Эдуард Лимонов размышляет о главном конфликте в российской истории.
В Санкт-Петербурге нужно либо готовить заговор против тирана, жить с английским паспортом, как Борис Савинков, встречаться в церквах с агентами-наблюдателями, ряженными в извозчиков и разносчиков. Либо переживать гибельную больную страсть с падшей девушкой типа чахоточной Манон Леско или Сони Мармеладовой, ушедшей в проститутки. «Ах, ничего нельзя поделать!» И все рыдают, наслаждаясь сладкими страданиями. К вышеназванным типам поведения располагают в Санкт-Петербурге и гнилая холодная Нева селедочного цвета, река короткая, широкая и энергичная, и знаменитые питерские доходные дома с самой таинственной в мире архитектурой. Входя в двери питерской квартиры, никогда не знаешь, что за дверью — трущобная комнатушка 3x3 метра или же тусклый коридорчик в свежем алебастре выведет тебя вдруг в настоящий дворец со многими этажами и бальным залом. В Санкт-Петербурге каждая дверь ведет в балетную сказку.
Есть, пожалуй, два с половиной балетных города в мире: Венеция, Санкт-Петербург и центр Парижа — острова Сен-Луи. Санкт-Петербург — весь загадка, карнавал, вода, поплескивающая под балконом, «плюх!» трупа, сброшенного в канал. Современность не умалила, но добавила к зловещей таинственности Санкт-Петербурга: возникающие из тумана лысые подростки, набрасывающиеся с ножами на южных пришельцев с темными головами,— это настоящее. Но и средневековье — разве в Венеции не сбрасывали с Моста Вздохов зашитых в мешки осужденных? Банды лысых подростков-убийц в ночи — что может более взволновать воображение, если должным образом отрешиться от реалий и вульгарной лексики российского правосудия?
Санкт-Петербург… К нему хочется прибавить «граф», граф Санкт-Петербург, так же как граф Сен-Жермен, как маркиз Де Сад, как граф Калиостро. Если персонифицировать город, увлекшись моим соблазнительным сравнением, представив его юным развращенным стройным аристократом в парике, из тех, что бегали по пейзажам Сомова или Бенуа, то можно проследить эволюцию: от юного Потемкина (это он потом обрюзг) и стройных братьев Орловых, все с внушительными, лошадиного размера, приборами, затянутыми в лосины до… Предлагаю современную сцену. Женщина, скрыв лицо капюшоном черного пальто, пришедшая на свидание к мускулистому жиголо… опрокинутая на кровати, длинные ноги из кружев. Действие происходит в старомодном отеле рядом с Гостиным Двором, цена за номер 1.000 (одна тысяча) рублей в сутки. Граф Санкт-Петербург молод, ему — 27, и он только вышел из тюрьмы, где сидел за мошенничество. Представим, что такую сцену снял в Петербурге Хельмут Ньютон.
В России мне нравится все иностранное. Я был без ума от суровой шинельной строгости Павловского дворца в Гатчине. Там, в этом дворце, больше германского духа, чем во всей Германии. Если уж мы хотим проникнуться чужим, понравившимся нам духом,— мы умеем. От Санкт-Петербурга у меня идет кругом голова, как будто я наелся серых тонких грибов, собираемых в ноябре в окрестностях города местными декадентами. Когда-то я видел такие грибы у одной питерской девочки, она возила их в трогательной спичечной коробочке, но та девочка давно умерла.
С другой питерской девочкой Наташей Медведевой я прожил 13 лет. Из них 12 — в Париже и только один год в Москве. Наташа Медведева тоже умерла, как и девочка с грибами. С каждой новой моей девочкой я старался приезжать в Санкт-Петербург, бродил там под дождем по Петропавловской крепости и по мостам, заходил в рюмочные, целовался и радовался жизни. А в последние годы у меня вдруг обнаружилось, что все мои новые девочки — все из Санкт-Петербурга. В настоящее время я встречаюсь с одной крошкой оттуда, восемнадцати лет. Из Питера, а не из Санкт-Петербурга происходят и наши нынешние правители — Владимир Путин и Дмитрий Медведев. Отец Путина, впрочем, переселился в опустошенный блокадный Ленинград из деревни Тверской области. Упоминаю это лишь из добросовестности. Скажут с упреком: о Санкт-Петербурге без Путина и Медведева?! Как можно… Пойдем дальше…
Москва — толстая калмычка, «твоя моя не понимает», хитрая торговка, а Санкт-Петербург, без сомнения, заморский фрукт. У каждого — свои преимущества. Там, где заморский фрукт чихает, хлюпает и кашляет, у толстой калмычки только разгораются щеки. Москва носит под верхней одеждой байковые большие советские трусы с начесом. Санкт-Петербург финтит в легоньких модных итальянских, по чреслам жиденько растянутых. Распутин глубоко московский тип, хотя и родила его Россия, Санкт-Петербург очень хотел убить его и убил. Большевики с Лениным во главе все были иностранцы, эмигранты, как Санкт-Петербург. Сталин был по духу продукт московской государственности, Кремль был ему впору, как в юности стены семинарии, потому чуждый питерскому духу Сталин вырезал питерцев. Курехин и Тимур Новиков могли быть произведены только в Петербурге. А вот Егор Летов, так же как Распутин, рожден был в Сибири, но по духу своих музыкальных истерик был легко узнаваемый москвич.
Что интересно, что за Санкт-Петербургом никого более нет. Потому он такой одинокий, обидчивый и взбалмошный. А за калмычкой Москвой вся Россия. В Санкт-Петербурге есть Нева и Финский залив, то есть море. Там есть холодный неласковый порт, где зимуют обледенелые корабли. Ветра безжалостно атакуют город, выдувая из него нужное тепло и ненужную заразу В Санкт-Петербурге есть единственная в России площадь, где я чувствую (стоя у Александрийского столпа лицом к зданию Генерального штаба и спиной к вульгарному Зимнему зелененькому дворцу), что Россия — империя. Это Дворцовая площадь. В Москве такого имперского места нет. Стоя на косогоре Васильевского спуска под шатрами храма Василия Блаженного, можно лишь представить, что живешь в Татарии. А стоя на Красной площади, зажатой между Мавзолеем и Главным универмагом Москвы, не понимаешь, почему так мало. Нет ни перспективы, ни дали, ни Величия. Москва — сборище бараков, воздвигнутых в разное время разными самодурами, не обладающими даже сильным желанием созидать, ленивыми самодурами. Санкт-Петербург создан одним сильным мечтателем, постоянным усилием, напряжением и воображением экстраординарным. Амстердам, с которого якобы «срисовал» Санкт-Петербург Петр наш Великий, жалок — я там был четыре раза — в сравнении с Санкт-Петербургом.
В Москве настроили все кому не лень, всего, что в голову взбрело. Хочется похвалить «архитектора» Сталина: без его высоток Москва была бы скучнее, а сталинские дома с высокими потолками до сих пор являются инкубаторами российской элиты. И очень хочется изругать градоначальника Лужкова, воздвигшего на месте Манежной площади смехотворную базарную композицию с бронзовыми «скульптурами» «рыбак и рыбка», и более мелкие персонажи пушкинских сказок в воде якобы реки Неглинной там торчат. А рядом подземный, о трех этажах, магазин редкой вульгарности. Кто запузырил этот проект в священном месте в сотне метров от Священного огня и Могилы Неизвестного Солдата? Чье пошлейшее сердце придумало? Если бы за пошлость и отсутствие вкусов расстреливали, то архитектора расстрелять бы…
Архитектура, без сомнения, воспитывает вкус. Пошлая архитектура — базарный вкус. Лас-Вегас, например,— это базарный вкус. Граждане ходят мимо благородных очертаний архитектуры Санкт-Петербурга — и облагораживаются. Ходят мимо лас-вегасских отелей или «Рыбака и рыбки» — и пошлеют до степени пиццы или вареного хот-дога.
Санкт-Петербург обижен на Россию. Я же говорю, за ним никто не идет, ему никто не следует. Он обречен оставаться таким одиноким, городом-музеем. Можно оттуда выселить жителей и наладить индустрию «медового месяца». То есть туда станут приезжать ровно на месяц молодожены. Со всего мира. Прекрасные виды. Красивые прогулки. Пустынные улицы. Интриги. Плащи и кинжалы. Пустить по Неве гондолы… И призраков, призраков выпустить.
Питерские — это Раскольников, Курехин, Тимур Новиков, прогуливающиеся в компании Бориса Савинкова и «Вани» Каляева. Это город благородных заговорщиков — декабристов. А Павел I! Русская коронованная белая роза этот Павел I. На его саркофаге в Петропавловской крепости уместно, одиноко и чарующе лежали, помню, мистические белые розы. Самый загадочный Император Русской Истории, едва не осуществивший вечную русскую мечту, он послал атамана Платова в поход на Индию! За что англичане и организовали его убийство.
В Санкт-Петербурге мы смыкаемся с европейскими легендами. В Москве — с азиатским базаром. Базар — даже более мощное явление, чем клубок таинственных европейских легенд. Разные сны снятся в Санкт-Петербурге и в калмыцкой Москве. Я не раз указывал на то, что даже стены Кремля имеют цвет конины, куска конского мяса, извлеченного из-под седла татарского всадника к концу дня. «Стейк-тартар», собор Василия Блаженного, замаскировали якобы под Казань, архитекторы, мол, в память взятия воздвигли храм в стиле казанской архитектуры. На самом деле стыдливо прятали факт, что Восточная Русь, а с нею и Москва, была просто и откровенно татарской, это был собственный татарский наш стиль, а вот Кремль построили итальянцы в стиле итальянцев, а вокруг была татарщина, татарщина, татарщина, родная и непостижимая, и даже Кремль с возрастом приобрел татарский цвет.
Разрешить важнейший конфликт русской истории необходимо. Триста лет идет война между Санкт-Петербургом и Россией, потому что Россия за Москвой. Нужна новая столица. Она разрешит конфликт Москвы и Санкт-Петербурга тем, что превратит оба города в музеи. Столицу нужно построить заново, распланировав ее широко и удобно где-нибудь в Омской области, где более или менее равны расстояния от Финского залива и от Тихого океана. Новая столица скрепит с Россией Сибирь, покажет зубы Китаю. Сегодня Россия скособочена в одну сторону, в сторону западных границ. Что Петербург, что Москва, обе столицы легко уязвимы для вторгающегося с Запада врага. Южная Сибирь, Омская область удалена от сильнейших возможных противников с Запада на многие тысячи километров. С севера ее будет прикрывать Северная Сибирь, с юга расположен слабый Казахстан с 15 миллионами населения, треть которого — русские. В будущем следует договориться с Казахстаном о передаче нам исконно русских городов, ныне принадлежащих Казахстану. Будут построены новые аэропорты и новые железные и автомобильные дороги, то есть сильнейшая инфраструктура. Освоение Восточной Сибири и Дальнего Востока пойдет вдруг резво и сильно. В новую столицу переедут министерства и сотни тысяч обслуживающих министерства чиновников. Омская область — это не север! Город Омск расположен южнее Москвы. Там начинается великая степь. Ясно, что характер нового города на краю великой степи (весной степь синего цвета!) будет иным, чем характер калмыцкой Москвы, воздвигнутой в угрофинских лесах, иным, чем характер Санкт-Петербурга, возникшего в болотах у селедочной Невы.
Это будет интересное историческое приключение. Город можно будет назвать НОВОРОССИЙСКОМ, отобрав название у порта на Черном море (а порту дадим какое-нибудь другое),— и перед новою столицей померкнет старая Москва.
№1(7), весна 2009 года
О городе бывших пиратов, скучающих романтиков и вечных туристов.
Венеция, что бы нам ни говорили, была пиратской старой республикой. С какой бы целью ни удалились на острова Венецианской лагуны еще в шестом веке первые их поселенцы, в девятом — венецианцы уже вовсю жили быстрыми набегами на морских судах на торговые пути Средиземного моря. Венецианская республика грабила, торговала, натравливала соседние государства друг на друга. Боялась до поры до времени Восточной Римской империи (она же Византия). Смиренно прижималась к сапогу ее императоров. В 1082 году Константинополь даровал Венеции важные коммерческие привилегии. Это не помешало в 1204-м венецианцам перевезти на своих судах крестоносцев к Константинополю. Крестоносцы захватили город и утопили его в крови. Венецианцы под шумок занялись открытым беспощадным мародерством. Их знаменитый собор Святого Марка полон колонн и архитектурных украшений, с мясом вырванных из византийских храмов. Сокровищница венецианцев тогда же заполнилась константинопольским золотом и драгоценностями до такой степени, что пришлось строить еще одну.
Пиратский Большой совет (кто видел фильм «Пираты Карибского моря-3», тот может смоделировать, как выглядел первый Большой совет Венецианской республики) был создан уже в 1148 году. Москва была тогда еще сараем боярина Кучки, а пираты уже дружно советовались, кого лучше ограбить, кого предать. Впоследствии венецианцы использовали борьбу турок и европейцев, переходя из лагеря в лагерь с легкостью необыкновенной. Святого для них никогда ничего не было. Разбойничьи рода строили разбойничьи гнезда на островах, дома, из дверей которых можно было в случае опасности выпрыгнуть прямо в гондолу и мчаться на всех веслах к родному кораблю под парусами. Грамотно построили свои дома венецианцы: народная пристань, а сзади черный ход, выходящий дворами на пустой мелкий не канал, но canaletto, каналец. Чтобы удобно было бежать. Кровь предков-пиратов, для которых нет ничего святого, оказала влияние на поведение их потомков и на их репутацию. В Италии венецианцы всегда считались людьми коварными и лживыми, доверять которым нельзя, нарушителями договоров и клятв. Понятно, потомки пиратов… Вы бы доверились сегодня сомалийским пиратам? Или их детям? Или даже их внукам?
Разбогатев награбленным, Венеция стала ценить роскошь и искусство. В музее «Академия» висят впечатляющие полотна всего мира, но и венецианской школы: шедевры Беллини, Карпаччио, Джорджоне, Тициана, Веронезе, Тинторетто, Каналетто, Тьеполо! Достаточно этих имен, чтобы у знатока искусств захватило дух. Художников тянет к золоту, а золота в Венеции было много.
Венецианскую республику в 1797 году отменил Великий Бонапарт, предварительно разбив ее войско наголову. Венеция вошла в состав Австрии, а в 1866 году — в состав объединенной Италии. С тех пор Венеция — город богатых скучающих романтиков и город туристов. Там бывали Байрон и Оскар Уайльд. Хемингуэй прославил город романом «За рекой, в тени деревьев». В Венеции черный Отелло душил белую Дездемону. «Смерть в Венеции» — гомоэротический фильм большой силы — связал Венецию с наказуемыми пороками.
После этой официальной части-вступления приступлю к неофициальной. Я побывал в Венеции два раза, и оба — нелегально, так случилось. Каждый раз это случалось зимой. Каждый раз было холодно и срывался снег. Два этих посещения, в 1982 году и в 1992-м, разделяют десять лет.
Когда вы выдаете себя за того человека, которым не являетесь, и в кармане у вас лежит не ваш паспорт, то Венеция выглядит настороженно и тревожно. Старые пиратские гнезда вкривь и вкось вытанцовывают перед катером vaporino, влекущим вас навстречу, которая может оказаться последней в вашей жизни. В эти моменты вы видите то, что недоступно взгляду обычного туриста, озабоченного лишь тем, чтобы не опоздать к бесплатному обеду в гостинице. Вы видите, что вода — белая и белая мыльная вода соприкасается на Большом канале с огуречно-салатовым небом. Что возимые баржей дрова имеют белую кору, но это не березовые дрова. Что волосы вашей спутницы зеленые… что у нее крупный классический нос, как у античной статуи… у нее ведь замечательный профиль!— думаете вы… замечательный профиль…
Когда у вас в кармане чужой паспорт, все вам кажутся подозрительными. Человек в шерстистом зеленом пальто, почему он вышел из брюха «вапорино» и упорно стоит рядом с вами на палубе? Почему ему не холодно?
В состоянии беспокойства я шел вдоль галерей на площади Сан-Марко, не освободившейся еще окончательно от груза воды с лагуны. Я думал, что Венецию все чаще заливает, все выше уровень гнилых вод, что скоро она, возможно, скроется под водой. Но мне милы умирающие и разрушенные города. Я не выношу вылизанных, залакированных столиц. Мне подавай умирающие или раздетые в войне. Мне в них уютно.
Я много видел Венецию с черного хода, подплывал по своим рискованным поручениям в задние дворы особняков, через выбитые стекла и заколоченные изнутри и снаружи рамы видел убожество и разруху внутри домов. Возможно, обитаемы были лишь передние комнаты особняков, а большая их часть, скрытая от взглядов кирпичной кладкой, остается безмолвной, черной и гнилой? Там обитают мокрицы, каракатицы и, может быть, плавающие породы крыс, как небольшие страшные звери бобры. С огромными зубами.
Дымят и шипят венецианские камины. Старики в креслах-качалках накрыты пледами. И умирают медленно на фоне вылинявших гобеленов. Подле каждого старика стоит медсестра из Хорватии. Хорватия ведь рукой подать, через Адриатику, несколько сот километров. Хорватские медсестры должны быть дешевы. «Mare aggitato»,— говорят хорватские медсестры старикам. То есть «Море беспокойно». Либо: «Mare calme». То есть «Море спокойно». Лица стариков — как старые кожаные куртки, в страннейших морщинах всех направлений. Измятые, как много раз употребленные газеты. Хорватские черноволосые девушки носят темный пушок на верхней губе…
Я хорошо знаю этот тип стариков, потому что ходил к одному старику-принцу У старика был butler. Он носил то красный, то белый фартук, этот butler. Он подавал нам еду в огромных старых тарелках под серебряными колпаками. Еды было немного: горстка брокколи, маленькая рыбка, потому что принц был беден. Я сам приносил ему вино. Несколько лет спустя я увидел моего старика-принца в репортаже в новостях. Убили одного политика, и подозревали правых. Был каким-то образом замешан «мой» принц. Последним показали батлера. Он зло тянул дверь на себя, сужая щель. В репортаже намекнули на то, что butler — старый любовник принца… У меня всегда были предосудительные знакомые. Кисти рук принца были в пятнышках старости.
Там же, в Венеции, меня привели к старой графине. Она, сказали мне, дает деньги правым, может, даст и тебе. У дома старухи был такой значительный фасад, но большинство окон были заколочены. Жила она только в трех комнатах. Но у нее тоже был butler. Я сидел на замечательнейшем кресле, графиня полулежала в постели, покрытая лоскутным одеялом, имеющим вид, сходный с ковриками, которые в России продают бедным. Но вокруг нее были подсвечники, тихо тлел камин, в окне плескался канал, и потому образовался густой трагизм от этого свидания. Я чувствовал себя международным авантюристом, пришедшим к Пиковой даме выведать ее страшный секрет. Но ведь на самом деле так и было. Несмотря на лоскутное одеяло, старуха была очень богата и давала деньги правым радикалам по всей Европе.
Ночами я не спал в моем отеле, замышляя интриги и всякие козни. Где же их замышлять, если не в Венеции? Время от времени к шепелявому плеску волн под окнами примешивался редкий звук мотора полицейского катера, и я тревожился. За мной?
В 1992-м я провел в Венеции сутки в сопровождении целой банды военных. Мы приплыли из Далмации, с той стороны Адриатики. Не только нелегалами пробрались мы в город-музей, но и вооруженными. Это было интересное ощущение. Забыть это невозможно. Эти ощущения…
Холоднейший ветер над морем. Ведь там сыро, низко над морем-то. Конец декабря, лица у всех красные (накануне пили много), заветренные, глаза красные, кисти рук — как лапы у гусей. Кураж в головах, удаль похмелья, презрение к итальянской береговой охране и полиции. Выдаем себя за торговых моряков: одеты похоже, бушлаты, черные шапки. Все дюжие, здоровые, молодые. Я — старше и тоньше всех.
Совершать поступки, которые не позволяет закон,— рафинированное, тончайшее удовольствие. Еще и в этом заключается притягательность преступлений, а не лишь в вульгарной жажде наживы или в пошлом неумении сдержать эмоции. Нарушить закон тянет всех граждан, но только дерзкие нарушают закон. Правды ради следует также сказать, что легальным путем нас никто никогда бы в Венецию не пустил, сколько бы мы ни клялись в своих благих намерениях. Между тем намерения действительно были самые легкие, самые глупые — даже заехать в Венецию в ночь на католическую Пасху. К тому же мы все декларировали принадлежность к другой ветви христианства. У нас Пасха позже.
Мы шли хохоча, подталкивая друг друга, как настоящие грубые парни-матросы, кочегары и палубные матросы, между тем большинство из нас были профессиональные военные, воевавшие третий год! Три капитана были среди нас!
Нас сдувало с Венеции. Мы подкреплялись из фляжек, но, посчитав валюту, вынуждены были войти в территорию. А там было чудесно хорошо, как детям, проблуждавшим в холодном лесу, войти во дворец. Там пахло как в пиратских романах: вареными моллюсками, мясом, пролитым вином.
Нам поставили стол. Принесли граппы. Из нас вдруг с дрожью стал выходить холод. Жителям северных сторон знакома эта дрожь от выходящего холода. После того как измерз и попал в пышущее помещение.
Венеция одна-единственная сохранилась из пиратских столиц. В Карибском море у пиратов тоже была столица, на острове Тобаго, но от нее и гнилой доски не осталось. А тут столько осталось! Тех с Тобаго перевешали после штурма, а венецианцы — высокоискусные хитрецы, умники, зловредные, злонравные, блистательные,— были приняты в сообщество нормальных государств, тоже, нужно сказать, преступных, ибо все государства преступны.
И вот пиратские гнезда пляшут вкривь и вкось в ветреные дни вместе с лагуной. Дорогие бутики развратно предлагают свои прелести размякшим туристам. Ординарные люди, не достойные этого города пиратского гнезда, бродят тут, где можно бродить, и плывут, где нельзя бродить. В прежние времена чужим сюда можно было попасть либо пленником (здесь перегружали пленных для отправки в Алжир, в еще одну пиратскую республику, для продажи в рабство), либо купцом, либо военным — союзником венецианцев. В новые времена все суются, куда туристические агентства зовут либо друзья или родственники рекомендуют. И в этом тягчайшая дисгармония современности, когда ординарные люди попадают в исключительные места, где им не место. От этой дисгармонии все в мире пошло наперекосяк, все стало нехорошо.
А я? Венеция приняла меня с чужим паспортом как своего. Она прятала меня в свои мистические тени, ибо она влюблена, я уверен, в авантюристов, в тех, кто приезжает по тайным делам. Ее, как говорят, хлебом не корми — дай пригреть на своей сырой груди заговорщиков и преступников. Она благоволит к таким и лишь сожалеет, что она немолода, ох, немолода. Но из-под старого лоскутного одеяла высовывается она по грудь по причине азарта, забыв счастливо, что груди у нее старые и висят…
№2(8), лето 2009 года
О той, которой мы обязаны всем, о важнейшей фигуре в истории человечества.
Она стоит под условным деревом, узкоплечая, бледная, голенькая, с внушительными бёдрами, наша Праматерь всех. Протягивает глуповатому Адаму запретный плод. Стоит на тысячах полотен, упомяну лишь Старшего Кранаха, Ева — важнейшая фигура человечества. Запретный плод чаще всего изображается яблоком. Обвившийся вокруг ствола древа познания, вытягивает головку к Еве Змей. Вот она, сцена грехопадения. У Адама редкая бородка, и да, подчеркну ещё раз, у него простоватый вид. А Ева смело протягивает Адаму уже надкусанный ею плод. С этого мы начались. Смелая жена и глуповатый муж.
Немного предыстории. Сцене, где Ева протягивает мужу плод, предшествует сцена, где Адама ещё нет, вот как она описывается в 3-й главе Книги Бытия:
«А Змей был хитрее всех полевых зверей, которых соделал Яхве-Бог. И он сказал женщине: «Разве сказал Бог: не ешьте от всех деревьев Сада?»»
«И сказала женщина Змею: «Плоды деревьев Сада мы едим, а плоды того дерева, что посреди Сада, сказал Бог: не ешьте от него и не касайтесь его, чтобы вы не умерли»».
«И сказал Змей женщине: умереть вы не умрёте, ибо знает Бог, что в день, когда вы поедите от него, откроются ваши глаза и вы будете, как боги, знающими добро и зло».
Далее идёт переход к сцене, которую изображают полотна человечества, которой я начал мой текст:
«И увидела женщина, что хорошо это дерево для еды и что вожделенно оно для глаз, и приятно это дерево на вид, и взяла его плодов и ела, и дала также своему мужу, и он ел с нею».
Что же, собственно, совершила смелая наша прародительница? К чему искусил Змей Еву? Самое распространённое профаническое мнение, самая популярная трактовка: отведав плода, Адам и Ева испытали плотское вожделение друг к другу, и результатом этого плотского вожделения являемся все мы — человечество.
Однако почему Создатель так жестоко наказал всех участников сцены в Райском Саду? Адама и Еву изгнал из Рая? «В муках ты будешь рожать сыновей, и своему мужу ты покоришься, и о будет властвовать над тобой»,— приговорил он Женщину. Человеку Создатель бросил: «В муках ты будешь питаться все дни своей жизни ⟨…⟩ и ты будешь есть полевую траву».
«В поте своего лица ты будешь есть хлеб, пока не вернёшься в землю, ибо из неё ты взят, ибо прах ты и во прах возвратишься». Третий участник сцены, Змей, отделался легче всех:
«На своём животе будешь ходить и прах будешь есть все дни своей жизни».
К тому же получается, что Создатель покарал из за то, к чему сам их и предназначил. Ведь в 1-й главе Книги Бытия, стих 28, чётко сказано:
«И благословил их Бог, и сказал им Бог:
«Плодитесь и размножайтесь!»»
Разгневался на им же самим разрешённое «плодитесь» Создатель не мог. За что он разгневался, он ясно определяет в стихе 22 главы 3-й Книги Бытия.
«И сказал Яхве-Бог: «Вот Человек стал как один из нас, знающим добро и зло. А теперь: как бы не протянул он свою руку и не взял бы также от Дерева жизни, и не поел бы и не стал бы жить вечно!»»
В результате поедания плода с древа познания добра и зла человек обрёл Разум. Ибо сознание совершается с помощью Разума. Головной мозг есть у всех высших животных, однако разумен лишь человек.
Головной мозг животных никогда не был активирован свыше, вот в чём дело. А в тот нулевой год человечества на свежем благоухающем ветру Райского Сада Ева, надкусив плод с древа познания, активировала свой головной мозг, обрела Разум. Через некое время плод ел её простоватый муж и также обрёл Разум. Химическо-магическое действо было исполнено в Райском Саду. До поедания плода человек и его жена были этакие себе зомби, как животные земли.
Многое объяснит одна история. Однажды, помню, в Париже со мной случилось чрезвычайное происшествие. У меня… выключили на какое-то количество минут разум. Случилось это в начале 80-х годов. Я ехал в парижском метро, направляясь в моё издательство Ramsay, находившееся на rue Chercher-Midi. Мне нужно было выйти из метро на остановке «Бульвар Сен-Жермен». Там есть два выхода. Я всегда выходил из того, который находится у базилики Сен-Женмен, переходил бульвар поверху, шёл некоторое время и попадал на мою rue Chercher-Midi. В этот раз я вышел из метро — и оказался в совершенно незнакомом месте!
Некий узкий эскалатор вывез меня прямо на улицу. Меня окружали серые плиты незнакомых зданий. Я сошёл с эскалатора и прислонился к стене дома, потому что меня обуял ужас. Я понял, что не знаю, на какой улице нахожусь, в каком городе, в какой стране. Я не знаю, куда иду и какое у меня имя. Я вообще вряд ли понимал, человек ли я. Такого страха я никогда в жизни не испытывал. Потому что оказался в совершенно незнакомом мне состоянии, в котором никогда раньше не бывал. Физически у меня нет, не было болей, не кружилась голова, но у меня была на какое-то время совсем стёрта память. Я шёл, помню, сворачивал в переулки, потом остановился опять в беспомощном ужасе. Я потерял разум и всё, что к нему полагается: ориентировку, все знания…
Внезапно разум включили. Первой вернулась ориентировка, я понял, где нахожусь. Затем я осознал, кто я. Последним я вспомнил, куда я шёл. Я, впрочем, не пошёл в издательство. Вернулся к метро и выяснил, что в этот раз я вышел из второго выхода из метро «Сен-Жермен», он находится в небольшом переулке, за банком «Насьеналь-де-Пари». Выход этот небольшой, почти незаметный, узенький эскалатор вывозит струйку людей прямо на улицу. Домой я пришёл быстро, пешком, опасаясь, что разум опять отключат.
Полагаю, что до «грехопадения» на ароматном ветру Райского Сада первая пара, наши прародители, находились в состоянии, подобном тому, которое я испытал в середине 80-х годов в Париже. Но без моего чувства ужаса, потому что до активизации мозга они не были разумны. Потому не пугались своего безразумия. Они испугались, когда отведали плоды древа познания, испугались, увидев тот же мир разумными глазами. Поэтому они и прятались от ужаса среди деревьев Сада. А вовсе не потому, что устыдились своей наготы.
Активация была мгновенной, по характеру сродни той, что совершил Создатель, вдохнув в человека «дух жизни». Но и несколько иной по существу. «Дух жизни» и производная от него «душа» совсем незримы, помещаются они в теле, но нигде и везде. Змей же, «соблазнив» Еву, заставил через раскушенный плод заработать уже существующий и у животных головной мозг. Но заработать в ином, высшем, режиме. «Будете как Боги». Укус Евы мгновенно наделил нашу Праматерь воображением, наблюдением, способностью к анализу, памятью, воистину они стали как Боги, в сравнении с животным миром, но только что не бессмертные. Укус Адама наделил его, нашего Праотца, тем же набором.
Еве, как самой смелой из пары, человечество обязано. Она важнейшая фигура человечества. Первая революционерка, восставшая против Создателя, против судьбы безразумного существа, предназначенного Создателем для эксплуатации. Через поступок Евы человечество получило Разум. Ева для человечества важнее Богоматери. Богоматерь (это если верить, что Христос был сыном Человеческим и сыном Божьим. Многие гностики, впрочем, отрицали человеческую природу Христа, утверждая, что он лишь принял на время человеческий облик) — всего лишь мать того, ко исправил человечество. Преподал человечеству моральный урок, пытался обратить его, человечество, по пути взаимной любви. В то время без поступка Евы мы бы рыгали и ползали. Глори, глории аллилуйя для Евы.
Интересно, что в последнее десятилетие неустанно движущаяся наука склоняется к мнению, что мы действительно, ни в каком не в аллегорическом, но в самом прямом смысле, все произошли от одной пары людей. Они — наши прародители, общие для всех. Что до меня, то я всегда понимал Великие книги человечества — Пятикнижие Моисеево (Тора и Библия) и Коран мусульман — буквально. Я глубоко верю в то, что человек как вид был создан Создателем и животный мир земли лишь послужил готовыми узлами при создании человека, но человек не животное, его природа иная. Он создан искусственно Создателем на планете Земля для своих целей.
Говоря о Еве, невозможно обойти молчанием то существо, которое Библия называет Змеем. Это, конечно же, не животное, поскольку обладает даже не разумом, но сверхразумом, знает столько же, сколько и Создатель. Знает тайны райского сада как минимум и предназначение, к примеру, некоторых его деревьев. Змеиный облик ему в наказание даёт Создатель («на своём животе будешь ходить») после того, как Змей склонил женщину к поеданию запретного плода.
Каков был облик этой силы до того, как его наказал Создатель, священная Книга Бытия не сообщает. Да, собственно, и не в облике дело. Дело в той роли, которую выполнил он при создании человека. Роль эта величайшая. Он (Змей) фактически стал соавтором Создателя. Непрошенным. Улучшившим человека до такой степени, что разгневал Создателя. Создатель не хотел делать человека Разумным. Разумным его сделал Соавтор. Кто он был: для удобства превратившийся в Змея, или представший Змеем, или искорёженный в Змея Создателем после, в наказание? Какой природы и породы? Как минимум он сам был Создателем, потому и смог стать соавтором Создателя.
В христианской традиции Змей — одно из имён падшего ангела Люцифера, низвергнутого Создателем с небес в наказание за восстание против Создателя. В гностической традиции Люцифер часто называется старшим сыном Создателя. Роль Люцифера сквозь богословские наслоения враждебной теологии всё же проглядывает даже в самом переводе имени его Люцифер — «Светоносный». Говорят ведь — «светоч разума», ибо разум осветил для человека окружающий его мир: землю, планеты, небеса и звёзды. Апокрифические фрагменты мифов о благодетеле человечества Прометее, принесшем человечеству среди прочих благ огонь, позволяют отождествить его с Люцифером. То, что авраамические религии сделали из Соавтора сотворения человека чудовище с рогами, копытами, серным запахом, восседающее где-то в аду, нам понятно почему. Это месть. Создатель исполнил человека для своих целей (энергетического насыщения) как безразумного (говорят — «безмозглый»), такого, каким я метался какое-то количество минут у жерла метро «Сен-Жермен». А Соавтор, сын Бога, даровал ему разум. Сын Создателя, он, конечно, знал все тайны Отца. А хрупкая, голенькая, любопытная Ева решилась на проступок. Спасибо тебе, юная девушка, наша общая мамка.
№3(9), осень 2009 года
