!) можно рассматривать как успех, эквивалентный Нобелевской премии старых добрых времен.
Ага, Солженицын, ага, Бродский, я догнал вас!
«Афиша», 27 ноября 2012 года
