СССР — наш Древний Рим

Книга издана в авторской редакции.

СССР — наш древний Рим

I

СССР — наш Древний Рим!
Над нами нависает хмуро,
Его тверда мускулатура.
И мавзолей — неистребим!

Его зловещи зиггураты,
Его властители усаты,
И трубки дым неумолим,
СССР — наш Древний Рим!

Патриции, диктатор, плебс…
Чьи триумфаторы могучи,
Чей Jupiter грозит из тучи
О, как бы он бы к нам не слез!

Помпей, и Берия, и Сулла
И Сталин Троцкого прогнал
В изгнание — как ветром сдуло!
И Троцкий, в Мексике пропал…

Мы к Гитлеру, в Берлин входили,
Как в Карфаген, разя слонов,
Поджилки им мечом рубили,
Насилуя германских вдов…

II

СССР — наш Древний Рим,
Плебеи с ружьями в шинелях,
Озлясь, историю творим,
Нашлёпки снежные на елях…

Германию схватив за грудь,
Свалила на ковёр Россия
И перья тряс из Одиссия
Скуластенький какой-нибудь,

Монгол с задумчивым блином
Лица из жёлтой терракоты,
Мы все римляне, и сойоты
Нас станут воспевать потом…

Где Петербурга желтизна
И крыш пруссаческая зелень
Любезна Бисмарку она,
И Фриц с Россией неразделен…

Валентине Матвиенко

Женщины с мужскими голосами,
Крупные, бокастые премьеры
С крашеными густо волосами,
Наглы и грубы как офицеры.

Утюги, тяжелые бабищи,
Сходные по силе с битюгами.
Нет у них ножей за голенищем
Но обезображены усами…

Ходят, как тяжелые коровы,
Прочности паркетов проверяют.
Да, они, конечно, нездоровы…
Мышцами, однако впечатляют…

* * *

Бандитский лагерь низкорослый
Ежи седеющих голов,
Здесь каждый зэк стоит — подросток,
Здесь всякий молод, нездоров…

Печет их солнце на рассвете,
И на закате их печёт,
Они все легкие, как дети,
Поскольку вечно на диэте —
Ни грамма жира не растёт…

Придут поспешно офицеры,
Их сосчитают, и уйдут.
Постны, хмуры, и грязно серы
Они стоят, сирены ждут

Завоет скорбная сирена,
Рассыпятся бедняг ряды.
Их приняла иная смена —
Ну, если образно, замена:
«Ежов» сдал пост для «Ягоды́».

* * *

Нет ничего… Бессмыслен щебет детский,
Родителей столовая возня,
Как взбунтовавшийся орешек грецкий,
Несётся шар земной, неся меня…
«Ад ледяной, и жаркий Ад огня…
Как яйца твёрдые, планеты
Несутся, свои оси наклоня,
Сквозь и метеориты, и кометы…
«Нет ничего — ни злобы, ни любви
И только мира жалкий подоконник,
Где как цветок стою я, жизнь прерви!
Ты, случай! И себе не назови!
Мгновенно так,
как взмахом сабли, конник!

2012-й

Две тыщи двенадцатый! Ну, выходи!
Сейчас посчитаем с тобою,
Кого мы пригрели на теплой груди,
Какому зловещему строю,

Мы не преградили змеиный их путь.
Сейчас мы врагов посчитаем!
И тех, что друзьями нам лезли на грудь,
Но Каины стали, узнаем!

Две тыщи двенадцатый, потен и зол
Он лезет в дверную щёлку.
Найдётся на нас аккуратный Мавзол,
Без внутренностей на полку,

Истории свалит, лежали чтоб мы
Один,— Эдуард Великий,
В гробу лакированном из хохломы
Иль купленным в шведском их Ikey
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
Здесь небо неяркое, холоден свод,
Невест не спеша выбирают —
Не скифы, но финны, угрюмый народ,
Хоть «русским» себя называют.

Отсутствует тот же у них хромосом,
Что у могикан с ирокезами.
Напившийся водки опасным бесом
С гранатой бежит и обрезами.

Две тыщи двенадцатый, нас рассчитай
На мертвых и на живых!
Одних съевропей, а других окитай!
И плюх, и бум-бум, и колых…

* * *

Итак, мой друг, мы терпим крах,
В кромешном утреннем тумане
Как девочка, кричащая в горах
То «тетя Надя!» то «тетя Аня!»

Как девочка, отставшая от группы,
Ей со скалы видны бараньи трупы,
Ей страшно так!
Остаться черепом в предгориях Алуппы,
А над тобой — зловещий Аю-Даг…

То тетю Аню окликают,
То тетю Надю назовёт.
Весной здесь кости собирают
Туристов, выпавших в пролёт.

Ущелья дно здесь каменисто,
Покато, но искривлено.
«Ущельем мертвого туриста»
Народом прозвано оно…

И мы, мой друг, как та девчонка,
Блуждаем, бегаем, зовём.
А снегу много, льда лишь плёнка
И за туманом ждёт фантом…

* * *

Я не владелец ничего,
Я лишь отец мальца и крошки.
Фифи, приходит выгнув ножки,
партнерша тела моего.

Я — нож для её круглой ложки,
Я — лунки её злобный кий,
Я узкоусый хан Батый,
Вспоровший внутренности кошки…

Анатомия героя

Ужасный череп шишковатый,
Такой израненный и злой
Как будто страшные солдаты
В футбол играли головой.

Нога отвратно — до колена,
Осколки, оцарапав всю,
Ей перебили жилы, вены…
Как карта острова Хонсю,

Ты смотришься, нога героя…
Зубов отсутствует штук шесть
(Но нету, Боже, геморроя,
И член серьёзный еще есть!)

Но, перейдём к груди. В ней астма.
Приходит, впрочем, не всегда…
Вам, в общем, стало уже ясно
Что чуть коптит моя звезда…

Однако мозг мой не натружен,
Четыре сотрясенья пусть.
Еще я дважды был контужен,
Однако прочь пошла ты, грусть!

Придёт вот девка молодая
И всеми этими… изъян
Дразня, прельщая и пугая,
Восторжествую, словно хан…

* * *

Мир приключений узкоглазых,
Стоящий к Западу спиной,
Монгол с таинственной чалмой,
В лазурном небе водолазы,

В скафандрах, с шлангами петлёй,
Проносятся, как злые духи,
Как бесы мчатся над землёй,
Страшны, смешны, и многоухи…

Бездонный Хаос населён
Метаном, скалами, огнями,
Планетами иных времён
И молодыми валунами…

Европа спит

Европа спит, и чмокает во сне,
Ей в плоть сухую врезалась пижама,
Европа спит, немолодая дама,
Очки на стуле, предки на стене…

Из орд германских, франков, визигот.
Из англов, саксов, крови с алкоголем,
Был создан твой ублюдочный народ
Насильственно держащий под контролем
Всю сушу, а ещё пространство вод…

Растения политы. Пол метён,
Ни пятнышка на потолке от мухи.
И шелест, алых, с свастикой знамён
Не потревожит сон сухой старухи…

Забыла, как была она пьяна,
С нацистами весёлая, лежала…
(Эсэсовцев не помнишь имена?
Не помнишь, для них ноги раздвигала?)
Лишь помнит, что «Капут!» она кричала,
Когда была проиграна война…

Европа спит, но турки в чайхане
Сговаривались тихо до рассвета,
С арабами участвовать в войне,
Джихад в Берлине завершить до лета…

Над белою Европою луна,
Как символ бед и атрибут сражений,
Аукнется ливийская война,
Откликнется сирийская война,
И турки и арабы до пьяна
Читают прейскурант вооружений…

Европа, сука старая, сопит,
На ухо съехал чепчик протестантский,
К утру придёт партнёр американский
И на войну с Ираном пригласит…

Они

Хмуро было в Париже,
Желтел по садам песок,
С женщиной шёл я рыжей
С самом начале, ad hoc…

Птицы вечерние пели,
Нервно звучали, вразброд.
Было все это в апреле,
«Рыжая, стой! Дай рот!»

Вонью несло помады,
Пудрою, плюс алкоголь,
Были мы жизни рады,
Что как зубная боль…

Помню, у Пантеона
Я ей спустил чулок,
Гладил рукою лоно,
Молод и одинок…

Птицы уже молчали,
Вне фонарей, в тени,
Долго друг друга мяли
Я, и она, они…

Нет, не цвели каштаны…
Или уже цвели?
Зубов твоих, о капканы!
Глаз твоих, о нули!

* * *

Март ледяной. Знамен суровых шелест,
Диктатора продолговатый гроб.
Его Асгарты ожидает прелесть,
Где рядом Один бы уселся чтоб…

Март ледяной. Их бог его сажает…
И Сталину смеется сквозь усы,
Кумысу козьего доверху наливает,
Свинины отрезаются кусищи и кусы…

Март ледяной. Поверхности сияют
Небес кубы. Пространства океан
Друг к другу головы согласно наклоняют.
Их Один бог. И Сталин наш тиран.

Валькирии с огромными глазами
Стоят не шелохнувшись за дедьми,
И трубки возбуждающий дымок
Двоих окутал, там где только мог…

Двадцатый век

Я там жил и копошился
Маленьким червём,
Продвигался и учился,
Мокнул под дождём

Отупев от свежей булки
С русским молоком,
Ковыляя в переулке,
В школу шел, как гном.

И немытые воняли
В нос учителя,
И планеты по спирали
Двигались, юля.

Умирал товарищ Сталин,
Готвальд умирал,
И Морис Терез притален
В клубе выступал.

Имре Надь чудил с друзьями,
Венгрия бурлит,
В танках, двигаясь рядами,
Русский победил…

Но растительные силы
Протыкали снег,
В школе нудные зубрилы —
Шел двадцатый век…

Пиратка

Живописно на реях распяты
Королеве подарком — пираты,
В Темзу входит блистательный флот,
Мертвечиной, однако, несёт…

Парусина воняет пиратами
И раздутыми и ноздреватыми,
Им глаза злобно выел туман,
И висит среди них Марианн.

Зуб сверкает её золотой,
Была чудною девкой с косой,
Родилась на лугах Ийоркшира
Ишь, воняет головкою сыра!

Платье черное, был абордаж,
Не починишь уже, не продашь,
Эх пиратка, пиратка, пиратка,
Ты попалась как куропатка.

Королевскому флоту в штаны,
Где все лучшие люди страны…
Гоу-ой, Гоу-ой!
Что они сотворили с тобой…

Окровавлена белая ножка
И раздавлена ты, как картошка…
Гоу-ой, Гоу-ой!
Королева с подзорной трубой…

* * *

Садятся сугробы…
И в грязь превратились чащобы…
Ты хочешь, мы чтобы?
Ясны, молоды, твердолобы…

Помчались бы смелые
С новыми куртками, блузками
В кабриолете?
С вином и закусками?
В ярком, шуршащем пакете?

Ты хочешь насилия
Над молодою травой?
Ты хочешь консилиум
Звезд и луны над собой?

Ты хочешь меня обнимать
Молодыми коленками?
И шумно от счастья дышать
Твоих легких, ты стенками?

Холодными и молодыми коленками?
И легких не только,
Но и дыры твоей стенками?
Изволь-ка…
Я не трепещу над клиентками…

* * *

Твой гладкий бок аквамаринов.
О, добродушная волна!
Как ты мягка, как ты нежна!
Лишь лёгкий, насморк от бензинов,
Лишь кислых запах от вина…

Другое дело шторм погоды —
Сквозь дыры в чёрных небесах
На нас, озябших, льются воды,
Хлябь на рубашках, и штанах…
И лодки, видишь, во дворах…

И страшен, вовсе не резинов,
Бросается девятый вал
На строй ларьков и магазинов,
Что человек напластовал
Вблизи у Понта, что Эвксинов…

Удар, еще удар — и Ад!
И молнии вонзились в крыши,
Давно уже сбежали мыши,
И ускользнул ползучий гад,
Уже предупрежденный свыше…

А человек спешит с платком,
Замотанным на шее белой,
И, можеть быть, идёт с мешком,
Он с этим воем не знаком
И с этой жуткой децибелой

Однако же, когда мягки,
Тебя качают волны тихо,
Мы забываем, мужики,
Почём фунты морского лиха.

Пасхальное

Пасхальная погода… Дождь идёт,
Простые радости… Яичко золотое,
И курицы хрустящий переплёт,
И мясо её, нежное такое!

Не утка по-пекински, что тверда!
Но курицы мясистость православной!
(Свинины богомерзкая еда
Отдельно, на тарелке самой главной)

Вставай, Христианин, разговейся, сын!
И напряжёнными очами
Гляди, завороженный гражданин,
Вверх, где Господь витает вверх ногами!

* * *

Линкор «Миссисипи»
не спрячешь в автобус,
Линкор «Миссисипи»
не вложишь в карман,
Такому линкору положен не глобус,
Планета, вода, океан, капитан…

Линкор «Миссисипи» — серьезное дело,
Там каждая пушка стоит как скала,
Оттуда железо летело, свистело,
Америка страны линкором брала…

Линкор «Миссисипи» с япошками дрался,
Летало железо, раскалено,
Одной своей пушкой внезапно взорвался,
Сто сорок матросов поражено…
Америка странами повелевала,
И на Филлипинах дрожали листы,
Потом переваривала, лежала,
Как самка Дракона,— Америка, ты!

Линкор «Миссисипи» мне ночью
приснился,
И сонно нащупав рукою тетрадь,
Линкору я чувственно подчинился —
Вот эти стихи ему начал слагать…

Сказка

Меланхоличные дороги
И флегматичные поля
Стоят там в блохах козероги,
Крутыми бёдрами юля.

Дракон больной, в хвощей болоте
Лежит, разбухший как рюкзак,
Кащей, слугой при Дон-Кихоте,
И спит в хлеву Иван-дурак.

Царевна с опиумным маком
Опасно углубилась в лес,
А вслед за ней, покрытый лаком
Вампира черный мерседес.

Опасен аленький цветочек,
Наркобарона душит страсть
И, к ране приложив платочек,
Она готовится упасть!

Иисус Христос в скупой Гааге
Сидит в кубышке под замком,
И слышен голос Леди Гаги
Царевна, полная отваги,
Легла с Иваном-дураком…

* * *

И вот в апреле стало сухо,
О, воздух теплый-то какой!
В Москве, История — старуха
Бредёт, морщиниста, с клюкой.

На Лобном месте — здесь казнили,
Пал на Болотной Пугачёв.
Смотреть на казнь его ходили
(Вот вас куда привёл, глупцов,
Ваш загорелый плут, Немцов!)

Стал на пригорке храм пузатый,
Бетонный брюхом, тучный поп.
Лужков, и Ельцин бесноватый.
Его воздвигли, нынче чтоб,

В нем Pussy Riot выступали
В зеленых, розовых чулках,
Начальство чтобы проклинали
В своих девических стихах.

Теперь томятся за решеткой,
Зато и всей стране слышны.
Но, разберёмся, разве кротко
Храм выстроил святой с бородкой?
Нет, правильные пацаны,
Читай — бандиты всей страны…

Ведь с них же дань тогда собрали
Лужков и Ельцин похмельной
«Что сеяли, то и пожали!» —
Смеется бабушка с клюкой…

Идет История — старуха,
И шамкая, и хохоча,
Вот прислонила бабка ухо
Вдруг к мавзолею Ильича,

И слушает его довольно,
И вновь склоняясь на клюку,
Спешит старуха добровольно
Через Москву на всем скаку.

* * *

Армии много ели,
Армии мясо варили,
И у костров сидели,
Вина гекталитры пили.

Армии штык точили,
Армии саблями взмахивали,
Армии девок любили,
И без стыда оттрахивали.

Девки плодоносили,
Но от кого, не знали,
Так как отцов убили,
То сиротами стали.

Чада у девок утробные.
Плачут о них места лобные,
Этих детишек прижитых,
Что от солдат убитых…

* * *

О Питера клоповник старый,
Фонтанки мокрой хлипкий чмок,
Волны то всплески, то удары,
И Зимнего зелёный бок…

И рыбного дождя рябого
Удары с ветром по зонту
И тень от шпиля золотого,
По Петропавловке, в поту…

* * *

Дай мне твою молодёжную руку!
Я — динозавром, а ты — мотылёк,
Все это глупости, дочка Фейсбука,
Я от тебя не настолько далёк.

Я человек — исчезающей расы,
Спорить не стану. Средь новых людей,
Все израсходовав боеприпасы,
Я задержался, потомок вождей…

Вы — чистоплотные дети Фейсбука,
Ездите в Канны, сидите в кафэ,
Одолевает вас сытая скука,
Ну а мой батька ходил в галифэ,

С кантом, которого дети боялись
ОГПУ, после НКВД,
Мощным Бетховеном дни нам казались,
Тыщи Титаников гибли в воде.

По Маросейке и по Пироговке
Столько воздвигли красивых домов,
Вот я пошарю в тебе, в чертовке,
В поисках юных твоих миров.

Твой неприятель из Древнего Рима,
Буду тебя как добычу терзать
Неукротимо и неумолимо
НКВД тебя будет пытать…

Что же, красивая дочка Фейсбука,
Свежая, словно политый цветок!
Дай мне твою молодёжную руку
Я — динозавром, а ты — мотылёк…

* * *

Недавно, в две тыщи шестом,
Ты ехал счастливым отцом
С семьей, в глубине кадиллака,
А ныне один, как собака.

Недавно, всего лишь шесть лет
Писал ты, и муж, и поэт
Балладу о счастье и доме,
Вот спишь на соломе, в Содоме…

* * *

По миру скушному бродили,
И мир нам открывался, кос,
Остатки мумий находили,
С клоками выцветших волос…

В музеях пыльных трепетали
Пред блюдами голландских рыб…
Но времени не понимали
Среди соборов мшистых глыб…

Как исторические боги,
Разрытые из недр скорей,
Надменны и единороги,
Мы походили на чертей…

Колониальные товары

Ну что ж, старик!— дождливым днём,
А мы хоть ветрены, но стары,
Давай с тобой, старик, вздохнём,
Припомнив надпись под слоном:
«Колониальные товары»

На старой улице, в подвал
Вели ужасные ступени,
И открывалась дверь в пенал,
Где Индия и где Непал,
Где осьминогом танцевал
Бог Шива в птичьем опереньи.

Там продавали ром, табак,
И желтый виски продавали,
Коробки с кофе открывали,
И он благоухал, о как!

Ты помнишь, мальчик мой, матрос,
Туда зашёл походкой смелой,
И дверь пружинами гудела,
Поскольку был силён, барбос!

Через витрину ты глядел,
Как он купил бутылку рома,
(Во рту табачная оскома).
Матрос был пьян, матрос был смел…

Потом в тюрьме, тюрьмы на дне
Ты вспоминал не раз их чары
И видел на тюрьмы стене,
Раджу на стареньком слоне,
Верните же, верните мне —
«Колониальные товары»…

* * *

Ну вот и состоялась порка!
Уже погасли фонари
И ваших трусиков восьмерка
Висит на ручке у двери.

Эдмонд Дантес с маркиз де Садом
Любуются сейчас вдвоем
Твоим роскошным юным задом,
Что раскраснелся под ремнём!

Жюльетта, ты в шестом часу!
Отверстий выточенных формы,
И кавалеры колбасу
Суют в тебя весьма проворно…

И каждый этот их прибор
Нам жеребца напоминает,
Когда он стонет и страдает,
Кобылу мощно пригибает
И ударяет о забор…

* * *

Всю ночь проспект-то не молчит!
Но пролетают молодые
Автомобили боевые,
И каждый крыльями стучит!

Железо острое несется —
«Сейчас я в порошок сотру
Дороги желтую кору
Устрою чёрную дыру…
Никто, пожалуй, не спасётся!»

Ночной-то город мрачноват,
А вот куда идет, скажите,
Отряд нахмуренных солдат?
Ужели в сонность общежитий?

* * *

Под утро мне снятся советские песни
И мама в советском, несложном пальто
Ну мама, воскресни, воскресни,
воскресни!..
Я буду примерным сыночком за то…

Я буду ходить в ненавистную школу,
Давиться яишницей, меньше читать,
Не стану в ботинках по мытому полу,
И может быть буду очки надевать…

Там печка горит, там стоят табуреты,
На кухне соседей толпятся столы,
Отец мой пришёл, как горят эполеты!
Погоны от Сталина, яркие, злы…

Повсюда потом, в болевых заграницах
Я буду погоны отца вспоминать,
И видеть во сне, как пришел заступиться,
Обидчиков сына пришел покарать.

А мама, а мама моя молодая!
Мой эльф, моя мама, принцесса татар!
Ты мне никогда не приснилась седая,
И даже сейчас, когда я уже стар…

* * *

Древнееврейская вода
И легкий запах парусины.
Древнееврейские раввины,
С котомками туда-сюда,

И храм, которого портал,
Квадратный, каменный и мрачный,
Раскинулся на весь квартал,
Как ассириец в паре фрачной.

Злой бороды резной оскал,
Кинжала бронзового отсвет,
Евреев пленных он согнал
На вавилонских реках постных…

И плакал загнанный народ…
А между тем, всегда желанны,
Еврейки каждый год приплод
Им приносили постоянны…

* * *

Гвозди уж дождь забивает,
Осень пришла — портниха,
Завтра похолодает,
Станет спокойно, и тихо.

Только не надо снега,
Рано еще для льдинок,
— Ольга, ты любишь Олега?
Ольга грызёт ботинок…

Дом сумасшедших это,
Кончилось бабье лето…

* * *

Советская еда родная,
Ломоть, что срезан с каравая,
Котлеты, борщ, сырой компот
И водки крепкий переплёт…

Объединив ингридиенты,
Приклеив, присоединив
Завода крепкие моменты,
И Серп и Молот посолив,
Был я и молод и счастлив…

Сейчас я дую на ладони,
Мои колени вдруг остры,
Как крокелюры на иконе,
Морщины резкие стары…

Мне холодно. Мне спать тревожно.
Куда идти? Уже пришёл…
Мне жизнь мою ножом сапожным
Семидесятый год вспорол…

* * *

Во мраке тюрем погребальных,
Средь лиц печальных и нахальных
Я процветал, и цепенел,
Судьбу переносить умел…

Мои глаза сияли остро,
Я был отдельный, спорный остров,
Как будто я ходил в чалме —
Так я сидел средь них в тюрьме!

Простые брючки

Ф.

Простые брючки на персоне.
Весёлый, оттопырен зад.
Не Вас ли, сучка, на иконе
Я видел много лет назад?

О как же Вы преобразились!
Развилась грудь и строен стан!
Еврейка юная, влюбились
В героя зарубежных стран…

Какие Вы прошли бордели,
И кто Вас сзади обожал?
На чьих коленях Вы сидели?
Не знаю, и никто не знал…

Простые брючки с каблуками
И цокот каблучков-копыт,
Бесовка, я связался с Вами,
А всё мой волчий аппетит…

«Вдовы Клико» Ваш темперамент,
Подобен льду шампанских пен,
И загорится мой пергамент
От наших непристойных сцен…

Простые брючки… это ж надо!..
Однако не встречал ещё
Круглей и аппетитней зад,
И внутренностей — суп-харчо…

* * *

Энциклопедии прошедших моряков,
Проплавывавших над морской трясиной
Вы удивляете детальностью крысиной,
При свете ламп, вас чтущих чудаков…

Вблизи, достопочтенный Бенарес,
Оказывается страшным Варанаси,
И обитающийся в Ганге бес
Плывёт, сквозь океаны, восвояси…

А вот в Антверпен Рубенса, нагой
Из Индии чужой спешит Даная
С тяжёлой нидерландскою спиной,
В Антверпене Анверс предполагая…

Селёдка-смерть

Там высоко подпрыгивают звери,
Парит дракон над лесополосой,
Вот там, у Лукоморья суеверий,
Стояла смерть с чешуйчатой косой…

Русалка рыбная с стеклянными глазами,
Она силком скакнёт к тебе на грудь,
Чтобы селёдочными телесами
Тебя осилить, милый, как-нибудь…

Её икра тебя в себя заглотит,
Ты станешь жалок, мягок, форм лишён,
Она тебя укусит, изкомпотит,
Селёдка-смерть в один деми-сезон…

* * *

Летняя жара.
Мух жужжит с утра,
И радиола играет уже,
На первом этаже…

Это — СССР,
— Это окра-ина,
Салтовка, например,
Неба голубизна…

Яблони и бузина,
Детских, прозрачных лет…
Вот тебе, вот тебе, на!
Видишь её ты, дед?

* * *

Я классический поэт,
Просыпаюсь я ночами,
И горячими руками
Свой записываю бред.

Где террасы Вавилона,
Зиггураты, злые львы,
Слуги вносят фараона,
Бог, как чучело Совы.

И, классическим поэтом,
Подорвавшимся в ночи,
Став мистическим предметом,
Я колеблюсь у свечи

Электрического тела.
Что же, лампочка-свеча?
Ты когда-нибудь глядела
В злые очи палача?

Ну а я видал их сотни
Копошащихся червями
Этих призраков Капотни,
Измельчённых под дождями…

* * *

Ясноглазые шлюхи,
С большими глазами-озёрами,
На верёвочках ухи,
Лежат, воспалясь, под старпёрами.

Им ты шепчешь на ушко:
Сейчас твою плоть продырявлю!
Своей мощною пушкой
Сломаю там всё, не поправлю!

Да-да-да, ты меня, чужестранец,
насилуешь.
Ты меня истязаешь, меня заставляешь,
не милуешь,
Я тебе подчиняюсь испуганно,
я покорная,
Словно волку попавшая
в зубы я козочка горная…

* * *

Девки вынули тонки ноги из тесных
брюк,
Попы в юбках напоминают?
От груш до брюкв…

Раздражают одним появлением
скользких сись,
Бабье лето пришло, эй, Адамы, держись!

Вот, схватившись за поручень,
боком входит она,
Обнажая чулок до конца откровенного
дна.

Все античные боги, о как они были правы!
Нимфы бродят по улицам бледной
Москвы.

Маргарином бы солнце, но только
оливковым маслом!
Я бы всех их забрал, наслаждаясь
отменных их мясом,

Я бы бил их, топтал, доказал что я есть
в самом деле…
А они бы визжали, они бы пыхтели…

Я любую из вас подыму
до шкалы Магдалины,
Пусть несёте вы сумки, пакеты
и даже корзины.

Я похабный старик?
Нет, похожий на юного фавна,
Разорву вас, вакханки,
я с вепрем мистическим равно.

Изначально два вида создал наш
Создатель.
Вид был внутренний Ев,
и Адама — он членобладатель.

Побеждённые Евы взяты были в плен,
и веками
Их насиловал вид с ярко-красными
черенками…

Восемнадцатый съезд

Всё изготовлено в Китае.
И полотенце, и парик,
И ваза, крупно завитая,
И только Мунка жёлтый «Крик»

Вопит норвежцем полуголым,
И Ницше, с круглой головой,
Ест экскременты прямо с полу,
Вылизывая за собой…

Поверхность жёлтого Китая,
Съезд восемнадцатый. Дракон
Парит, крылами задевая,
На Тянь-Ань-Мынь спустился он…

В Политбюро, оскалив зубы,
Сидит рептилий жёлтый ряд,
И ящеры, лизнувши губы,
Вслух о юане говорят.

Ну да, юань, когда планета
Со свистом спрыгнула с орбиты.
Европа есть? Европы нету.
Была Германия разбита…

Последний сгусток пасьёнарный
Был в сорок пятом умерщвлён,
И вот нас ждёт теперь бездарный
Китай, чешуйчатый Дракон…

Он, да, с Америкой сразится.
Избегнет всех стальных рогов,
Потом планетой насладится,
Мышей съест, кошек и жуков…

Русь, задремавшая в прохладе,
Закутавшись в своей Сибири,
Ты, вялая, чего же ради
картошку ешь свою в мундире?

Иди! Вмешайся! Озверей!
Но, не желая осложнений,
Мечтая умереть скорей?
Заснула Русь без сновидений…

Карта Ближнего Востока

Вот результат сражений и коварства:
Их контуры прорезаны с мелка.
Раскроены на карте государства,
Как рукава и полы пиджака…

Там в Сирию Ливан подрезан с моря,
Израиль к Иордании пришит,
Ирак же, натерпевшись столько горя,
С Ираном разозлённым вдоль лежит.

Сошлись в братоубийственных границах!
Страна стране покоя не даёт,
Ирак с Кувейтом не соединится,
Пускай один народ внутри живёт…

Аравии Саудовской морщины,
Пустыни, как засохший твёрдо торт,
В одеждах развеваются мужчины…
Бен Ладенов стремительный проход!

Её по краю,— эмиратов кусы,
Дубаи, Даби, Катар и Бахрейн,
Где служат палестинцы и индусы
И где вас ждёт расплавленный бассейн.

На тропик Рака, как шампур, надеты
Египет, Ливия, Алжир и Мавритания —
Страна, где лёгкие и тёмные поэты
Отправились с верблюдами в скитания.

* * *

Поджарые девки гуляют как бесы,
Их сопровождают, на них наклонившись,
повесы
На башенных кранах работают злые
таджики.
И из ресторанов баранины запах,
аджики…

Нет, это не Русь, но Орда, но хазары.
Не скифы — славяне, но кажется,
что янычары…
Заколят на завтрак они
для себя Винни-Пуха
И это не смерть, это голода злая старуха…

На белой земле, где когда-то
учил Ломоносов,
Везут на верблюдах сушеных
в дыму абрикосов,
И органы власти, такие же,
в чёрных халатах,
Как черти снуют, при дубинках,
ножах и ухватах…

* * *

Пустые улицы. Трамваи.
Брусчатка выпуклых дорог.
Круглы там были караваи,
Которые наш город пёк…

Мы телефонов не знавали,
Стучали мы друг к другу в дверь
И дверь, представьте, открывали!
Не то что, как живут теперь…

Простые курточки. И кепки,
Причёски скромные «под бокс»,
Носы и рты крестьянской лепки,
Пластинки «танго» или «фокс».

Супы, борщи, всегда котлеты,
Пальто под крепкий нафталин,
И тараканы как кадеты —
Всё нынче вызывает сплин.

Я встал, Москва. И пол-второго.
Где этот мир горелых каш?
Я в библиотеку шёл здорово,
Один, как голый карандаш…

* * *

Актрисы моей юности скончались,
Актрисы моей зрелости мертвы,
Качели их внезапно откачались,
Не топтаны лужайки их травы…

Их газовые платья ветром сдуты,
Их шляпы под забор занесены,
Их фото возбуждаются якуты,
Сняв из тюленя жирные штаны.

Их недопитой стынет «Кока-Кола»,
Найдёт флакон «Шанели номер пять»,
Их внучка, торопящаяся в школу,
И кошку, ну духами поливать…

* * *

Печален мир англо-саксонский,
Их церкви постны и темны,
Что храм голландский, что эстонский
Их храмы все закопчены.

Длинны их лица, носа складки,
Укладка губ, шиньён волос,
Всё с протестантом не в порядке —
Или он хром, или он кос…

Мир протестантов сух и пресен:
Картошка, сельдь, лиловый лук.
Нам только шнапс там интересен
Да Рубенс — автор жирных сук.

Вот на портрете, равнодушный,
В сутане, подбородков три,
Изображен нам Лютер скушный,
Их прародитель,— посмотри!

А впрочем, был там парень ловкий,
Маг, чародей, мошенник, чёрт,
Студенты, девки и чертовки
Сдавали Фаусту зачёт.

Вот на бочонке Аусбурга
Он вылетает, многобров
Друг девок, страстный чернокудро —
Рога, вихры… и без штанов…

* * *

Невиданные холода.
Автомобили с шлейфом пара,
Как прожитые мной года…
Как лермонтовская Тамара,
Его кавказская гряда.

Автомобили навсегда.
И самолёты без радара.
Изобретений жёсткий чих,
Пролёт строений жесткокрылых
Сменил наездников унылых
На лошадях своих простых.

Что если новый Тамерлан
К нам вздумает явиться в гости,
То танков рёберные кости
Сомнут татаров и славян…

Невиданные холода…
Давно забытые, скорее…
В те золотые времена,
Когда там древние евреи
К нам напрягали стремена?..

Я только рыцарь и поэт,
Я дервиш в ваточном халате,
Я маг, живущий на зарплате
У великана. Он эстет…

О Стоунхэндж моей души!
Сварились каменные слёзы!
Ты к предкам, парень, не спеши!
Стояли сильные морозы.

Была поверхность ледяной…
И воздух каменным глотался,
Так ты парнишкой и остался
Парящим над твоей страной.

Наташе Медведевой

Несчастная самоубийца
Не досмотрела жизни край
Забыв совет пифагорийца,
Число поглубже выбирай.

Ты умерла на сорок пятом,
Сорок четыре завалив,
Теперь на гранулы разъята
И трупом цельным не приплыв,

Ты грезишь в утреннем тумане
Под брюхом у проточных вод,
Ты приземлишься в океане,
Туда, где Сена отнесёт.

Поразмышляв, я подивился,
Что родилась ты на Сенной
(Париж на Сене приютился,
Где ты жила потом со мной…)

Так лейтмотивом стало сено,
Сухое месиво из трав,
И жизни грустная измена
Тебя на части разломав.

Куда же поструились ножки?
А пепел черепа, куда?
Ты помнишь, что ребёнка кошки
Мы приютили в те года…

Я утопил тогда беднягу,
И вот сквозь два десятка лет
Тебя развеял под корягу
Твоих товарищей квартет.

Тебя его постигла участь,
Котёнка звали Казимир —
Теперь усов его колючесть,
Ласкает череп твой из дыр…

* * *

Панки должны на скинов с ножами,
А те отбиваться бейсбольными битами,
А между увечными, между убитыми
Пусть бродят ангелы с волосами…

Должны бы германцы сражаться
с узбеками,
Кровь должна течь там неслабыми
реками,
Бледных японцев должны бы чечены
Ставить затылком под скалы и стены.

Вся эта грозная междуусобица
Как бы морозная плазма, сукровица…
Должна быть прелюдией
к спуску Валькирии.
Знаете Вагнера Рихарда? Рихарда!
Или войною гражданскою в Сирии
Пахнуть должна эта чихарда…

Панки должны, сжимая ножи,
Юркие, пламенные, как миражи,
Вдруг появляться между солдатами
Глыбами каменными и ноздреватыми…

Вообщем должна совершаться история
От Джона Леннона до Пифагория…

Девка из Манчестера

Ко мне явилась девка из Манчестера,
Из этой Great из рыжей Британи
(Могла бы быть молочней и упитанней!),
Багаж за ней тащили негров шестеро…

В морозной плазме воздуха московского
Меня приняв за Вову Маяковского,
Она снимает белые чулки,
А негры удаляются легки.

Скажи, скажи мне девка из Манчестера,
Лиса твоя с пальто на кресло брошена,
Ты отчего в метель не запорошена,
И кто такие этих негров шестеро?

Не дьяволу ли служишь, рот помадою,
Признайся, кем ты послана, не адом ли?
«Нет,— девка говорит.— Трусы лови!
Служу я исключительно любви…»

* * *

Напитка остались лишь капли…
Года за спиной, словно цапли,
Стоят, силуэт к силуэту,
И семьдесят будет поэту…

Ты выпил священную сому,
Жизнь из беладонны и хмеля.
Что, чаша уходит к другому?!
Другого качает качеля?

Но ты ведь пьянел, был желанен,
Был зол, был как молния резок,
Живи еще этот отрезок,
И будь как всегда окаянен!

* * *

Предметы, предметы, предметы…
Материи острой углы
Булыжники, трупы, кометы,
Летящие из-за скалы…

Материя свищет святая,
И дух отступает святой.
О Бездна моя молодая!
О Смерть, о блондинка с косой!

* * *

Загадка мира исчезает,
Гудит прибой Prosperite,
Прохожий маг идёт, вздыхает
В своём простуженном пальте.

Небес кусок аквамаринов,
А невский лёд невзрачно сер,
Кто виноват из вас, кретинов,
За смерть страны СССР?

Нева. Дворцы. Квартиры. Брусья.
Торцы окна. Решётки рам.
Из голубого приэльбрусья
Вы как газель пришли, мадам…

На городские мостовые,
И в парках бродите пока.
Британские городовые,
Как доберманы полевые,
Спасаются от ВЭЧЕКА…

Хранят в печах архимандриты
Горшки с начинкой гречных каш.
А грациозные сунниты?
В крови шиитов их moustache…

* * *

Сгниёт красавец в паре фрачной,
Останется лишь, хороша,
Ты — тела двигатель прозрачный,
Размером с спичечный,— душа.

Сотлеет девочка нагая,
От форм которой трепетал,
Останется нам кость сухая,
Воображаемый овал.

А вот душа, с великой злобой,
От этой девочки сбежав,
С волками взвоет по чащобам,
В глуши оврагов и дубрав…

Тушкованэ мясо

Свирепо открывать штыком,
Тушёнку жирную, простую —
А там говяжина с жирком!
О, я открыл, и я ликую!

Тушкованэ! Какой комфорт!
Какая благость! Жизнь какая!
Завидует мне мой эскорт,
Солдат пропащих, замирая.

Поёт говядина с вином,
Смыкаясь в близости чудесной,
К утру в атаку мы пойдём
Наевшись смеси столь воскресной!

Пронзит ли пуля? Не пронзит?
Молдова красно-золотая
В Бендерах солнечных стоит,
Где Карла шведского тень злая…

Бессмертие мне суждено.
О нет, не может быть иначе
Лежит страна как полотно,
Не Веронезе, так Карпачче…

* * *

По КНР носился первый снег,
Пляс Тянь-Ань-Мынь скрывалась
в тьме молочной,
Ты шла со мною школьницей порочной,
Собравшись с взрослым мэном на ночлег

С ночной футболкой в красном рюкзачке.
Смешной пучок топорщится метёлкой,
Типичной китаянкой с чёрной чёлкой
С зацепкой и прорехой на чулке…

Среди велосипедов и телег,
И лошадей с монгольскими глазами
Мы шли ко мне в отель мой на ночлег,
И топтуны не расставались с нами.

Шпионка ты раскосая моя,
Распить тебя, как выпить чашку чая.
Со школьницей Великого Китая
Мы рассекали волны бытия…

* * *

Что женщина? Взволнованный сосуд!
Что ожидает столь нелёгкий труд
Нагромождения корявых поз,
Когда самец пыхтит как паровоз…

Что женщина? Распаренная грудь.
И месиво мясов каких-нибудь?
Что женщина? Печальный анекдот
Про в две горсти захваченный живот?

(Но женщина,— ещё печальный рот,
который друга пламенного ждёт…)
Нам женщина страну напоминает,
Что путешественник с горы обозревает…

Вообще-то женщина скорее многонога,
Гола, мягка, и нет, не недотрога —
Дотрога всею плотию своей,
Похуже, чем бывает у зверей.

Она, пожалуй, устрашит зверюгу.
Когда рычит, отставив тело к другу,
И волосы роняя на паркет…
О женщина! О жаркий новый свет!

В курфюрствах

А в этих курфюрствах
Дубравы, овраги, холмы,
В Бирхаллах шипящие Вурсты,
И в треуголках большие умы.

Подзорные трубы
С утра изучают ландшафт,
И жирные губы
Лакают на брудершафт.

Свежи бородавки,
И гол и подвижен кадык.
В дверях мясной лавки
Огромною тушей мясник.

От пива хмелён
И обличьем багров,
И Фрицы, и Гансы,
И каждый из здешних немцов.

Герр доктор гуляет
Во влажном лесу
И держит фиалки,
Приблизив опасно к носу,

Красавица Хельга
Печет поутру пирожки,
Труба испускает
Немецкого дыма кружки.

И вкусно, и сытно,
И старая площадь пуста,
И лишнего нету
На тротуаре листа.

Булыжники. Бочки,
Большие носы и очки,
И барышень нежных
Так розовы мочки,
И в крупную вязку носки.

Уютные домики
В рамах стоят из плюща,
И бегают дети немецкие,
Тихо пища.

И, кланяясь Богу,
Но в меру себя осеняя крестом,
Шли бюргеры в церковь,
Чтоб пива напиться потом.

Был немец в курфюрствах
Здоров, и сметлив, и понятен.
Вот немец в империи
Был нам всегда неприятен…

* * *

Зажглись рекламы дружно и зловеще
В витринах, не живы, и не мертвы.
На суд людской вы выставлены, вещи,—
Костюмы, юбки, чучело совы…

Неоны знойно вещи разогрели,
Они дымятся, скоро и пожар.
Однако вы запомнить их успели,
Чтобы купить бы юбки, туфель пар,

И чучело совы с собой возьмёте,
Бесплатно, как бы бонус, как бы приз,
Зачем же говорить о злом расчёте?
Пойдите и купите вещи, please!

Зажглись рекламы, город зеленеет,
Краснеет и синеет, и дрожит,
Сетчатка глаза орлит, не совеет,
И в кассу заплатить клиент бежит!

* * *

Когда я буду как скелет,
Скелетом возвращусь обратно,
Ты обними меня, мой свет.
Ты игнорируй струпья, пятна

Червей, ползущих изо рта,
Ты мне скажи: день добрый, милый!
Нет, я совсем не занята,
Готова говорить с могилой.

И я скажу тебе, ну, Фиф,
Ну ты даёшь, ты даже выше!
Всех ожиданиев моиф,
Ну ты даёшь, вы, черви, кыш, и…

Я обниму тебя, мой друг,
Скажу: «Вот женщина святая!»
К тебе явился я, супруг.
Из гроба, словно из трамвая,

Поскольку мертвецам — почёт,
Поскольку им надгробья ставят,
Ты поцелуй меня в мой рот,
И черви пыл свой поубавят!

* * *

Никого жалеть не надо…
Выпил парень чашку яда?
Героин его кусил?
Ну и что, он тоже жил!

Всё в владениях подлунных
Под зудящий грохот струнных
Возвышает, веселит.
Вот летит метеорит,

Прожигая атмосферу.
За царя, страну и веру
Приливаются моря,
Мокробрюхо говоря.

В темноте плывут моллюски
Через Берингов пролив.
Жирны в крыльях, в попе — узки,
Груди щупальцем прикрыв.

Алеуты смотрят хмуро
Звёзды капают во льды,
Сатанинская фигура,
Без усов и бороды

Трусит курсом безучастным,
Полюс Северный сломав,
Путь его пунктиром красным
Беспокоит сон держав…

Это Каин встал из гроба.
И бредёт сквозь тундры к нам
Сатанинская особа
Ужас древний городам…

На смерть птички Максима в Америке

Погибла маленькая птичка,
Ребёнок крошечных годов,
Как рот раскрывшая синичка,
Промёрзшая средь холодов.

Жлобы заморские, рыгая,
Её забили на лету,
А ты, страна моя больная,
Что ж ты продала сироту?

* * *

Жестокий семьдесят шестой,
Нью-Йорк суровый и простой.
Стояла смерть за мной с косой.
От льда трещали перевалы.
И я, взобравшийся на скалы,
Над Мэдисон вверху парил,
Я Демоном в Winslow жил.

Куски яишницы подлунной
И увертюры мощной струнной,
К Венере восходит Гондурас,
И демоны морочат нас.

Меркурий, Марс водой залиты,
В садовых лужах сателлиты,
Вином и сыростью несёт
И лишь чума тебя спасёт…

* * *

Все эти бабушки, все эти дети
Ездили ранее в твёрдой карете.
Их сотрясало, их так бросало!
Но путешествие всех развлекало.

Стали бывало. Сойдут по ступеням
В глубь ресторации, к Фролам и Феням.
Их, улыбаясь, встречал ресторатор,
Немец побритый, иль грек Пантократор.

Моцарт катался во всю по Европе,
Музыку слышал в каретном притопе.
То из Парижа, то в Вену, то в Прагу!
Моцарт весёлый, похожий на шпагу.

Фройляйн и фрау сквозь шторы глядели,
От знаменитого Моцарта рдели.
Театры пылали в багровом закате,
Через Дунай был паром на канате.

Лошади, женщины, дети, собаки
И у трактиров весёлые драки.
Воздух — навозом, вином и камином,
А если лето, то пах и жасмином…

Заболевшему старцу

Ты не охотишься, старик?
Твой пёс слинял, обмяк.
Как у порога половик,
Лежит он просто так.

Твой лес тебя уж позабыл,
В животных умер страх.
К твоей избушке подходил,
Кому не лень впотьмах.

Бродячий волк, и лось лихой,
И даже лез медведь,
Едва ты слабою рукой
Сумел дверь запереть.

Смерть также ходит где-то тут,
Животная она,
Идёт старик к тебе капут,
Объявлена война…

Бактерии волшебных рас,
Свирепы и сильны.
Впотьмах набросились на Вас,
Как слуги Сатаны.

Твой пёс и ты — обречены,
Как всякий, кто живой.
Бактерии со всей страны
Расправятся с тобой.
Ни женской ручки кипяток,
Ни болтовня газет,
Ни внука щёчки холодок,
Не остановят, нет.

Военного набега их…
Но ты их план сломай,
Бактерий победи лихих,
Жить дальше продолжай!

* * *

Тунисов и Алжиров
Прогорклые масла,
И катер пассажиров,
И шлюпка в два весла.

Шиповник цвёл как розы,
И ветром в нос шибал,
На палубе сквозь слёзы
Настиг девятый вал.

Сидела дама в шлюпке,
Повернута спиной,
В своей шотландской юбке,
И глаз голубизной

Взяла и окатила
Матроса-пацана,
Она его любила,
Всю ночь была пьяна.

Утёсы Гибралтара,
И цокот мандолин,
Она его гитара,
А он как сукин сын.

Ногами в парусине
Он даме помогал,
Втыкался в пах мужчине
Лица её овал.

* * *

На Гаити, в Порт-о-Прэнсе,
Негры жирные гуляют,
Сладковатый трупный запах
Вкруг себя распространяют.

Негры в розовых рубашках,
Негры в сюртуках и шляпах,
На них, мамах или папах,
Дети-негры повисают.

Зноен там песок у моря,
И под ветром пальмы гнутся,
И своим делам обычным
Эти негры предаются…

Только к ночи исчезают,
Нету негров Порт-о-Прэнса,
Нет, в домах не обитают…
Но на кладбищах их много.

Эти негры — злые зомби,
Ну а мы с тобой, матросы,
Что идут, нажравшись рому,
И вдыхают папиросы…

1997, Самарканд

Слуги жёлтые Корана,
Нежно парясь в медресе,
Из халата и дивана
Воздвигали мы эссе.

Минареты из глазури,
Синих купола яиц
Задевают клочья бури,
Брови туркестанских лиц.

Здравствуй, солнце Самарканда,
Манихейства синий дом!
Нас российских хлопцев банда,
В Согдиану мы идём.

Рюкзаки, ножи, ботинки…
Приготовлены к судьбе,
Ксенофонта аскорбинки
Русских хлопцев на губе…

* * *

Затрёпанные карты эСэСэра,
Протёртые по сгибам и краям…
Нас отделяет времени портьера
От всей этой прекрасности, мадам!

От всей этой могучести загробной,
Да что там Рим, да он совсем пигмей!
От этой государственности лобной,
От этих великанов и зверей!

* * *

Трескучая и снежная погода
Все в капюшонах головы народа,
И — женщин лягушачие трико,
О Родина! О Пушкин! О Клико!

Снег нежный, но прискорбно надоевший,
И ангел, до сих пор над нами певший,
Вдруг прекратились, и, как лазер, луч,
Пронзая небеса, рассёк, могуч!

Весна пришла? Нет, рыжей Афродиты
Вы не увидите на улицах Москвы.
Все мамонты, как динозавры, биты,
Лежат в снегах, безмолвные, увы…

* * *

Лиловый космос, угрожая,
Повсюду, липкий как желе,
Но, мегаваттами сияя,
Восходит солнце в феврале.

Бактерий писк, шуршанье клеток,
Приданье смысла, божий знак,
Средь похотливых малолеток,
И недорезанных собак…

* * *

Ф.

Похотливая женщина с бледным лицом
Возлежит на постели с мужчиной-отцом,
Её круп содрогается, корчится рот,
Её нервное тело — поёт…

Загоняют друг друга, и катится пот,
В круглый зад ударяет живот…
Похотливая женщина, лучший мой друг,
Мне нужна как спасательный круг…

Ведь без тела её торжествует тоска
(Коль у волка во рту ни куска,
То стоит на холме обездоленный зверь
И вопит от проблем и потерь…)

Обращаясь к холодной и бледной луне,
То же самое бьёт и по мне.
Твоя течка ударит мне в ноздри волной,
Потому и сражаюсь с тобой…

* * *

Менялись сезоны…
И прятались шапки в шкафы,
В окне зеленели газоны,
Когда выводились клопы…

И не домработницы Клавы,
Но граждане Белых Столбов
Все веселы, счастливы, бравы,
Пекли кипятками клопов…

Весна, отражённые лужи,
И девок румянец сырой
Кальсоны… халаты… Простужен
В шиздоме живущий герой.

На карту смотря полушарий,
Он пьёт ярко-красный кисель
И голосом пробует арий…
Апрель потому что, апрель!

Страшная сказка сыну

В отрогах Большого Хингана,
Ни свет, ни заря, ты отметь!
Простуженно, хрипло и рьяно
Ревёт, просыпаясь, медведь.

К Подкаменной черной Тунгуске
Подходит лихой силуэт,
Чьи бёдра железные узки —
Не шире военных торпед.

В конвульсиях, как генератор,
Как электростанция бьёт,
Его младший брат, экскаватор,
Его старший брат,— вертолёт.

Ему Франкенштейн — злой родител
Он родственник всех НЛО.
Он нежных растений губитель,
Он весь — воплощённое зло…

Ты что мне не веришь? Не веришь?..
Я вижу, он грузно идёт.
В тайге разбегаются звери
И в реках взрывается лёд,

Ты думаешь — сказка ночная?
Я вижу, я вижу его,
Железного сына Алтая,
Искусственное существо…

* * *

А когда зацветает жасмин
И когда отцветают каштаны
Вдруг грущу: а жива ли Жаклин?
Сколько лет пацану бедной Анны…

Ты ведь помнишь — пылал наш камин,
С желтым виски мерцали стаканы,
Ты была горяча, как горящий бензин,
Rue Roi de Savoy, тени нас, великаны
А потом шла война, и Балканы…

* * *

У меня арийский череп,
Мощный, сильный, шишковат,
Я смотрюсь как моложавый
Оберст, фюрер, и солдат…

Из Украiны свободной,
С Дона берегов святых
Я душою чужеродной
Жив средь москалей простых.

* * *

То голова течёт зеленым гноем,
То задница кровоточит,
Он был неистовым героем,
А нынче каждый член болит.

Сквозь старость, как гнилые воды,
Ты вынужден перебрести.
Что смерть для нас? Вторые роды —
Лишь дверь, в другую жизнь войти?

* * *

Больного снега срочно снятый скальп,
Топлёным солнцем политый асфальт,
Проспектов запылённые просторы,
И этажей над ними злые норы,

Москва,— столица пожилых людей,
Москва воняет затхлостью идей,
Здесь утром кинотеатры волком воют,
И воплями покойных беспокоят,

Весна лежит, как бы яйцо вкрутую,
Явивши сущность бледно-городскую,
Топлёным солнцем пролитый желток
Да автострад потёртый поясок…

* * *

Я уже прожил свой Париж,
Что в чешуе ребристых крыш,
Когда скопленья тучевые
Пронзают пики лучевые…

И озарялся Лувр как сон,
Каштанов это был сезон,
В каштанах свечи их стояли,
Тогда меня там все читали…

Я уже прожил свой Париж,
Те — умерли, а тех,— не чтишь,
А эти провалились сквозь подкладку.
Но я целую эту беспорядку…

И мысленно вдоль Сены прохожу,
С буксирами с песком в дожде дрожу,
И двигаюсь к вокзалу Аустерлица,
Какие же знакомые всё лица!

Частушка

Эх мальчики, да пидарасики!
На вас курточки, и адидасики!
Эх мальчики, глаза — иголочки,
Привлекают же меня девки-тёлочки!

Девки мокрые, девки потные!
Девки сильные и животные!

Первое мая 2013-го

Тревожный ветер Первомая
С налёту отдавал цветами,
Мы шли сплочёнными полками
В пространство руки воздымая…

Многообразные знамёна
И юный лес горящих глаз,
Шагающие непреклонно,
Вампиры черные на вас.

Мы порубаем Ваши шеи,
У Вас всё отберём дотла,
Чтоб хуже Северной Кореи
Олигархия бы жила…

Чтоб Зло качнулось и упало,
И саблезубым клювом долго
В агонии асфальт клевало,
Как будто это речка Волга…

* * *

Луна, мучительным овалом
Бескровных, мертвецовых губ,
К себе моря Земли вздымала,
И из фаллопиевых труб

Кровотеченья добивалась,
Из жён высасывая сок,
Пока не подошла усталость,
Луна их стережёт, сынок!

Загадочной летит планета,
Вращаясь с дикой быстротой.
И что такое здесь всё это?
Мы в чем участвуем с тобой?

Кто в эллипсоидных узорах
Соткал нам чёрный небосвод?
Не роза упала на лапу Азора,
А это Азор свою лапу вперёд…

* * *

Я превращаюсь в Великого Старца Горы,
Руки мои стары, и ноги мои обветшали,
Я напишу вам и огненные скрижали,
И напущу на Вас огненные шары…

Де Карли

Жара и ром. Летают мухи…
Пескара? Нет, Чивитавекк…
Здесь европейские старухи,
Играют, пьяные, в «Black Jack»…

Валет, и туз, и вдруг десятка,
А у неё десятка-туз!
А скорпион, щекоча сладко,
Вползает в прореху рейтуз.

Луна раскалывает тучи,
Поленом догорел камин,
И от удушья гад ползучий
Скончался средь твоих лосин…

Вот до чего ты ядовита!
Жара и ром. Вонючий пот.
Так ромом с потом ты пропита,
Что яд старуху не берёт…

* * *

По просторам России
В жаркий месяц апрель
Девки бегают злые,
Каждой нужен кобель…

Пальцем (фарш в мясорубке!)
Закусивши губу,
Девки чешутся в юбке,
Чешут злую трубу…

Энгельс

Слоисто-кучевые облака,
И месяц, тонкий, как отравленная шпага,
И я стою в окрестностях ГУЛАГа,
И Волга от меня недалека…

30.06.2003

Украiна

…Женщин с натруженными руками,
Мявших сиськи коров,
Там, под кровавыми облаками,
Киев лежит багров…

Родина дедов с большими усами,
Синих небес жупан
Полон был жiнками та чоловiками
Твой, Украiна, капкан…

Твой Украiна, мой Украiна
Чертополох да бурьян,
Вот ты и вырастила себе сына,
Сын оказался смутьян…

Гоголь направо, Бандера — налево
В херсонских степях Бронштейн,
Ты же славянская королева,
Днепр, как Дунай и Рейн.

Что за алхимики здесь бродили!
Юный Махно, террор,
Сковороду наизусть учили,
Но Красный Бронштейн хитёр…

Батьки по пыльным шляхам, в тарантасах,
Нам лучший брат,— «максим»
Да бурсаки в молодецких рясах —
Нам бы всем быть таким…

Юной эрекции сила божья,
Благослови девчат!
Сладко измученные межножья
Долго потом болят.

Нянька моя, рiдна мати ночная,
Сына ты ждёшь на крыльце,
Лампы мучительно не зажигая,
Чтобы зажечь в конце…

Прийде ще час, ти про мене згадаешь
И, расплескав самогон,
«Добрий козак був Савенко!» — признаешь,
Низкий ему поклон…

* * *

И простыня из белого сатина,
Убогая по сути простыня,
Вдруг успокоит тело господина,
Его тем самым бережно храня.

Суконное простое одеяло
Тюремное, как монастырский быт,
Святое тело плотно облегало,
Под одеялом раненный лежит.

Физические, плотские страданья,
По сути дела,— радость для души,
Вот почему у нас воспоминанья,
Тюремные, порою хороши.

И если болью, голодом измучен,
Ты на соломе прозябал в углу,
То весь ты был изсвечен и излучен,
И воспарил… а не был на полу…

Что ж, простыня холстинная, скупая,
Убогая, по сути, простыня,
Святое тело плотно покрывая,
Пусть плащаницей станет для меня…

* * *

Грозит шампанское с утра!
И восхитительны извивы,
Такого юного бедра,
И Ваших сись простые сливы!

Поезд «Сапсан»

Несётся поезд сатаною
И убивает мирных птиц.
За его лязгами и воем
Не слышно пенье добрых жниц.

Не слышно фырканье лошадок,
Не пробегает здесь барсук,
А воздух зол, остёр и гадок,
Прогорклый, как король Фарук.

Он страшен даже для бактерий.
Куда несёшься ты, скажи?
Средь этих голых русских прерий,
Убивши наши миражи?

О, в Питер? В этот град чухонский!
Где брызжет из болот вода.
Где жили Дельвиг и Волконский,
И даже Пушкин иногда!

Теперь квартиры бизнесменов
Над городом вознесены,
А кости финн-аборигенов
Во тьме болот погребены.

Империю как ветром сдуло!
Летят шальные поезда
А в них Русланы и Абдулы,
И даже русский иногда…

* * *

Плаксивый мальчик навсегда
Глядящий в древние обиды,
И лондоновских скал гряда,
И в нас летящие болиды…

И астероидом прожжён
Слой атмосферы жидкой, тонкой
Сикстинскою капеллой вон,
Как Микельанжело, воронкой,

Засасывает к нам богов!
Они, печальные, спустились,
И нехотя, без лишних слов,
Нас с вами делать научились.

* * *

Ты хочешь в Африку, пацан.
На муторный рассвет?
I am old pirate, капитан.
Плыву я двести лет.

По вспененным судьбой волнам,
Грудь выпятив вперёд
Русалка, пышная мадам,
Нас к югу повлечёт…

Там дикари тебя съедят.
Но кость твою одну
Себе на память сохранят,
А мы пойдём ко дну.

Там с костию твоею негр,
Негр жирный и простой,
Их вождь и протыкатель недр,
Впредь стонет жрец святой…

* * *

Действующие лица 60-х, 70-х,
и даже 80-х годов
Быстро уходят на тот свет…
Уже три мои женщины находятся там…
Я не беспокоюсь о себе, я — вечен,

Но мне хотелось бы встретить
некоторых из них,
На парижских бульварах
или в Нью Йорке,
В тех шарфах и шляпах,
которые они носили,
С теми же сигаретами
и запахом
Кальвадоса и коньяка…
И тех женщин, конечно,
тех чудовищных женщин,
Цепко впивавшихся взглядом
и коготками…
В мой пах…

* * *

По-украински аист звучит «лелека»,
Детское слово для такой большой птицы.
Звукоподражание, близкое к «клекот»,
Это когда аисту не спится…

Одновременно «лелека» близко
к «люлька» и «лялька»
Что в переводе значит «трубка» и «дитя»,
А еще близко к русскому «колыбелька»,
Где ребёнок сопит, гугля и пыхтя…

Это потому, что аист уютен,
домашен, здоров.
Он занимается на крыше своими делами.
Создал семью, обучает птенцов,
А хохлы стоят, задрав головы с чубами.

Земледельческий народ эти бравые хохлы,
Сильны и спокойны как волы…

Аисты поедают лягушек,
заедая их комарами,
Они отличные партнеры,
пока не улетели на юг.

После аистов хохлы дружат
с воронами и ветрами,
И самогонка у них закадычный друг…
Весною кричат: «Повернулись нашi!»
Топчутся по крыше, целая семья.

Перья поседели на груди у папаши.
Видимо, нелегко дались
африканские края…

А украинские волы лучшие в мире,
Это спокойные элегические волы.
Они жуют уже в Илиаде,
жуют в Шекспире
И переставляют ноги,
тяжёлые как кандалы…

Баллада Бидо и Юло

Вонючего сыра бы есть
под французской сосною,
С Мишелем Бидо, что был дружен
в те годы со мною.
С бутылкой вина, что
в источнике охладевает.
Со скучной Наташей, что книгу
с очками читает…

Привет вам, отроги!
Привет вам, мои Пиренеи!
Источника струи бегут
как колодные змеи.
Шумит водопад. И Мишель
в эту воду сигает.
Наташа умрёт. Но никто
в это время не знает…

Мишелю, бродяге, писателю,
хиппи, Бидо
Умерший отец, словно в полночь
пришедший Годо,
Оставит наследство, и будто бы
этого мало,
Старушка grande-mere ему тоже
дома завещала…

Сбегу я в Москву.
И создам НБП.
Мишель из Тайланда проникнет
в запретную Ньянму.
Оттуда он вывезет местную
девушку спьяну.
Я сяду в тюрьму. А Мишель
купит дом в Сан-Тропе…

Он был самый бедный
(отец — дорогой адвокат!).
Мишель был голодный всегда
и ходил в гости с сыном.
Я Феликса помню,
ваш папа был чудаковат!
Мишель выделялся скелетом
своим комариным.

…

Я вижу Юло, он очки
свои лентою склеил.
Юло босиком, мы едим небывалого…
в годы угря…
И Верку его. Эту Верку
он очень лелеял,
Любовницу Верку, чужую жену…
говоря

Юло был эсэссовец.
Мобилизован из вуза,
Где он рисовал.
Ну, вы знаете, Waffen SS,
Эстонец.
Еще не в составе Союза
Они жили рядом.
То с русскими вместе, то без…

* * *

Ветер юбки раздувает.
Ветер, ветер, ты хорош!
Что под юбками бывает,
Знает папа, знает дож…

Гром победы раздавайся,
Веселися, храбрый росс!
Ветер, в юбках затеряйся,
Стыдно до корней волос!

Моцарт мценского уезда,
Губернатор из простых…
Изучаются подъезды
Этих юбок кружевных.

Там слагаемо знакомо
Тела белое белье.
Председатель исполкома,
Что добыто, то твоё!

Кронштадт

Таверны жар невероятный,
Где ходит повар необъятный
И где кастрюлями шуршат,
Нет, не Италия, Кронштадт…

Декабрь, пурга, и возле порта
Мы смотрим: вот матросов рать
(Скорее, их была когорта…)
Идёт в таверну ланчевать.

И мы пристроились, шагаем,
Замёрзшие, вблизи залива —
Нет, тут не обойтись нам чаем,
Нет, не согреет нас и пиво!

Я водку зверскую глотаю
С гороховым прекрасным супом,
И тем себя располагаю
Своим, к матросам и ко трупам,

К sansculottes Russes, восставшим здесь.
А после по заливу Троцкий
Вел съезд, чтоб отстоять что есть,
Круша свободный ужас флотский.

* * *

От железного смерти оскала зубов
Я не буду, клянусь, нездоров…
Я услышу её в обонянии роз
И в приятном жужжанье стрекоз.

Будет с бабочек жирных ссыпаться
пыльца,
Над холмом подыматься портреты отца,
И стремительной матери юной черты…
Прошмыгнут, убегая сквозь туи, коты.

Вот тогда я увижу фигуру в мешке
В Душанбе, в Астане, в Бишкеке…
Будет розов мешок, и колтун из волос,
А поверх — леди Гаги начёс…

Лето 2005-го

Е. Волковой

Лежали мухи в молоке,
Загар был на твоей руке.
Ульяновская область спала,
Стояли втуне два бокала,

Ну, неналитые вином,
Журчала речка за холмом,
А ты в косыночке стояла
И затмевала мир кругом…

В деревне лето процветало,
На кухне бабушка шуршала,
Картофель рос, малина спела,
Обильно Родина потела.

В горошек был платочек твой,
Любилась ты тогда со мной,
Но сын был зачат в феврале,
Позднее, в предрассветной мгле…

* * *

В аду по Кельвину температур
В пространстве, где ксенон струится,
Летит метановая птица,
И гелий охлажденный хмур.

Где диоксиды и зловоние,
Стоит галдёж и какофония
И бульканье кипящих смол.
Их ведь не Данте изобрёл…

Но там, если пройти достаточно,
Вулкана кратер пышет красочно.
И юноша с надменным лбом
И с локонами песнопенными
С руками сросшимися, пленными
И улыбается притом…

То светоносный! Фара Света!
То Люцифер, ему планета
Принадлежит, и в глуби Гор
Его Отец пленил с тех пор,

Когда он Разум человеку
Зажёг. И в огненную реку
Его сослал его отец
Создатель, Бог, планет Вертец.

Кружитель солнц, Правитель неба,
Презритель молока и хлеба,
Но поедатель наших душ,
А не презренных наших туш…

* * *

Так сумрачно, как будто короли
Ушли и вымерли династией замшелой,
И королева с попой белой
Вдруг тонет в ванной, но спасти смогли…

Так сумрачно, что розы вдруг сомкнулись,
И лилии, забыв вонять, сошлись,
И на хвостах колибри изогнулись,
И крокодилы яйцами снеслись…

Яйцо лежит, под солнцем каменея,
И я его разбил, ихтиозавр,
Напоминая крошечного змея,
И вылез, скорлупу собой поправ…

Так сумрачно, как будто королева,
Страдая кровью месячной, легла,
В углу крестьянского простого хлева,
В отсутствие удобств, без зеркала…

Путница

Не отправляйте её домой
В далёкие Гималаи,
Она пропадёт с молодой спиной,
Собаки её облают.

И мельничка, чтобы молоть зерно,
Откажется повиноваться.
Ей будет холодно и темно
По нашим селеньям скитаться.

Ведь наши девушки все темней,
Крупнее её, белокожей,
И у полицейских не выйдет её
Прослыть случайной прохожей…

С собою несёт она узелок,
В нем платья, платки, и шали, и
Проросшего риса тугой комок,
Крылаты её сандалии…

Чернильница царская, пук свечей
Да благовоний связка,
Да будет Будда витать над ней,
Дорога сухой, не вязкой…

* * *

Осенние дымчатые дворы.
Где ветерок, летая…
Давно уже вымерли комары,
И шляпа у вас крутая…

Вы, женщины,— девочки,
вы смешны,
Философы с круглой попой.
Мужланы снимают с тебя штаны,
Ресницами ты не хлопай!

Они как невыросшие пацаны,
Волнуются, рассуждают,
Вот только под блузкою есть шары,
Да органы в них влагают…

* * *

Россия свою юность отгуляла,
Рассыпала хранилища камней,
И голосами хриплого металла
Кричит теперь об участи своей.

Рабочие из молодого мяса
Все превратились
в дряхлых стариков
И в руки Капитала-Фантомаса
Попали мощь заводов и станков.

Наш старый Труд, печальный, черный,
хмурый,
У Капитала служит под пятой,
Над Всероссийскою мускулатурой
Единолично властвует конвой.

Схватили дочь, отца, скрутили сына,
Скрутили всех, кто беден и суров.
И бич капиталиста-Господина
Свистит над миллионами голов…

* * *

Я мыслитель.
А вот девочка идёт!
Долгожитель,
Но какой же яркий рот!

Сисек гроздья,
Ух ты, сладкая моя!
Сиська козья,
Её в рот влагаю я!

Жаркий девчик!
И передник на бровях,
Песнопевчик
Будешь на похоронах…

А покуда,
Без зазренья и стыда,
Сисек груды,
Достаю я из гнезда…

Византия

Как сексуальна девка, ты,
О, Византия!
Твоей лавандой пропиты
Сосцы тугие!

Собора страшного вреда,
О, Рим зачатья!
София, ожидаю, да,
Паденья и проклятья!

Багрянородный Базилевс,
Юстиниан Великий,
И Велизарий, словно лев с
Мечом, и пики…

Кликуш святые имена
Под ятаганом.
О, Византия, о, страна,
О, мать римлянам!

Истории святой урок
И ладан горький.
Там Трои низкий потолок,
Граната корки.

Терновник одиноко цвёл
Под ятаганом.
Вдруг турок огненный пришёл
С большим тюрбаном…

Сирия

История для Сирии не мать,
Но мачехой всегда была и есть.
На этих землях сложно отстоять
Глобальным Римом попранную честь…

Во времена почтенного Петра,
Антиохийской кафедры Апостола,
Здесь латами скрипела немчура,
Легионеры здесь ходили постные.

Хоть отбавляй здесь древностей земных,
Ведь здесь схватили страстного Игнатия,
Которого везли в цепях стальных
В почётный Рим, для animals сожратия…

Антиохия, Селевкидов трон,
Пропахшая и серою и розами.
Здесь крестоносцев был потом притон —
Алеппо, крепость с овцами и козами.

Бен Ладена таинственная мать
Была сирийской молодой женою.
Вот почему секирою стальною
Пришли сюда и стали убивать.

Аль Каиды прогорклые сыны,
Все в масле сизом, кипарисовом,
Шайтана дети дикие страны
Воистину в неистовстве иблисовом…

Казнь Андре Шенье

Во имя и отца и сына
Слетит на шею гильотина,
Нет времени для «ой!» и «ах!»,
И кровью эшафот пропах,

И кровию разит корзина
Во имя и отца и сына.
Последний вздох, последний взгляд,
Вот головы других лежат…

Какое длинное мгновенье,
Палач замешкался зачем?
Последнее стихотворенье,
Совсем короткое «Je t’aime…»

Вот каплей под затылком — стук!
И хлещет кровь из красной шеи,
Уже Вас нет, кто был Шенье, и
Палач Ваш труп бросает в люк…

Франция

Испугал их лай собачий.
Танцовщицы от Дега
Убежали, тучки пачек,
За сезанновы стога.

Голубые трясогузки
Из Матильд и из Сюзанн,
Бёдра клуш, лодыжки узки,
Отприпрыгали канкан.

Это Франция традиций,
Из полотен её стать,
Всех же творческих амбиций
Франции не сосчитать…

Приютившая Ван-Гога
Из Голландии седой,
Франция, как недотрога,
Шевелится под рукой…

Ёжится своей Вандеей,
Жарко обожжёт Прованс,
И Оверни лук пореей,
И Парижа декаданс,

Устрицы родной Бретани,
Чёрный хлеб из Normandie,
И засохшие в Коране
Что Марсель, что вся Midi.

* * *

Суровый быт, с расчёской деревянной,
С чернильницей, с агатовым пером,
С империей красивой, окаянной,
За небольшим заклеенным окном.

Подборка книг в строжайших переплётах,
С закладками, с подчеркиваньем фраз,
И бодрый люд на полевых работах,
И на прокладке всесоюзных трасс

Монашеская трезвость общежитий,
Отглаженная гимнастёрок стать,
«Известия» скорее проглядите,
Чтоб к бодрой «Правде» весело припасть…

Вот свитера предутренняя бронза,
Опухлость от учёбы сонных век.
Студент невозмутимый, словно бонза,
Простой советский, юный человек,

По-пуритански убраны кровати,
Сосновый карандаш грызёт поэт.
Доколе будем в этом проживати?
А семьдесят всего-то только лет…

* * *

Гладковыбритые жлобы
Мне не смогут сменить судьбы,
Я видал их в сырых гробах
и по мухе на гладких лбах.

Письмо из рая

«Привычно пьян и одинок,
Как ты живешь, сынок?
Я слышала, опять один…
Женился бы ты, сын!

И бросил партию свою,
У нас здесь все в Раю
Все ужасаются тобой,
Что ты такой плохой…

Ведь побывал уже в тюрьме,
Измазался в дерьме,
Но продолжаешь, баломут!
Придёт тебе капут!

Так плохо жил, ужасно жил,
Детей зачем родил?
Чтоб выростали без отца?
Стяжать чтоб славу подлеца?

Возьмись за ум уже, сынок!
Купи себе носок…
Купи трусов, купи очки…
Привет тебе, апчхи!»

* * *

За черными, усталыми дворцами,
Где церковь закопченая стоит,
В Париже, с голубыми небесами,
В Париже, тротуары где из плит,

Я вижу молодого негодяя,
Выходит из метро он Этуаль,
Достоинства, проходит, не роняя
Так далеко, что это пляс Пигаль.

Он подбирает юную брюнетку,
Которая при возрасте законном
Похожа, между тем, на малолетку,
Ну, на нимфетку, в платье моветонном.

Похожа на едва мадмуазель,
Он проституток любит, повторяю,
Он с ней идет на площадь Карусель,
Я вижу их, за ними я хромаю.

Он эмигрант, и я был эмигрант!
Испорченный, как сын морского беса,
Он — пьяница, улыбчивый повеса,
Драчливый парень, но какой талат!

В его убогой, жалкой chambre de bonne
Они вдвоем такое вытворяют
Такой нечеловечий девки стон,
Стучат соседи в стены и рыдают…

Paris, Paris, и девочка Сюзетт,
Пусть проститутка, но ему по нраву.
Ее купил он, впрочем, на забаву
Он русский, эмигрант, и он поэт…

* * *

Привычки бедности — обмылки
оставлять,
Пакеты складывать, не выливать
спиртное,
Пожалуй, надо бы, старик, позабывать,
Ты же раскинул крылья над страною!

Привычки бедности. Вся молодая жизнь
Прошла в условиях, ну, прямо скажем,
скудных,
Зато прозрений сколько было чудных,
Которых мне он направлял: «Держи!»

Привычки бедности. От штопанных
носок,
До джинсов, превратившихся в бумагу,
Но мы еще живём, пожалуйста, сынок,
И мокрою губой мы припадаем к флагу.

Алтай

Страна, где из под ног взлетают
перепёлки,
И зайцы жирные бегут, вздымая зад,
Где больше, чем людей,
здесь обитают волки,
Произростает кедр и ползает здесь гад…

Страна, где котелок от ветра сотрясает,
Где скачет вдруг калмык,
и бродит Чингиз-хан,
И где о мятеже всю ночь один мечтает,
О, этот Эдуард, который внук славян!

Нас взяли, был рассвет,
жаль мы не преуспели,
А то бы был другим и твой меридиан,
Нас взяли там в метель,
в предутреннем апреле,
И я был там пленён, который внук
славян…

* * *

Луна безмолвная, надев противогаз,
Оперативно наблюдает нас,
Как бегаем мы по Земле, уроды
И гении, и целые народы.
Луна, набычившись, разглядывает тупо,
Как насекомые живут легко и глупо,
Как режут, грабят, подло убивают,
И, рано или поздно, умирают…
Луны нахмурен маслянистый круг —
«Лицо моей жены повёрнуто на юг»…

* * *

Шепелявые дети хороших семейств,
Тех, куда не ступала нога логопеда,
Те не могут понять, этот опыт что есть
У Лимонова-деда.

По хорошим живущие адресам,
То Арбат, то Пречистенка или Тверская,
Недоступна вам, маменькиным сынкам,
Незнакомка моя Крамская.

И вечерней тюрьмы похоронный уют,
Телевизор — алтарь коптящий,
Никогда вам, убогим, во сне не придут,
Проступая из памяти чащи.