Поваренная книга насекомых.
Стихотворения

Издание содержит нецензурную брань, публикуется в авторской редакции.

* * *

Приснилось.
Мать приготовила яичницу.
От балкона влетели осы.
Ветерок колышет занавески.
Отец дома.
Это не воскресенье. Это вечность.

Лето

Как горячо, полуодето,
Пространство пористого лета
Деревья с круглыми башками
И ёлки с длинными руками
И облака бесформенный тюфяк
Висит над нами кое‑как

Идут студентки шумной бандой
Ворона квохчет над верандой
Кефир в мой жаркий рот струится
И липа морщится и злится
Под ветром (штопором во двор
Ввинтился к нам с недавних пор)

Ты было трогательным, лето,
И ты останешься таким
Где император Никодим
Пел с Афанасием дуэтом
И город был непроходим
Своим и мясом и скелетом

* * *

Топился в плошках маргарин
И блохи нас одолевали
В калошах я ходил один
В грязи калоши утопали

  Был Салтовки немолчен гул
  Трамваи на «кольцо» сходились
  И ветер беспрерывно дул
  И книги беспрерывно злились

Я всё читал, читал, читал
Я всё входил в её подвал
В твой узкий лаз, библиотека!
Звучал бетховенский хорал,
Или там баховский хорал…
О притягательности греха…

* * *

И неба синего кусок,
И птичек нежный голосок
Всё радует меня
При зарожденье дня…

  Ещё не встал, уже не сплю
  В подушку легкую соплю
  Как парень молодой
  Ты встретишься со мной…

Наступит завтра, ты придёшь
И ножку ножкою потрёшь,
И станешь, словно кошка,
Отставив зад немножко…

  О том, что я тебя люблю
  И нас с тобой дотла спалю
  Ты знаешь? Ты дрожишь?
  Но всё ко мне спешишь…

* * *

Мосты смывает по реке
И сообщенья нет
Десяток сёл живут в тоске,
Как острова на сквозняке,
Пропал электросвет…

  Зато какой от дров угар!
  Зато какая тишь!
  Стоишь на лодке. Земной шар,
  Ты подо мною спишь.

Свечу зажег, и домовой
Пришёл к тебе на чай.
А вот и леший с бородой
Стучится невзначай…

  Русалка плещется в саду
  Лежит, и брюшко — шёлк
  Сидит и воет на луну
  Спокойный летний волк

Соседка с пышными грудьми
Пришла, как хорошо!
А то забыли меж людьми,
Как сладок корешок…

  Что блюдо сочной саранчи
  Есть афродизиак
  Кричи, красавица, кричи
  Не отпущу никак…

Приморье залито водой
Стоят все поезда,
Ну, наконец, и мы с тобой
Счастливы. Но ведь да…

* * *

У тебя отец учёный
Он готовит на Луну
В её климат кипячёный
Экспедицию одну

  Ты работаешь в журнале
  Ты красива и остра
  Родилась ты в Трансваале,
  И звезда твоя сестра

У тебя развод, квартиры
И высокие мужчины,
Но черны над нами дыры.
И года, как гильотины

  Красной щёткой от причёски
  В меня целятся присоски
  Менеджер, сойдись со мной!
  Подо мною хрипло вой…

Нездоровый собеседник,
Недоносок и изгой
Я прочищу твой передник,
Да и задник вздорный твой

  Нахваталась математик!
  Физик налакалась ты!
  Что мой рыженький астматик,
  Что мой сгусток мерзлоты?

* * *

Какой же курс у йены?
А в Африке гиены
Над мраморной плитой…
Какой же курс у йены?
Какой? Какой? Какой?

  Любой из всех Курильских
  Годится островов
  Чтобы построить базу
  Для воинских судов…

Там плавают японцы
Со времени войны
Глаза у трупов к солнцу
Собой обращены

  Подлодка проржавела
  И сквозь медузы стай
  Своей десницей белой
  Архангел Николай

Грозится азиатам
Что с пленками у глаз
И варварам крылатым
Нас победить не даст

  Не ешь консервы эти!
  Они заражены!
  Не знают что ли дети
  Про правила войны…

* * *

Нагие краснофлотцы
Лежат на дне в желе
Японские подлодки
Как порт Па‑де‑Кале…

  Мир тайного блаженства
  Сквозь водорослей йод
  И йод, и эта йена
  Японский ведь народ

Женился йод на йене
Уже который год
В одном из двух селений
Он с девкою живёт

  Японочки, носочки,
  Их странное порно.
  Войны кровавой дочки
  В прозрачных кимоно…

* * *

История становится горяче́й,
Четыре после полудня
Идут два фельдшера, без врачей
В сером растворе будня

  Пересекают пустынный двор,
  Пусто, жара, воскресенье…
  Лето, как по голове топор,
  Вот их какое мненье…

Самую жалкую из старух,
Бог, что прибрал сегодня?
Этою ночью, часов так с двух
Воля его, Господня!

  Синей пижамою облачены
  И на спине с крестами,
  В шапочках старые пацаны
  Шаркают сапогами…

* * *

Падают самолёты
С неба, как спелые груши,
Невидимые частоколы
В небе вдруг обнаружив…

  В стены ударившись телом,
  Падают, осыпаясь,
  В голубовато‑белом
  Облаке ошибаясь…

* * *

Я часто думаю о тех, кто получил
Срока большие, мается, как в бане,
Что баня — свою задницу помыл,
И выскочил, дельфином в океане…

  А на тюрьме сидеть, сидеть, сидеть…
  И кирпичи считать, и тараканов
  А о побеге думать и не сметь,
  Учиться языку у мусульманов…

До каменности выжимать бельё
Варить фигурки из пакетов пластика
Ночами просыпаться: «Ё‑моё!»
А таракан к тебе, нечистый, ластится!

  Башку еженедельно бритвой брить!
  Скоблить башку до лунного сияния
  Пожизненное нужно же прожить
  Чтоб умереть от кровоизлияния…

Я часто думаю о тех, кто получил
Пыжа навечно, грубо и вульгарно,
Как будто никогда он и не жил
Квартирно, но всегда жил планетарно…

* * *

Скупо рассыпаны в небе нахмуренном
Три вертолёта…
Это в пространстве, вспенённом и всбуренном
Три Дон‑Кихота…

  Звёзды надменные, иглоуколами
  Станут тягаться
  Детям когда‑то с нежными школами
  Пришлось расстаться

Как мясорубки гудят напряжённые
Словно игрушки
А из расселин, вниз погружённые
Ахают пушки…

  Пли из расселины, будут заселены
  Горные склоны
  Три вертолёта железными целями
  Антициклоны…

* * *

Над палубой мокрый брезент парусов,
А у моряков не хватает усов,
Здесь что, мореходная школа?
А, все они женского пола!

Привет, Афродиты, шикарные шлюхи!
Стоящие возле штурвала Марухи,
Елены, висящие под парусами
Меня возбуждает, что вы не с усами…

* * *

Дождь моросил, и канонада
Вдруг над горами раздавалась…
И рота по холму спускалась,
Лохматому от винограда

  Вдруг выстрел, чёткий, одинокий
  И падает убитый хлопец
  Махновец или красножопец,
  А виноград такой глубокий…

* * *

Свободно вращаясь в бульёне
Из звёзд, происшествий и снов
Я вспомнил сегодня о Лёне
Губанове. Был он каков…

  Поэт, некрасивый мерзавец,
  Он за Вознесенским икал,
  Губастый, приземистый заяц,
  Московского лета шакал…

Полина, Полина, Полине…
Стрелялся он с Родиной бы
Горячий Челюскин на льдине
Он плыл по теченью судьбы

  Кого ещё помнит эпоха?
  Да помнит кого‑нибудь, чтоб
  Казалось что жили неплохо…
  На фоне Москвы и сугроб…

* * *

Что делать джентльмену рано?
Утюжить ласковую блядь?
Иль оторвавшись от Корана
Тертуллиана почитать?

  Дарю тебе, Фифи, духи я
  Духи сама ты обоняй
  Но обладателя спорт‑кия
  Мужчину к ним не привлекай

Что делать джентльмену к ночи?
Взять девку или взять Коран?
Бог знает что себе бормочет
Седой, но статный хулиган

  Возьми японскую газету
  И заверни в неё сакэ
  Бутылку тёпленькую эту
  Носи с собою налегкэ…

* * *

И лету наступил конец!
Такой печальнейший конец
И жизнь, из дроби барабана,
Вдруг стала ёжик из тумана

  Вдруг стала ватою сырой
  Она висит над головой
  Слезливой песней ресторана…

Какая гнусь здесь за окном
День ухает ночным сычом
Какая мерзость влаги, слизи
Не у Франциска из Ассизи

  Но северное «не хочу»
  Я жить в такую половину.
  Когда Бог лепит свою глину
  А Дьявол дует на свечу…

Гатчина

Зелёной Гатчины холмы,
Что позади дворца столпились,
Прогуливались здесь умы,
И привиденья здесь светились…

  Сам император, туфли с пряжками,
  Пил чай, стреляя в блюдца с чашками.
  И на гармонике губной
  Играл в саду в полдневный зной…

Прекрасна Гатчинская мыза!
О, украшение сервиза:
Екатерины, мамки злой,
Здесь армию Павл раком ставил,
Своих дворян служить заставил,
Подвесив их вниз головой

  В конечном счёте днями жаркими
  Здесь пёк яичницу со шкварками
  И мать‑старуху проклинал,
  Потом магистром Мальты стал,
  Но англичане не взлюбили,
  В конце концов его убили…

* * *

Вот ушла уже и Соня Рикель,
Потому и мы, бородатые путники, занервничали,
Просыпаемся рано, истаптываем грудными клетками постель,
Мик, Мишель, Эдуар, Али…

Женщины живут не как мужчины живут
Они ждут, что к ним подойдут
Иногда, расхрабрившись, подходят сами,
И тогда у них не получается, тогда они
сморщиваются под небесами…

Я помню тот далёкий «русский» обед
Из трёх женщин — двух уже нет
Сент‑Андре дез Арт, некрасивую улицу
В углу неба купол Сорбонны жмурится…

Реджин Дефорж умерла и Рикель умерла
Жива ещё де Гито, которая со мной спала
Где ты, де Гито, моя пьяница Гито,
В каком ты едешь сейчас авто…?

* * *

Здравствуй, дедушка паук!
Тот, что любит гарных мух
И целует их, кусая.
Чавкает, их выпивая,
Проколов им животы
Острым клювом. Здравствуй, ты!

Сети растянул и ждёшь,
Возле ящика живёшь
По соседству со стеной
Тихой, пыльной и больной…

Здравствуй, мелкое чудовище,
На мошонку ты похож.
Мухи сладенького кровища
Терпеливо тихо ждёшь…

Вот и мальчики идут,
Счас те лапки оторвут:
«Коси‑коси ножка, дрыгайся немножко!»

* * *

Я выходил с Данилой в магазин!
Я двадцать лет не выхожу один
Живу как долгосрочник, как зэка
Солдат последний бывшего полка
Не знает, что закончена война
И что давно замирена страна…

Я выходил с Данилой в магазин!
Там женщины и девушки спокойно
Подросшие за эти двадцать зим,
Еду в корзины складывают стройно
И косятся, какой же странный Дед!
Как допотопно, чучелом одет!

Я, в схроне просидевший двадцать лет,
Сегодня вышел на прогулку в белый свет
Я мог Данилу попросить сходить,
Но посмотреть решил, как стали жить
Спустился я на землю с чердака
Солдат давно разбитого полка…

Tour de France

Трудный воздух велогонов.
Жар от маек и штанов.
Жар от ликровых трусов.
Тыщи ваших голосов,
Расположенных на склонах…

Запах пота и ликры…
Две раздутые икры
Над педалями вращенье
И мельканье, и стремленье
Пиренейской мошкары
Среди зноя и жары

Велогонка, где шары
Над фанатами вверх рвутся,
Где и плачут, и смеются.
Женщины все как сестры.
И все Жаннами зовутся.

* * *

Жив ли президент в Ташкенте?
«Умер»,— пишут нам на ленте
А на ленте на другой
Пишут, что живой

— Видел ли кто‑нибудь президента?
«На обследовании в госпитале»,— пишет лента
«Его прилетел подымать Бокерия»,—
Пишет в Фейсбуке Валерия…

Бокерия полёт в Ташкент отрицает,
Он в Москве и ничего не знает
Эксперт же Аркадий Дубнов:
«Источники утверждают, что мёртв!»
    «Нет, здоров»,—

отрицает пресс‑служба президента
Алеет Восток, подсыхает плацента
Военные базы стоят ощетинясь
В мозгу метастазы, ползут его, глинясь…

Пятнадцать человек на сундук мертвеца

Как идут пятнадцать строем
В зареве войны
Уступают своим воем
Только слугам сатаны…

  Их не любят Афродиты,
  Грубые они
  На плечах у них набиты…
  Как у матросни

У тюремных как жиганов —
Жуткие тату
Привокзальных ресторанов,
тюрем красоту

  прославляют их наколки
  Болевой приём
  Пистолеты, финки, волки
  И с русалкой гном

Гениталии скрестили…
Страшен их отряд
Вот опять они завыли
Все пятнадцать в ряд…

* * *

Простая толстая тетрадь
Под ручкой шариковой, грубой
Зима покрыла белой шубой
Всё то что нужно покрывать
Сезоны нам не выбирать…

  По льду бродяга на коньках
  летит рекою, как комета,
  «Что разве здесь же было лето?»
  Хочу спросить его в слезах

— Что разве долы зеленели?
И пчёлы всякие летели
И в развевающихся снах
Дул тёплый ветерок впотьмах..?

* * *

Пообещав любые ноты
У женщин старится душа,
Она уходит под кого‑то
Смешными ножками спеша…

  А ты, печальный сластолюбец
  Сидящий дома взаперти
  На сердце поимеешь рубец
  И некуда тебе идти…

Димочка парижский

От жизни, Димочка, Димон.
Остался только лёгкий звон
В твоих ушах, пижон ленивый
Ты облетел, как цвет у сливы…

  Ну что, седая борода?!
  На RER спешишь туда,
  Где только тёмные арабы,
  И девки их, мешки‑хиджабы

На тёмных чреслах волокут
Что, милый жизни проститут?
Ты доигрался? Как там корты?
Сквозь поколениев когорты
Ты бродишь нищим стариком
Ни с кем из новых не знаком…

  Что толку ехать было в Францию
  И в Люксембургский сад ходить
  Когда ты в высшую инстанцию
  Не смог ведь душу просочить

Что неудачник, что бедняга?
Советского объелся флага
И никому не нужен, жив
Заглох ведь твой локомотив,
И твои слабенькие силы
Едва дотащат до могилы…

* * *

  Ты видел, как бурлил Париж,
  Читая книгу о Лимонове?
  Ну что, мой друг, сидишь грустишь.
  Бредёшь в своём жилом промзонове.

Привет тебе, хоть ты и нем
И не захочешь мне ответить
Всегда бежал ты острых тем,
Предпочитал их не заметить…

  А смерть там ждёт: она как жук
  Стоит на задних крепких ножках
  Из Радио Свободы, друг,
  Ты выброшен был вдруг, как кошка

Себе

Ты в семнадцать страдал от любви
И в семьдесят три ты страдал…
Неаккуратно ты жил
И меры не соблюдал…

  Ну вот и пеняй на себя, mon cheri
  Сиди, и башкой вари!

Меры не соблюдал
Влюблялся в их поп овал
И в ножки прелестные крошек
По яйцам тебе этих ножек

  Прошлись остроносые зубы
  На яйцах следы их, порубы
  Ну что, получил, получил!
  За то, что так страстно любил..!

* * *

Придут обветренные товарищи
Пропахшие потом работы простой
А после картошку смиренно варящие
В кастрюле с рваной щекой

  У рек ледяных побывавшие
  Возившие в Польшу бензин
  И мыло потом воровавшие
  В тюремный идя карантин,
  Как будто идут в магазин…

Придут оголтелые хлопцы
Рассядутся, словно Хеопцы
Как каменные истуканы,
Сжимая клешнями стаканы…

* * *

Тверда рука бойца из РКК,
И верен глазомер
Любого победит такой старпер,
Впоследствии служивший у ЧК

  Таскал наган, стучавший по бедру
  В глаз задувало на ветру
  Московской армии реглан
  Носил как бравый англичан

В бою как Луначарский смел,
И коршуном на девку падая
Он не питался чёрной падалью,
Но мяса тёплого хотел…
Во рту горячем, кровью тающего,
И если видел утопающего,
То «Пусть ко дну идёт!» — шипел…

* * *

Нечаев похож на Артюра Рембо
Но это понять архивистам слабо,
И тот, и другой — два поэта.

Стояло роскошное лето
Когда убиваем студент Иванов.
Закат же тогда отмечался багров
Нечёткий был контур предмета…

Лежала на всём древнерусская пыль
И небо с орлами двуглавыми
И вечер свою распластал ваниль
Над гротом с подложными лавами…

Тужурки таща ивановской края
«Россия, Россия, Россия моя…!» —
Студенты согласные пели.
Как дикие орки в апреле…

* * *

Нет смысла объяснять и вразумлять.
Куда практичней взять тебя за попу
И долго, вдохновенно проникать
Как злой мигрант в блондиночку Европу…

  Что женщина: в ней можно отыскать
  И те места, куда нелегок доступ.
  Не нужно говорить «Давай опять»
  А нужно ей шептать «Продолжим!» просто

В рубашечке! Столь вдохновенный вид.
И выскользнула грудка, словно чашка
Лежит, разгоряченная, сопит
О современница моя, бедняжка!

Гео‑графия

Гео‑графия! Празднично звучит
Планеты нашей складки и разломы
Её ликующие водоёмы
В развалинах Гоморры и Содомы.
И гор её великий внешний вид.

  На темени — медведей бег на льдинах
  И Арктики студёная волна
  Как шапка, придавившая седины
  Лихого, молодого колдуна

Гео‑графия. В моде ты всегда,
Тебя исследовать спешат ночами
И корабли, плывущие с волнами
Угольным жаром пахнущие поезда
И злые негры с белыми зубами

  Гео‑графия! Покидая дом
  Бежит к тебе ребёнок буржуазный
  Чтоб спать в твоих кустах, мятежный гном,
  Всё время издающий стон протяжный…

В Египте чёрный ил, и там накалена
Ты докрасна, пустыни сковородка…
А шхуны всё бегут, покачиваясь ходко…
На что цивилизация нужна..?
Ну чтобы принесла нам виски с водкой..?

Нет, чтобы воевали племена…

* * *

В эти октябрьские холода
Со свистом летают кометы
И можешь увидеть ты без труда
Как умирают предметы…

  День «воскресения» завтра придёт
  Сколько таких воскресений
  Прожил уже мой большой народ,
  Собранный из сомнений

В небе кометы, как трассеры бьют,
Красными точками шарят
В череп тебе, командир, убьют
Там, где мозгами варят…

Немка

Незащищённую столицу
Пётр Первый нам соорудил
Простушку фрейлину, девицу
К нам тощей немкой подселил…

Открыта немка молодая
Насилию со всех сторон
Злой финн бежит к ней, поспешая
И швед плывёт, mauvais garçon…

Пётр, именуя графом девку,
Хотел нас сильно обмануть?
Но сквозь прорехи видно немку
Санкт‑Петербург имеет грудь…

Не граф преступный одиночка
Не шалопутный Петербург
Европы ветреная дочка
Её нам впарил Демиург…

В резиновых бредя на площадь
Вот она юбки подняла,
И ветер юбками полощет
Грызите, финны, удила:

Пикник у Финского залива
Продлился триста с лишним лет,
О, девка, выросшая криво,
О Гоголь с Достоевским вслед…

Но вызовом Москве безногой
Прижилась немка на Руси
На небесах уладил с Богом
Пётр свою пассию, merci…

* * *

Партизан Денис Давыдов
Молодому человек
Был за храбрость орден выдан
И зачислен был навек
Он в иконостас высокий
И под ангелами там
И пребудет лоб широкий
С сабельным рубцом к кудрям…

  Сабельных рубцов герои
  Как Ахиллы молодые,
  Падшие в бою у Трои,
  Русские бородиные…
  Партизанских троп откос…
  Шёл за ним крестьянин бос
  Взявши вилы с топорами.
  Расквитаемся с гостями
  «Что, мусью Наполеон,
  как тебе наш закусон?»

— Пять давай, держи, поэт!
Моего рукопожатья
Крепость через двести лет
Мы друг другу стали братья
— Да, я тоже порох нюхал
Слышал выстрелов горох
Да я тоже полз на брюхе
Был в конце концов неплох…

  — Ледяные мои нервы,
  Леденее, чем твои?
  — Нет я знаю, был не первый
  кто иголки у хвои
  раздирал, спеша, плечами…
  Над копытными конями
  Возвышаясь. Зимний лес
  Нам всем на плечи залез…

Партизанский генерал
Ты немало девок портил,
А кишок ты намотал!
На клинок, да и на кортик…

* * *

Несколько погожих дней
Называем «бабье лето»
Прекращает выть Борей,
В сентябре случится это

  Солнце яркое выходит
  Баба снова пьяной бродит
  Вдруг ей стало веселей
  Ищет мужа поскорей

Жизнь у дамы коротка
Если грубый предводитель
Пока держит меч рука
Продолжает быть мучитель

  Сисек, поп, нагих плечей
  До последних своих дней
  То femal(ов) кратки чары
  Потому, как янычары
  Рыщут бабы средь людей
  В сентябрях до октябрей…

* * *

Мне снилась леди Тависток,
И юная, и злая,
Собачкой у моих сапог
Сидит, скуля и лая…

  — Ну что же, леди Тависток,
  Вы выучили ночью
  Вчера мной заданный урок,
  С простою русской речью?

Вы можете теперь уже
У русского киоска
Или же в русском гараже
Плеваться слов коростой?

  Вставляя «эй», вставляя «ух»?
  — Учила я часов до двух
  Громоздкое наречье
  Постигла я, как залезать
  И как на ней, на грубой, спать,
  И как мне нужно поступать
  С простою русской печью…

— Прекрасно, леди Тависток!
За это Вам награда —
Вот мяса красного кусок,
Вам стать бы русской надо…

  Вы преуспеете у нас,
  Вас захотят мужчины,
  Военные и низший класс,
  Убийцы и кретины…

* * *

Бежит по пейзажу,
Придерживая рукой
Платья чёрную саржу,
Девка с белой щекой

  Желтыми пятаками
  Старыми медяками
  Листья спадают криво и косо
  Поблизости нет матроса.

Который бы провожал
Широко бы рядом шагал,
Клёшами чёрными взмахивая,
Яйцами в них потряхивая…

  А что же, обычное дело!
  Девки с матросами смело
  Путались и распутывались,
  В шали и шубки кутались.
  (Иногда приходили поэты,
  завёрнутые в газеты…)

Верлен вспоминал о Рембо,
Как в Лондоне жили красиво.
После Рембо ему было слабо
Жить и косо и криво…

  С двумя старыми проститутками,
  Меняя их, жил словно с утками…
  Хочу, понимаете, я в Кронштадт,
  Где волн холодных накат…
  В таверне там суп гороховый,
  И порт там военный, оховый…

* * *

Из Анны Карениной сделали оперетту
Теперь остаётся сделать мюзикл «Вишнёвый сад»
Где весело рубят вишнёвые деревья
И весело адские костры горят…

  Невысоко ставя Льва Толстого
  И Чехова откровенно не любя,
  Я всё же вставлю за них два слова
  И так начну: «Ну, ребя…»

Сочините свои бессмертные произведенья
Придумайте Анну, поезд грубо бежит
А то прилепились к жару чужого вдохновенья,
Потому что каждый из вас — инвалид…

  Нету пороха? Нету таланта?
  Так сидите в Калугах, грызите очки.
  Не изображайте нам тут Атланта,
  Бродвеем порубленного на куски…

* * *

Листья опадают как волосы с головы старика
При дуновении свежего ветерка.
Осень. Хмурое утро, и будет хмурый день.
Непонятно зачем эта жизнь, как тень…

  Иосифа Бродского на столе блокнот
  Книга называется «Назидание», издание 90‑й год
  Читать текст мне трудно, мелкие буквы‑насекомые,
  Мы были приятели, скорее товарищи, скорее знакомые…

Джозефа скальп при мне опадал,
Пока он жил, он всегда страдал,
Он никогда не был весёлый и молодой
Он всегда был мужчиной Бабой‑ягой…

  Я был весёлый и молодой
  И даже сейчас бываю такой
  Господь, раздавая темпераменты
  Определил, кому в мусора, а кому в менты…

Студентка с крестиком

Ты к маме ехала, но с папой не в ладах
Загадочная женщина Крамского,
Лежала чернобурка на плечах
Вас мощно вырывая из людского…

  Нескромный крестик, брови чёрный лук…
  Какая стать! Когда ты резко встала,
  Студентка выделялась из подруг
  Из Питера нас поезд из металла

В Великий Новгород стремительно довёз.
Я три часа тобою наслаждался,
Пока пейзаж из низеньких берёз
Чахоточно вдоль поезда качался

  В воображении добычей старика
  Ты становилась столько раз и долго!
  В Великом Новгороде встретилась река
  Злой Волхов, а не злая Волга…

В воображении твоих различных тел
Как на картине старого кубиста
Я столько раз стремительно хотел,
Испытывая похоть интуриста…

* * *

  Ленивая! Величество! Страна!
  О ты, моя безбожная студентка
  В тебе бродил я, шаря дотемна
  То груди подвернулись, то коленка…

Такого удалого существа
Я никогда доселе, нет, не встретил
Была ты то стальная, как трава
То гибкая змея из страстных петел…

  Вас встретил местный юноша монгол,
  И Вы, смеясь, ушли к нему в машину.
  В который раз я оценил ваш пол…
  Лукрецию, Марию и Марину…

Первый снег

Вот снег и выпал, наконец.
Проголодавшийся мудрец,
Несёт к окну тарелку супа и ест красиво, и не глупо…

  Введя очки в говяжий пар,
  Как отурчённый янычар
  Сидит, вкушая мамалыгу
  Пред тем, как взять большую книгу,

Суру Корана прочитать
Снег ещё с ночи стал летать
Священная земля бела.
Россия нет, не умерла…

  Комки молитв мы причитаем,
  Про Отче Наш проголосим.
  Меж тем, граничим мы с Китаем
  И оком в Азию косим…

* * *

Лежа во гробе неживым,
Ты попадаешь в руки к ним,
Они всегда тебя ловили…
(Сковородою все мы были…)

  Поймав, они тебя заставят
  Лежать в цветах. Пока прославят
  Несут густую чепуху
  Про гордость русского духу…

Пойди, Фифи, зайди в кабинку
Спусти трусы и руку в мякоть…
Вполне ты можешь и заплакать
(Воображаю я картинку!)

  Вот был бы номер! Я б вскочил!
  Рванул бы мёртвым к микрофону
  Горшки с цветами бы разбил
  Немало бы нанёс урону…

Потом в вонючей тесноте
Над похоронным туалетом,
Фифи пронзил бы я предметом
(А ты в вуали, как в фате…!)

  И вновь во гроб, и лёг. А зритель?
  Я половину б их скосил.
  Их всех кондратий бы хватил
  «Теперь на кладбище! Водитель!»

Я закричал бы громовым
Моим загробным голосиной.
Покойный был немолодым.
Но замечательным мужчиной.

* * *

Стояла башня с поясами снега
Я жил один. Фифи на уикэнды
Ко мне являлась: страсть и плоть и нега,
неся на теле кремы, сверху бренды

  Я жил один в конце годов десятых
  Не знал ещё, когда же я умру.
  Был центр Москвы из белых крыш покатых,
  Четвёрка окон врезаны в нору…

У каждого периода есть дама,
Одна в чулках, другая без чулок,
Чуть ниже баснословного Адама,
Чуть шире в бёдрах… Еву приволок

  Принудил девку он к совокупленью.
  Стояла башня. К башне той лицом
  Он Еву помещал назло творенью
  Под девкою водил бессмысленно концом

Метель свои разбрасывала хлопья
Внизу шаг убыстрял прохожий человек,
Такая вот была прекрасная Утопья
Пока он был живой и доживал свой век…

Эпитафия

Отголосок о нём будет долго тревожить державу.
Ей весьма повезло, что не он той державой рулил.
А то он бы устроил такую лихую забаву
У него обыватель от страха бы только скулил…

Страшный, собственно, был человек, если честно признаться,
Повезло же России, его избежала когтей
Ещё долго в ночах, он столетия будет шататься.
Плюнь в могилу его, обыватель, пройди поскорей!

Пейзаж морской

Таких известных глянцев
Мы никогда не видели.
Таких тревожных танцев,
На волнах корабли

  Нам въявь не исполняли,
  Стоим на берегу.
  Движенья трали‑вали
  Плясанье по кругу.

Весёлых Адриатик
И хмурых Нидерланд,
Столь флотских акробатик
Ты видишь, мой талант!

  Матросы ходят хмуро,
  Спускают жёлтый трап
  «Какая Мэри дура!»
  А вот идёт арап…

И стройная старуха
И капля на губу
Уселась, словно муха…
Подзорную трубу

  Вдруг удлинил помощник
  И старый капитан…
  Курилка и безбожник,
  И вновь пошёл вдруг дождик,
  И начался роман…

* * *

Железных королей раствор,
Ужасный и преступный двор.
В ветрах блуждают гордо стяги,
И спрыгивают с шхун варяги.

Мечи скрежещут о мечи.
О как норманны горячи!
И рыжих скандинавов гривы
Пятнают хмурые заливы…

Миледи с молоком лица
Целует в губы молодца,
Высокий рост, ужасный шрам,
«Я вас люблю, моя мадам…»

* * *

Каждая женщина должна почувствовать себя свиноматкой.
Когда мокрое и морщинистое из неё вываливается дитя.
Всякая женщина чувствует себя палаткой
В которой поселился незнакомец, себя растя…

К ней подключился, сосёт паразитом,
А ещё и кладбищем служит, могилой из которой
Красная опухоль, червь выползает сытым,
Появившимся из внутрь заброшенной споры…

Дамы! О эти трагические пустоты!
Куда попадают, как ветер в пустыне
Всякие мужественные мокроты,
И вздутие образуется в кринолине,
Следствие похоти, частые рвоты…

Женщина — мрачный инкубатор материи,
Поставляющий в мир материи сгустки
Вначале изгибающиеся в истерии,
Затем разговаривающие по‑русски…

* * *

Ветер сосуль сталактиты жуёт.
К вечеру точно кто‑то умрёт
Жидкое небо стянуло морозом.
Глаз у Антихриста белый и розов…

  Словно Антихрист — подопытный мыш,
  Только огромный, титан выше крыш,
  Многометровый идёт нездоровый.
  Голый и жёлтый, частично багровый…

Снег по широкой стекает спине,
Страшно вам, дети? Но страшно и мне!
Жуть революций и радость резни,
Всё испытаем мы в страшные дни

  Ветер сосуль сталактиты жуёт
  Как хорошо тем, кто рано умрёт…

* * *

Время идёт, громыхая своими ботами,
Помыкая пятницами и субботами
Земли свинцовой стопою сдавливая,
С катарактами геморрои стравливая

  Время позволило тысячи книг переворошить
  Ничего, кроме «Фауста» не врезалось
  Времени воевать было больше, чем времени дружить
  Времени пьянства было больше, чем времени трезвости…

Время идёт, громыхая своими ботами
Наступая на чувства, на тела,
Гибнем дивизиями и ротами,
Словно нас мама не родила…

Одинокий киргиз

Бледный месяц, веселое первое солнце,
И куда ты с лопатой спешишь?
О, киргиз одинокий, мне видный в оконце,
А теперь ты лопатой шуршишь…

  Снег сгребаешь, товарищ рябой
  С загорелой киргизской щекой…

Ты в Москву притащился из Оша
Там нет денег, но климат хороший…
Там вершины над вами висят,
И лавины, если хотят…

  И орлы молодые летают,
  И собою эфир протыкают…

Одинокий киргиз в ноябре
Шевелишься ты в нашем дворе…

* * *

Мне этой ночью крылья прошуршали,
Но испугать совсем не испугали
Под этих крыльев бархатные всплески
Досматривал моих я снов обрезки

  Кого ко мне вдруг в спальню занесло?
  Какую душу ветром испугало?
  Что он (она), влетев в моё окно,
  Присел на миг ко мне на одеяло…

Разочарованный смышлёный бес?
Иль демон, молодой и элегантный?
Он с озлоблённым хохотом не лез,
Лишь пропорхал, печальный и опрятный…

  Наутро, я проверил, нет следов:
  Забытые мной на столе два тома…
  И ни пера, ни пуха, я здоров.
  Не жжёт меня ни рана, ни саркома…

Меня он, словно друга, посетил,
Поощрил, возможно, и тоскуя,
Ко лбу свои мне губы приложил,
Изобразив подобье поцелуя…

* * *

Здравствуй, Анна! Здравствуй, Анна!
Вытекай же из‑под крана
Светлою струёй,
Чтоб дружить со мной!

  Теплой влагой и холодной
  Прикасаетесь к глазам
  Нет, рукам чужим, народным,
  Трогать Вас не дам!

Здравствуй, Лиза и Наташа!
Не забыл я тело ваше
И его изгиб,
Повторяю постоянно,
Лёжа в спальне, лёжа в ванной
Вас, о гибких рыб,

  Я поглаживаю жёстко
  Страшных продавщиц,
  Посадил вам два засоса
  В шорохе ресниц…

Так общаюсь я с былыми,
Женщинами неживыми,
Я их не забыл.
И проснувшись вдруг внезапно,
Обоняю женщин запах,
Молодых кобыл…

  Сколько стоили эмоций
  Сколько криков, стонов, неги
  Не являлись на ночлеги
  Эти девки злых пропорций

Сколько ярости и блуда!
А ещё щепотки чуда,
А ещё киш‑миш
Сгустки ягод нагловатых
И из глаз торчат солдаты,
И какие — ишь!

  О, поганые блудницы!
  Чресел яростные жрицы!
  А теперь лежат…
  В тихих кладбищах под снегом
  И иным предавшись негам,
  Сладостно молчат…

* * *

В голове моей гуляют
Экзотичные слова
За Египет задевают,
В саркофаге голова…

  Вязнут в насекомых буквах
  Петисушес и Бастет
  И Ганеш, с клыками в груше
  Фараон Аменемхет

И висит Тегусигальпа
Чмокает Теночтитлан,
Словно по прибрежной гальке,
Шёл ацтеков караван

* * *

Размеренный холод металла,
Напильника ровный ход
Всегда слесарями блистала
Земля наша в Новый Год

  Цехов беспредельная стужа,
  Где стынет вода в ведре
  И два цилиндрических мужа
  Стоят на железной горе

Литейных цехов пламень адский
Чёрт прячется в металлолом
Наш пот пролетарский и братский
В одно резюме мы сольём…

  Ты, Витька, Борис, длинный Жека
  Бригада рабочих парней
  В средине двадцатого века.
  О как я скучаю о ней!

* * *

Сельскохозяйственный рабочий, землекоп
Крестьянин в гуще суховея
Он отирает потный лоб,
Идёт в апреле, свирепея…

  Над плугом, нажимая вглубь
  А лошадь тащит вдоль стальной ножище
  Чтоб зёрен раздирал голубь
  Вчера где было пепелище…

Так, надрывая крепкий пуп,
Иван преследует лошадку,
Иван неграмотен и туп,
Однако вечному порядку

  Он стал как камень‑пьедестал
  И в августе уже как чурка.
  Ты где, приятель, загорал?
  — А в поле, где конёк‑каурка…

* * *

И вот, пожалте, долы внемлют
Пока позёмка там мела
Какой‑то силою жила
И непременно вас объемлют
Её широкие крыла…

  Просторна степь, и ночи гниль
  Горит широкое полено
  Там башня — строгий поводырь,
  И в башне спит его Елена…

Крестьянин, рыцарем спеша,
Навозом окропил дорогу
Свою лошадку‑недотрогу
Кнутом стегал из шалаша

  Сидел в котором на телеге,
  Великорусские ночлеги!
  Природа, как ты хороша,
  Когда мороз сковал береги
  И нам не видно ни шиша…

И ровной гладью у Твери
Втроём брели как кобзари
Чрез Волгу, лёд стонал от неги
Мы к кинотеатру шли, стратеги…

  Выпучивался из воды сазан,
  И сом на глубине томился
  Как в зоопарке обезьян,
  Который в спячку погрузился…

* * *

В зале стоят мужчины,
Жуткие как всегда.
Тихо скрипят картины,
Шумно идут года

  Вид голубого поля,
  Сильный, большой мороз
  И по дорожкам в школе
  Ходит Иисус Христос

Девочки моют груди
Губкою ледяной,
Скальпель несёт на блюде
Тихий медбрат больной.

  Утренние метели,
  Хлёсткие по углам,
  Что же вы нас раздели,
  Как же не стыдно вам!

Поваренная книга насекомых

I

Хрустящей саранчи тугая грудь,
Из лакомств, ты — китайское блаженство,
В моей палате не спеша побудь:
Меж языком и нёбом — совершенство…

  Кочевников погублен урожай
  «Скот наш падёт: голоден, беспризорен
  Но пойманы преступники лежат
  Что съели наши нивы все под корень?
  Их в злую печь теперь скорей сажай!
  На этот раскалённый шкворень!»

«Ну как трещат!» Как степь оголена
Как сгрудились у очага манчжуры
Видны нам напряжённые фигуры
«Ужо теперь заплатят нам сполна!»

  Иной с конём, другой несёт качель,
  «Съедим хотя бы часть крылатой роты!»
  Пусть вам аккомпанирует Равель,
  Кочевников трещащие животы…

II

За жирных я червей с утра берусь
Их соусом горчичным поливаю
Они развеют мне ночную грусть
Я их на вилку не спеша мотаю…

  О, благородный червь, давай, давай!
  Весь ты в желе из молодой горчицы…
  Достался бы ты в клюв зловещей птицы
  Поэтому со мной не унывай…

Пойдёшь в кишки, разжёванный на части
Спускаться будешь тихо по стволу
Ты станешь мной, в твоей я буду власти
Застрянешь ли кишок моих в углу?

  Материя. Белок. Подкладка духа!
  Там где Господь витает. Нам туда,
  За облака, где холодно и сухо
  Нам, червь, нельзя, мы мёртвая вода…

III

Я лягушачьи лапы ел, мой морозильник
Четыре пары лап мне предложил.
А надо мной горел луны светильник,
Был вечер из таких, что я любил…

  Какой страны неведомой жилица
  Ко мне ты в зубы прямо приплыла?
  Как непристойная отроковица
  Ты голою рептилией спала…

Лежала, разбросавши твои ноги
Ну до чего ужасно так, когда
Лежат передо мною недотроги
Как мёртвых девок свежие стада…

Пожить бы зиму в Бухаре
Где дым навозный на дворе
Где жгут в садах сухой кизяк
А я, как сосланный поляк…

* * *

  Прожить бы зиму в Бухаре,
  Где ходят женщины в чадре,
  И сонный во дворе верблюд
  Забыл про свой весенний блуд…

Где сохранился тот уклад,
Который был сто лет назад
Где крик кобылы. Храп коня
Чтоб все забыли про меня

  А я как сосланный поляк…
  Как в поле брошенный буряк
  По‑русски — красная свекла
  Где библиотека не жила,

Где книжками топили печь,
Чтобы под печью тёплой лечь

  Горячий чай, её подол
  Живот туземки жёлт и гол…
  Горячая, как печка, речь
  Года сквозь нас здесь могут течь…

Те, кто несли картину

Один умирает от рака
Лежит в тёмно‑синей паре.
Пижама это, пижама…
И вылезли волосы на фиг
От этих всех облучений
Лишь лакированный череп…

Другой — ничего не пишет…
А третий, о нём не слышно
Возможно уже и умер…

Те, кто несли картину
В день молодой и хмурый
Несли картину в Париже
Несли картину японца
Подписанную «Анеле»,

Кончают жизнь неприлично,
Её никак не доделав,
Достойно не завершив…

Все те, кто несли в Париже
Большую, смеясь, картину
Три на пять, пожалуй, метра,
Владелец переселялся…

В тот день молодой и хмурый,
И жизнь ещё начиналась…

А ключевое слово?
Конечно же «завершённость».
Вот ключевое слово.

Они донесли картину…

* * *

Когда наступают в горах морозы,
То ты запускаешь в свою комнату скот
И барашек кладёт тебе на ноги тёплый живот
Их, животных, тепла на тебя изливаются дозы
И массивная корова, поворачиваясь и кряхтя
Как кухонный агрегат, обогревает тебя, простя.

Вы дышите одним воздухом с твоими друзьями
Они вздыхают, сопят, кряхтят и храпят
Ты живёшь с животными не как с валунами,
И они лучше женщин, потому что молчат…

А позёмка метёт уже над Пиренеями,
И холмы осаждаемы белыми змеями.
По утрам ты топишь камин, и льёшь кипяток в молоко,
И Бодлера открываешь где «сплин»
А идти в «идеал» нелегко…

Ты переживаешь все состояния человечества,
Глядя в огонь и слушая, как жуёт осёл
Тебе не до белого студенчества
Ты гулять в овраги земли ушёл…

* * *

И живопись холодных стран
И водки огненный стакан
Селёдка Северного моря,
Где волны ходят тараторя…

  И мнёт волна волной волну,
  И дует мокрый ветр в спину,
  И парус громом разрывает,
  И нечто страшное летает…

Перед закатом, над камнями
Дружите, девочки, с парнями
Как замахнётся он мечом,
С ним сонм чудовищ нипочём…

  И живопись холодных стран,
  И шнапса огненный стакан
  Зелёный лук и жёлт картофель
  Ваш собеседник — Мефистофель…

— Любезный Фауст — профессо́р?
Он педофил, ему — позор
И плещут флаги над заливом
О финском прошлом несчастливом

  Волос промоченная медь,
  Не будьте дурачками впредь
  Не выбирайте Маннергейма —
  Шпиона пламенного Рейна

Ну да и что, что русский царь
Смеясь, его подушкой вдарил
Когда он мальчиком гусарил…
В военной школе как‑то встарь…

Маму сожгли

Мама осела на тысячи ёлок
Мама собою пронзила просёлок
По маме идут, её маму вдыхают,
Разве что лучшие мамы бывают…

  В вязаной кофте, в туркменодеяле
  Мы в крематории маму сжигали
  Полковник стоял, вор в законе стоял
  И крематорий пыхтел и стонал…

Что мои милые, грустные чада?
Бабушку вашу жалеем? Не надо.
Мы по пути её тоже пройдём
Воздухом будем, с иголок спадём…

  Мигом разодранные на молекулы
  Будем партикулы, станем калеки мы
  Папу летающего вдохнём
  Так они думают, дети, вдвоём…

* * *

Большие небеса,
И мы — на дне стакана
И волков голоса
Ужасны из капкана…

Стоите, с головой,
Склонённые над урной
А к Terre неживой
Урча, летят Сатурны…

* * *

Там, где проскакивают фуры,
Глух лес. Кричи иль не кричи.
И студенистые фигуры
Безмолвно плавают в ночи

  Комки бесформенные, сгустки
  А если же продраться вглубь,
  Сидят мулатки или индуски
  Из них любую приголубь…

Но это древние суккубы,
Я сам видал, я всё видал
Когда из петербургской шубы
В Великий Новгород бежал…

  В пути зашёл я в лес мохнатый
  В страннейший новгородский лес
  Бабы‑яги и супостаты
  Живут там. Также с ними бес.

Висят большие паутины,
Грибы стоят аж до колен
Там мхов зелёные картины,
Там бродят Фаусты Елен.

  Так вот, вот там большие сгустки,
  Дорога тянет «умирай!»
  Ночами охают по‑русски
  И по‑татарски сшит сарай…

* * *

Эти старые господа,
Многочисленные подбородки
И их лысины как сковородки,
Эти старые господа!

  Миродержцы, законов творцы,
  Пребывающие одесную
  С самим Господом рядом сидят, удальцы,
  И гнусавят ему Аллилуйю…

Эти старые господа
Захватили сосисек руками
Многолюдные города
И зелёные степи с лугами…

  За них в войны идёт молодёжь
  Но страшны, как летучие мыши…
  Что ты, старче, поганый жуёшь?
  Моё сердце жуёт он на крыше…

Эти старые господа…
Эти Трампы, Шакалы, Стросс‑Каны
Все вампиры летите туда,
Где летучих мышей великаны

  Белых девок горячую плоть
  Разрывают миллиардеры
  Позолоченным членом толочь
  Позволяют небесные сферы…

Жёлтый сахар угрюмых пустынь,
И небес лакированных лужи
Эти Сороссы держат богинь
Всё инклюзив богиня обслужит…

  Слушай, Бродский, зачем ты туда,
  Лег на кладбище венецианском,
  Где повсюду гнилая вода,
  И лежат твои кости в шампанском

* * *

Здорово, Эдуард, о сукин сын!
Стоишь у зеркала, в глазах твоих мокрота.
Кто мог предположить, ну хоть один,
Что доживешь до лет таких, сволота!

  В крикливом классе молодых самцов,
  С горящими глазами, словно солнца,
  Ты был как все: пригож, кудряв, здоров,
  Для знания сидящий у оконца…

А школа наша мощною была,
Обширною коробкой черепною,
При Сталине построена весною,
И над трамвайным кругом вдаль плыла…

  История ещё нас разберёт,
  Сидевших, словно злобные мышата,
  За партами напротив от заката
  И лужи на земле наоборот…

Что может быть противнее весны
И старости противнее с могилой
(Я там носил отцовские штаны.
В каком же это классе было?)

  Какой холодный физкультурный зал!
  Я до сих пор вишу на твоих кольцах.
  Что там нам Гоголь тихо прошептал?
  Что Пушкин показал на смуглых пальцах?

Писатели вели нас в скучный Ад,
Заводы нас водили на расстрелы.
Прошёл я, как эпический солдат…
Сквозь годы, и леса, и самострелы…

О пиратах и детях

Дети хотели быть бы пиратами,
Это приятно и хорошо
Над парусами чтобы крылатыми
Чёрный весёлый бы Роджер большой…

  Дети хотели бы быть одноглазыми,
  Фишка на глаз, револьвер под ремнём
  Что же выходит с мальцами‑заразами
  Вместе в одном мы семействе живём?

В каждом ребенке живёт живодёрище,
В хрупком создании — людоед,
С ним негодяев отпетое сборище,
Каждый — убийца и страшно одет…

  А мы детей называем малышками,
  Гладим пристойно по волосам.
  Их занимаем мы умными книжками,
  Как же не стыдно, а, взрослые, вам..?

Были пираты страшнее мафии,
Были пираты, как Халифат,
Нам не хватает уже географии,
Чтобы понять этот пламенный Ад…

  Остров Тортуга и остров Тобаго
  Видели вдоволь чёрного флага.
  В хижинах вдоль островных берегов
  Пират‑беспредельщик насиловал вдов.

Морган и Дрейк, Лавассер, и черны
Были сердца у них всех, пацаны!
Эти пираты, как гайдамаки,
Сеяли смерти алые маки…

* * *

Когда я вышел из лагеря жарким днём в июле,
Я унёс неволю на своих подошвах…
С тех пор ночи полные огня
Следуют за мной повсюду…

Когда снимаю трусы с подружки,
Когда смотрю в её вздёрнутый носик,
Тону в её похотливых глазах
Тюрьма поглядывает на меня
Насмешливая, вывернув локоть…

Причёсывается, пахнущий едким одеколоном Хитрый,
Гангстер из Энгельса, получивший пыжа
(он называл меня «Жиган‑Лимоном»)
Звучит в ушах голос Цыганка (тоже пыж),
Серое германское лицо Сочана (пыж)
А у меня нет пыжа, лишь судимость…

* * *

А в коттеджных посёлках — тоска
Где течёт небольшая, слепая река
И шуршит подмосковная галька
И у девочки младшей — повыше пупка
Тонкий шрамик в пыли от талька

  В подмосковных посёлках, в предутренней мгле
  Совершаются преступленья
  И как тот Прометей, прикреплённый к скале,
  Чикатило — в припадке волненья
  Опускает свой ищущий взор в населенья

И бежит по посёлку с кровавым ножом,
Безысходный Белов, словно панда,
И стоит весь в крови там студент Иванов
Страшных зомби колючая банда.
Вот от них проломилась веранда

  Там, в коттеджных посёлках, на белой заре
  Убегают их жены топиться
  Расплодились же зомби как волки в норе,
  Чтоб в статистике не заблудиться
  Кто здесь волк, кто стервятник, кто птица…

* * *

Завтра вот придёт подруга,
Буду жизнью наслаждаться,
И о круп её упруго,
Буду с воем ударяться…

  Что ты хочешь, милый мальчик,
  Дед седой, с набухшей шишкой
  Девка как послушный мячик
  Будет лёгкой, сдобной пышкой

Положи в её сметану
Свою пятую ты руку,
Там залечат твою рану,
Остановят твою муку…

  Всё в итоге истлевает,
  И любимое межножье
  Всё навеки исчезает,
  Остаётся слово Божье…

Весна, 1998

Холодная, но ранняя весна
На почве, здесь и там карманы снега
В Большом, смеясь, дают Лопе де Вега
А в «Метрополе» пробуют вина…

  И ты хохочешь, дивно хороша
  И зарываешь носик в орхидею,
  Я так люблю, что неприлично рдею
  В моей стране по имени Раша́

Внутри толпы, где иностранцев зуд
Их цоканье и щёлканье сплошные
Проходим мы с тобой, ещё живые…
Но к смерти нас невидимо влекут…

* * *

Концерты, конфеты и телепрограммы
И в каждом комплекте побольше рекламы
Обрежьте фонарь и звезду зачеркните,
Над чёрным пейзажем угрюмо лежите…

  Привет, злые сойки! Домашние птицы,
  Которые кормятся комом горчицы
  Привет, океанских глубин злая свалка,
  Где грязного пластика перестиралка…

Мы яхтой запутались якорем малым
И тонем на рейде к Гавайям усталым…

* * *

В горах уже сходят лавины,
А в русских‑то городах
Красавицы Веры и Нины
У окон сидят впотьмах…

  Как пахнет стремительно ландыш,
  Басисто поёт баян
  «Вокруг кобелей этих банды ж
  и каждый из них — капитан»

Махоркою пахнут солдаты
А у офицеров — пенснэ
И вдруг улетели крылаты
Их армии по весне…

  Красавицы Веры и Нины
  Крутясь и ворочаясь, век
  Прорезал вам в лицах морщины,
  Как русла загадочных рек…

* * *

Холодная, но ранняя весна
На почве здесь и там карманы снега.
В Большом, смеясь, дают Лопе де Вега
А в Метрополе требуют вина

  Где с хрустом лобстера уродует она
  Где усом он шампанское пронзает
  Ещё шальная музыка летает
  В немецкий полумесяц влюблена…

* * *

И жар от челюсти трёхгранной
С повязкой носит Робеспьер,
До гильотины с рваной раной
Его дотащит офицер

  И бросит вниз. Увидит ужас
  В корзине смешанных голов
  И умирает в этой луже
  Одним из выбритых шаров

* * *

Прежде чем ты станешь трупом,
Ты будешь укрываться, милый, тулупом
Ноги твои будут мёрзнуть, мой друг,
Но в душе у тебя не будет испуг.

Прежде чем ты станешь мертвым,
Ты будешь суровым, старым, упёртым,
И носить ордена, и давать ордена,
А вокруг тебя будет война…

* * *

Я прожил свою долю как Рыцарь. И Смерть
Она ехала сзади и сладостно ныла
«Ну скорее, сэр Эдвард, покиньте же твердь,
Ведь спокойная ждёт Вас могила..!»

Я не слушал её. Мрачно ехал в ночи.
Под созвездиями лихими
Сзади Дьявол косматый с глазами свечи
Задувал на меня дымовыми…

* * *

Буду я в поезде. Буду в Париже
Я переплыл Париж
Я тот огромный мужчина рыжий,
С шляпою выше крыш…

* * *

Stupid music, кто‑то умер
Рано ездили на лифте
Собери тетрадки в школу,
Слушай, мальчик, угадайку

  Вот киргиз проходит с бомбой
  Луком пахнет, сыплет дождик.
  Городская дискотека
  Рано. Утро. Stupid music

* * *

Она была красивой моделью,
И я шёл с ней по центру города.
Она улыбалась блистательной щелью,
Я поглаживал мою бороду

  Мы были прекрасная пара
  В ночи она была словно гитара
  Которую прижимаешь к пузу
  Я вгонял в неё кий как в лузу

И вообще нужно было жить нам вечно
Так всё было у нас безупречно…

  Но пришёл Дед Мороз, или кто там,
  Посмотрел он, злой, в свой фактотум,
  И убрал её с земли лица…
  Горстью праха в могиле отца

Там лежит моя прошлая девка
Жизнь, что называется, издевка…

  То есть прямое издевательство
  Ведь нас создали как доказательства
  Своего над нами могущества
  И того, что мы их имущество…

* * *

Ты выходишь на рассвете
В толстой сотканной рубахе
Впереди большие горы
И гремя, летит ручей,

Тихо динозавр домашний
Топчет травы у ограды
Птеродактиль сонный в клетке
Открывает жёлтый глаз…

На ногах твоих овчина
Ковш с водою ледяною
В смуглой боевой руке…

Дрозд поёт на сквозняке
В первых проблесках Авроры

Год не только не Христовый
Но поближе он к Адаму
В самой тёмной глубоке…

Меч вчера был куплен новый
У сирийца в кабаке…

Динозавр бестолковый
С язвою на языке…

* * *

На кладбища женщин хожу и хожу
У скромных могилок сижу и слежу
Там ты, источавшая тёмные чары,
О комплекс царицы Тамары..!

Бросавшей влюбленных нагие тела
Из башни квадратной, исчадие Зла
Царица Тамара следила
Как тело река подхватила

И с бешеным рёвом его понесла
И я, как мужское исчадие зла,
Люблю приходить к тем, чья жизнь истекла
Чью плоть упокоила, уберегла
Навеки сухая могила.

Я должен их видеть и обозревать
Чудесные холмики эти
Как некогда женщин прелестную стать
Где мы забавлялись как дети!

О камни, вода и чинары!
О комплекс царицы Тамары!

* * *

И динозавры вдоль дорог,
Как брошенные танки,
И голубой единорог,
Привязанный к тачанке…

  Мы отступаем, боже мой!
  И нас бомбили птицы.
  Ты в пеньюаре, я — седой
  В окрестностях столицы…

Где труд зиял, откос к дыре
А в той дыре — там лава.
Два солнца стали на горе,
Бурят проходит в кожуре
Бежит зверей облава…

  Куда стремишься, потный зверь!
  Чтоб челюсти сомкнулись
  Ты поднатужился теперь,
  И жилы твои вздулись!

Не протолкаться! Страшный суд!
Кровавые тарелки
С кровавою едой несут,
И огненные белки

  Вдруг лижут стройные стволы,
  Огонь бежит по лесу
  Ты прав был, древний, боги злы
  И астероидов узлы
  Грозят собой Жоресу…

К фотографии с велосипедом

Разве мне он совсем неведом?
Этот парень с велосипедом?
Разве он на меня похож..?
Этот парень шестидесятых
Из советских годов «проклятых»
Что хоть вынь его и положь!

На заводы ходил лихие
Украину считал Россией
И Россией она была
Мускулистый, без грамма жира
Сумасшедший рабочий мира
Не хватало лишь два крыла…

Картина на стене

Могучий и вонючий зебр
Выходит из зелёных дебрь
Травы, два метра достигающей,
Он, головой траву толкающий,
Ведёт себя как злобный конь,
И глаз горит его огонь…

Ему змея вон лезет в ухо,
Но он сшибает её сухо.
Проводит мордою о ствол,
Вот ночью он к воде пошёл
И пьёт огромными глотками,
Стоя в воде меж тростниками…

Величие ночных кошмаров
Средь лебедей и самоваров…

* * *

Я люблю воюющие страны,
Кадровые, страстные нирваны.
С трупами военных и ослов
С тыквами остриженных голов
Солнца раскалённые в зените,
Горы, отражённые в корыте,
Ночью вереницы душных снов

«Золинген», кромсающий край банки
Смуглые цыганки и испанки,
В глубине воркующий баян,
Кофе убежавший на клеёнку
Явно недозрелую девчонку,
Да ещё ты, командир, и пьян…

Схрон

О, мягкость сочная свиньи!
О, золотая запеканка!
О, чая утренняя склянка,
Все наслаждения свои
Мне предоставила землянка

Вечерней изморози слизь!
Но вы нечисты, партизаны!
В дерьмо, пожалуй, не свались
В окрестностях своей нирваны…

* * *

И горечью Тигранокерта
Полынный ветер в ноздри нёс
И лаял на порывы ветра
Во вне оставленный барбос,

  Цветы граната разрывая
  Вдруг молний яростный пучок
  Злых археологов пугая
  Бросаться блеял наутёк…

Барашков стадо многоногих
И, скорбный, ухо теребил:
Как будто в воздух правил строгих,
Их вверх поднял; сплошной тротил

  И грозовое «Не забууду!»
  И страшно нежное «Люблю..!»
  В горах склонялось скорбно к чуду
  Сквозь мягкость сосен к королю…

* * *

В горах красивых Карабаха
Лежит солдат, в крови рубаха
Тельняшка, волосы, значки
И мёртвые его зрачки

  Учился в школе Ахашена,
  Ещё никем не оженён,
  И сваленный в горах мгновенно
  Потомства не оставит он

Сопливый мальчик, дочь — смешная
В последний не отправят путь
Арцах — его отец, стеная
Когтями окровавит грудь

  Да терракотовые лица
  Армяне древние как сны
  Велят отмщению свершиться
  Под чёрный свет простой луны

* * *

Брёвна сожжены в золу,
Ром из чашек выпит.
И тускнеет там в углу
Золотой Египет…

  И лежит там в туале…
  Зонтик танцовщицы…
  Плод граната на столе
  Исклевали птицы…

Гости все уже ушли
Я один в потёмках
Как печальный Маугли
В героинных ломках…

* * *

Я входил в эту воду
Из неё выходил
Как Геракл я плыл
Несмотря на погоду…

И мой пах, и мой пах, и мой пах
Той водою пропах
Как селёдкой
Мой хитон был короткий…

* * *

«O’кэй?» — кричит киргиз киргизу
С высоких во дворе лесов,
Как будто к герцогу де Гизу
Сам Колиньи спросил: «Готов?»

  Дворы весёлые гудели
  Пила срезала камень вкось
  «А эти странные качели,
  Артур, подальше забарбось!»

Бригада крышу отдирала,
Потом последовал настил
И солнце мокрое сияло,
Хотя никто и не просил…

* * *

Зелень в разных местах
Петух кричит «кукареку!»
Рабочие на лесах
Изображают Дейнеку…

  Школьница чешет грудь
  И поправляет передник…
  В школу идёт как‑нибудь,
  Любовник её — привередник

Лето не удалось.
Дождь за дождём. И хмуро.
Девочка чешет гроздь,
Парень идёт понуро…

Про Берию

Итак, про Берию расскажем,
Мингрел, работник роковой,
Его любить мы не обяжем,
Но растолкуем, кто такой…

  В пенсне. В рубахе с поясочком,
  Душистый дядя с животом
  Имел он слабость к русским дочкам,
  Уже набухшим спелым почкам,
  В машине двигаясь тайком…

Его чекисты их хватали.
Он раздевал их и имел.
Народы же про это знали,
Что девок портил он, пострел
Кавказский подлинный мингрел…

  Шумело сталинское время.
  Знамёна, флаги, «Ленин жив!»
  Социализм ввёл ногу в стремя
  И звёзд бежал локомотив…

Он атомную партитуру
Для нашей родины писал.
И если тискал попу‑дуру
И в сиську пузыри пускал,
То Сталин всё ему прощал…

  В широкой шляпе, долгополый,
  Порою в синих галифе.
  Пред школьницей стоял он голый!
  За сиськи вёл на канапэ…

Страна визжала, грыз токарный
Болванку круглую резцом…
А он, кавказский, он, вульгарный,
В носках носился жеребцом…

  Средь жирных ног славянской дочки…
  Затем осматривал чертёж. Могучей стройки
  Ставил точки
  Был в Настю и Арину вхож…

Он нашей бомбы прародитель,
Затем явился Сахароф
Аскет тревожный. Тихий зритель
И Prix Nobel'я сквернослов…

* * *

Всё уже разрушено,
Потому сиди.
Сколько девок скушано,
Трепетно подслушано,
Девок на груди…

  Белою уродиной,
  Смуглою рукой,
  Сколько сделок с Родиной
  Создано тобой

«Ля‑ля‑ля» проклятое
Злое «Почему?»
Зло оно покатое
Тянешься к нему…

  От тарелок с вишнями
  Нам не убежать
  Бобылями лишними
  Вам, хохлы, скакать…

* * *

Когда меня не станет,
Ты будешь горевать,
Когда меня не станет,
Ты будешь хохотать.
Найдёшь ты с кем связаться,
Ведь ты такая б…

  Но будет в воскресенье
  К двенадцати часам
  Охватит Вас смятенье,
  О да, моя мадам!

Вам станет вдруг тоскливо,
Слезливо и смешно,
Ты вспомнишь как годами
Мы ездили в кино.

  Брутальный «мэр» Серёжа,
  Что нас сопровождал
  И Беляка ты вспомнишь,
  Он в ресторан нас звал

Но дебрей ресторана
Мы не коснулись с ним.
Ты плачешь, Марианна
Поплачь, мы погрустим
Поплачь, мы погрустим…

* * *

Под серым небом крышу кроют,
И, занимаясь чепухой,
Меня невольно беспокоют,
Своею глупою вознёй

  Чего вы крышу тут клюёте?
  Словно нелепые грачи,
  Служить бы лучше вам в пехоте,
  В какой‑нибудь девятой роте,
  И поливать вам кирпичи,

Огнём свинцовых пуль тяжёлых.
Или со школьницами грех
Вам совершить, ворвавшись в школу
О парни, чей тяжёлый смех

  Вонзился в утренние грёзы
  Идите вон, летите вдаль…
  В парке Чаир распускаются розы,
  В парке Чаир расцветает миндаль…

* * *

Я был молод в восьмидесятые…
Ах, какие мы были проклятые!
Я, moi, и мамзель Natachá
Твердь Парижа зубами кроша…

* * *

Мощнейшие изменения в живой среде.
Многие теперь умеют ходить по воде.
Солнце ещё иногда встаёт,
Но света с теплом не даёт…

Распластались равнины по географии
Гудят небеса, и глазами змей
Смотрят за нами их эпитафии
С кладбища королей…

Прага 1968

А чем это хуже Пунических войн?
А чем это, чем это хуже?
Иванов туда прикатил эшелон
И танки утюжили лужи…

  Танкисты сидели, сжимая рычаг
  И в лица им злобилась Прага
  И чем это хуже, когда красный стяг
  Струится над песней «Варяга»

Не знает ни камень, ни крест. Будут знать!
Мы видели ваши Дунаи,
И Польшу за пышные формы хватать
Мы знаем. Ты знаешь. Я знаю…

  И Венгрию тоже имели меж ног,
  И Австрию долго имели
  Пока в пейсятпятом Хрущёв‑осьминог
  Не вывел нас из этой щели…

Европа центральная, сколько там нас
Из девок центральных рождалось
Мы им увеличили синих глаз
У них до сих пор не случалось

  Российские гены вливались тогда
  Вовнутрь раскоряченных самок
  Варшав, Будапештов и Праг иногда
  Как войско вливается в замок…

Так чем это хуже Пунических войн?
И завоеваний Гиксосов?
Из сперм Первой Конной, Второй Мировой
Из ляжек, толчков и засосов…

  Рождалась Империя. Флаги вперёд!
  И девки зады отставляли
  Россия вела свой великий поход
  И кони надменные ржали…

* * *

Наташи нет. Она не функциональна
Она не может дать ответ
Она лежит себе в гробу хрустальном,
Поцеловав, умрёшь и сам вослед…

  Наташа кончилась. Давно, хвостом метели
  В том феврале, который мёртв давно
  Её нашли Наташу на постели
  Была мертва как дива из кино…

Остыли ноги длинные… коленки
Охвачены руками неживыми…
Так выглядят умершие в застенке
Под пытками уснувшие ночными…

  Зачем жила и тёплою ходила?
  И прижималась тёплая ко мне?
  Какое чудо нам в Париже было?
  Когда ты там лежала на спине?

Глаза блестели, вечер вниз валился
И только, только через десять лет
Я на тебе под занавес женился
Каков был смысл, скажи мне, о скелет!?

* * *

Забыты имена, фамилии и факты
Тех разбитных весёлых пацанов
С которыми спускались в жизни шахты,
И проплывали бухты и барахты,
Всяк краснощёк, и молод, и здоров…

  Унылые и злые стариканы
  Теперь они, им не снести штанов
  Не залатать дырявые карманы.
  Живут как сны без шума и охраны,
  Под попечением своих котов…

Ты узок, дед, ключицы твои узки,
А помнишь, в золотые времена,
Как бойко тараторил по‑французски,
Какая у тебя была жена,
И как в горах летали трясогузки.
В то время как деревня вся пьяна…

  Как из Безье поехали вы в Ниццу,
  И как Марсель вас мимо пролетал.
  И как спешили Канны раствориться
  И как ты заболел и умирал,

  от астмы… Всё ж доехав до Парижа
  И как не умер. Ярко были рыжи
  Да, патлы твоей девки наповал…

* * *

Пожилые женщины — вонючки,
Побывавшие в несвежей случке,
Утром портят воздухом трамвай,
Внутрь войдя, мужчины молодые…
Пьяные, табачные, лихие…
Одним словом кратко: никакие,
Всё же лучше этих дам, ты знай…

Женщины вообще противны Богу,
Гомику, пророку, педагогу,
Педофилу, людоеду, да!
Но хоть он, закрытый на все дыры,
Не воняет едко так и сыро,
Как смердит у дам её «звезда»…

* * *

Наши домашние ураганы
Америку вывернут как карманы
Ваши реакторы вышвырнут в море
Будет ужо вам, вселенское горе…

По Силиконовой чтобы долине,
Волны ходили, как по марине,
Чтобы ваш самый богатый Гейтс Билл
Денег лишился, и чтоб загрустил…

Солнца два встанут над California
Кладбища солнца собой осветят
Кончится там государство Попкорния
Их мексиканцы похоронят…

* * *

Ночами делал по истории
Немыслимые траектории,
И древних рашен изучал,
Тит Ливию не доверял.
Слонов свирепых Ганнибалла
Возможно даже не бывало
А где находится Валгалла?

Весной Авроры Borealis,
Луги зелёные моргались…

* * *

Стояли древние армяне
Как разоватый камень гор
Явившись всех племён заране
И оставаясь до сих пор

  Такие старые армяне,
  Античные, их разговор
  О хеттах нам напоминает
  Когда на утренней заре
  Царь хеттов всех их собирает
  На самой их большой горе…

И аромат сиреневого чая
И жёлтый чай, напиток на столе
«Нахичевань» — мы говорим чихая,
Армянским был, но он лежит в золе

* * *

Варю картошку. Пар стоит
Картошка круглая, простая
Над ней прабабкою висит
Простая девка завитая.

  Другой же предок — с эполет
  Свисает бахрома густая
  В военный он сюртук одет,
  И мопс сидит у ног, моргая

Иван — блестящий офицер
Впоследствии советник тайный
Прабабки девки кавалер
По своей прихоти случайной…

  А может прихоти её,
  Варвары, страстной и протяжной
  И как волков ночных вытьё
  Такой таинственной и важной…

Варю картошку. Пар стоит
Над ним витают души предков
Варвара юная висит,
И мопс слюну роняет редко…

* * *

Он выспаться желал бы
Как горный хребет.
Под снегом бы проспал бы
Три миллиона лет…

  Согрелся б от вулканов
  Подземных и живых
  Нашел бы великанов,
  И победил бы их.

Бессмертные пейзажи
Бы отлежал в ночи
И Вавилона даже
Собрал бы кирпичи…

  «О, Навухо‑доносор!»
  Народ ему б кричал.
  В Ниневию отбросов
  Евреев бы угнал

И повторил бы споро
Шумерские стихи
Евфратские озера,
Вселенские грехи…

Выселить либералов

«Несколько сотен придется в Польшу…»
«Что же нам делать, поступим как?»
«Несколько сотен, не больше, не больше,
Пусть там подольше живут в гостях…»

  «Вы представляете? Скучно летом
  Скучно зимой, биллиард в кафэ
  Водка с поляцким их винегретом
  Несколько кошек на канапэ

Быстро состарятся, одряхлеют
Ну а у нас в молодой стране,
В Гатчине и в Петербурге сумеют
Жить замечательно, этих вне

  Будет держава у нас другая
  Будет военных походов весна.
  Жить будем весело, поражая
  Добрососедские племена…

Громы орудий. Ракет жужжанье
На эполетах значки и слова
Ополоумевшее мирозданье
Будет бояться нас чуть жива…»

* * *

Народ печально просыпался…
В глухую стену упирался
И дальше думал не спеша
О чём поет его душа…

  Народ сидел, стоял немного
  И за автобусом бежал…
  Не думал обращаться к Богу,
  Но перед церковью дрожал…

Ходил по мокрому асфальту
Тяжелой памятью страдал…
Народ хотел в Тегуситальпу
Но всё в Калуге прозябал…

  В рубашке с галстуком страдая,
  О шароварах он мечтал
  А Русь скакала удалая
  Как ей Яновский прописал…

* * *

Один воришка подарил мне кепку.
Принёс на митинг: «Кепка!» — говорит
Лучше б, пацан, ты подарил мне девку.
Хотя и кепка хорошо сидит…

  До старости я до сих пор бродяга,
  Вот мне воришка кепку подарил.
  Он в третий раз вернулся из Гулага,
  А в первый раз менту он морду бил…

Он воровал и до сих пор ворует…
А жизнь идет, но до седых волос
У козырька нас до сих пор волнует
Французской этой кепки перекос.

  Благоухая модным «Экипажем»
  «Том Фордом» или «Анархи и — остом»…
  Мы этих дам любить себя обяжем
  Шагая в нашей кепке напролом…
  Шагая в нашей кепке напролом…

Москва‑сити

Купаются в холодных облаках
Твои международные вершины,
Лишенные и шапок и папах
Твои стоят, лысея, исполины

  Ненужные, на островах славян,
  Вы так у них трагично‑сиротливы
  Не с острова ли Пасхи к нам пришли Вы
  Где каждый по‑другому изваян…

Подъехав ранним утром впопыхах
К издательству, что в Башне Федерации
Я пребывал какой‑то миг в прострации
Как будто от нокаута зачах…

  Не буду я Вас никого любить
  О злые эти сверху трансформаторы.
  Как будто долговязые плантаторы
  Пигмеев нас возникли пригвоздить…

Мы проживаем в стоэтажном ужасе.
Мы как собаки, под себя хвосты
Попрятали, и животы напружили
Москва‑река, что побледнела ты…

  Мы проживаем словно ноги голые
  Средь танковых тяжелых траков
  Вот отчего мы ходим невесёлые
  Нет, чтоб варить отловленных здесь раков…

Аккуратненькие зданья
Шесть покорных этажей
Здесь стоят для нагибанья
Жён, детишек и мужей

  Сладко белые балконы,
  На перила опершись
  Девочки, как макароны,
  С них разглядывают жизнь…

* * *

Из той страны никто не возвращался,
По коридорам нашим не бродил
Ко мне в квартиру в полночь не стучался
Остался под плитою с грифом «был».

  Не установлен факт миров обратных
  Следы туда, мы знаем, не ведут,
  И мертвецов, предельно аккуратных
  В трамваях не встречаем утром тут.

Туда Христос, возможно, опускался
А до него могучий Гильгамеш
Потусторонних мхов рукой касался
Бродил ли раскалённых камней меж?

  Мы ничего по сути и не знаем
  И нас уходят, страшно торопясь
  Есть ли Китай, в котором не бываем?
  Где вход туда? Река, могила, грязь?

Я буду как они, вчера усопший
В сем мире не имеющий друзей
Но современник мой совсем не ропщет
А лишь твердит: «Скорей! Скорей! Скорей!»

* * *

«Я для власти Советской красив, но далёк!
Молодой латышский стрелок!
Я для Ленина — тигра, бенгальский огонь!
Я для Троцкого — сильный конь».

Бравый хлопец с винтовкой, штыком — «ковырь!»
Я для белых — сплошной упырь!
Только эти стрелки не сдавались в плен,
Мышеловок или измен…

По Эдгару По

Темно, и довольно противно
Проклятый декабрь наступил
И вместо весеннего гимна
Мне ворон в окошко долбил

  Какие огромные крылья!
  Вонючий и старый, поди.
  На дерево сел без усилья,
  Но свалится вот‑вот, гляди!

Зачем так ужасны, вы, птицы,
На бледном морозе Руси,
Хотя бы орлы и орлицы
Летали бы здесь, словно львицы,
Но ворон, Господь нас спаси!

  О, злой пересмешник Эдгара!
  Как Крыса с напыженных щёк,
  От адского, что ли загара,
  На нем затвердел уголёк.

Он портит смиренную липу,
Он сглазит, пожалуй, меня,
Лети, птеродактиль‑задрипа.
Всех перьев коростой звеня…

  Пшёл, сука! Исчезни, собака!
  Летучая крыса, вали!
  И он улетел в Бездну Мрака,
  Совсем не спеша, весь в пыли…

500 лет реформации

У Лютера тяжёлый подбородок,
Он сыт, щека его свежа
За Лютером не счесть немецких лодок
Германского сухого мятежа…

  На Лютере берет простой и чёрный
  Он скуп, ни талера сверх нормы на семью
  Он ежедневно труд вершит упорный
  Он переводит Библию свою

У Лютера дружок — художник Кранах,
Он бургомистр, он Библию издал
Крестьяне корчатся, мерзавцы в страшных ранах
Мятежников сожжет Сарданапал…

  Его супруга, бледная фон Бора
  Катрин, Екатерина, Катерин
  Ему рожает лютеранцев свору
  На всю такой Германию один…

Он страшный человек, характер страшный!
Он церковь расколол, хватило сил
Он с Дьяволом встречался в рукопашной,
Чернильницей в него он запустил

  В ученом Виттенберге с молотком
  Стоял он, озлоблён, и приколачивал
  Рим к двери церкви. Был он босиком…
  Но пятками своими камень стачивал.