Эдуард Лимонов НОЛЬ ЧАСОВ

* * *

Я помню стихи о России
Учимые в южном краю
А грязи детьми мы месили
Среди милицейских насилий,
Стихи про Россию мою

Родная, чужая, большая
Крестьянкою с длинной косой
Ты мне представала слепая,
Глухая еще и немая
А мальчик я был небольшой…

Какой это ужас — Россия!
Я помню твой мертвенный зрак
Среди милицейских насилий
Свистел эмвэдэшный кулак
Была ты красивая так!

Россия кряхтит от усилий
Себе раздирая живот
Каких же мы гадов родили!
Террариум целый рептилий
С тобою Россия, и вот,—

Тебя ли я вижу, сухую
Крестьянкою с длинной косой
Ты косишь всю воду живую
Всю живность, всю плотность святую
Ты — смерть! Смерть — Россия, постой!

23 ноября 2003, после тюрьмы

Бухара 1919 и Далее в будущее

Горячий город Бухара
Дрожит под криками «Ура!»
На кладбище идут бои
И мусульмане все свои

Бухарский полк в афганский полк
[И только ружья: «Щелк! щелк! щелк!»]
Стреляют без обмана
Кто не убит, там рана

В плече, в спине, иль в голове
И дервиши ползут в траве
Зубами ятагана
Сжимаю голубую сталь

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Нам прошлого отрадна даль
Но в будущее рьяно
Антенны выпятим свои
А там везде идут бои
На землях Туркестана

И черно-красное, смотри!
Страстное наше знамя
Вдоль купола ползет на шпиль
(Какой имперский, мощный стиль!)
И вот взвилось! Как пламя!

Мы будем страшные как смерть,
Прекрасны, смелы, юны
Мы будем рады умереть
[В народе нас им не стереть!]
И сверху ангелами петь
Народные трибуны!

Наташе I

Мы мало зрели парижских прикрас, Наташа!
Мы мало гуляли в вечерний час, Наташа!

У музея Пикассо тебя я застал, ты шла и пела!
Я мимо прошел, я тебя обожал, и душу и тело!

Вечер спустился и был тогда, ты шла в берете!
О если б вернуть мне тебя сюда, и чувства эти.

«Амора миа!» — пела Грейс Джонс, пантера, пантера…
Так была ты безумна, и красных волос куст, этцетера!

«Лав ю форевер!» — кричала ты и ноги сбивала
Ты умерла, ушла в цветы, и было мало…

Мало мы съели устриц. И роз мы нюхали мало
Тринадцать лет и всего-то слез, лишь миновало

Ай лав форевер твое лицо, и красный волос
О если б знал я в конце концов, что значит твой страшный голос

А значил он вот что: смерть в феврале, под одеялом
Мы мало жили и ног в тепле, мне было мало…

Наташе II

Мы любили друг друга при Миттеране
А когда к власти пришел Ширак
Мы разошлись как в Вавилонском плену израильтяне
Вот так моя мертвая, вот так…

Так летели самолеты на твой день рожденья
О четырнадцатое число! О июль!
Там остались всегда возбужденье, волненье
Там всегда над окном надувается тюль…

Там на рю дэ Тюренн
Больше нет этих стен
Там где жизнь в розовом цвете цвела
Лишь чердак… Это так
И парижских небес зеркала…

Больше нет этих луж
И тебе я не муж
И ты мертвая, как крокодил
Я тебя три династии в прошлом любил
[Да, Жискар-фараон, Миттеран-фараон
И Ширак-фараон, дальше — некто, кто он?..]

Я тебя три династии страстно волок
Так как волк тащит детку-волчонка
Нет я больше не смог
Столь высок был порог
Вот и сдохла ты, эх ты девчонка…

* * *

Меня интересовали, Ленин и Пугачов*
И тот и другой выступали против одних врагов
С точностью раз в столетье народ подымает ор
Праздник себе устроив, хватает мужик топор
Идут на гробы березы, лихо горят города
Русский мужик сквозь слезы шепчет не имя розы,
Но «Родина» и «пизда»…
Эти две девки злые, красивые как змея
Нам подстрекают Россию, сын каковой и я…
Над головами реют, и еще сотню лет
Нас угнетенных греют, после картины бед

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Двадцать первого века на карте ищу очаг
И этот век не калека, будет вам красный стяг!
Перемещенье будет новых, страшных племен
Разину, Пугачеву, Ленину бьем поклон
Это наши пророки, поскольку мы черный народ
Раз в столетье жестоки, вороны на Востоке
Поскольку мы вороны, вот…
Пугач — вороненок в тулупе. И Разин — мужик в чалме
И Ленин, взбив крови в ступе, считает себе в уме

Будет в районе Алтая, Каспия новый бунт
Вижу — буржуй покупая, ищет крупы и унт
Спичек и крупной соли. Плохи буржуй дела
Это мы намололи, дров наломали и боли
Вечная нам хвала!

* Пугачёв

* * *

Мальчик в очках с сигаретой
Тоненький как ремешок
Я это? Я это? Это
Книжки старинной кусок

Нравится сочная книжка?
Нравится наглый мальчишка.
Нравится фотка, очки?
Вот как пылают зрачки!

Мальчик, куда Вы пропали?
Где задержал Вас конвой?
Вижу — на пьедестале
Даром — что злой и в опале
Мудрый старик… Боже мой!

* * *

Собака толстая храпит
Негромко в коридоре
А рядом девочка лежит
В горячих ляжках огнь горит
(Но попа на запоре…)

Так начался мой вольный год
О Боже мой, как мне везет!
Проснулся, встал, а в окнах
Вся белоснежная, сама
Ее Величество зима
Лежит, чтоб только охнуть

И нет решеток, вышек нет
Нет офицеров мятых
А есть сквозь окна белый свет
И девочка немногих лет
Вся без морщин проклятых

И попу гладить мне легко
И сиську я достану…
Вхожу в нее как в молоко
Вцепившись в оба из сосков
И к десяти не встану!

2003, осень

Объявление что ли дать?

Вот я вышел к тебе из тюрьмы
Но как будто чужие мы…

Страсть, что раньше ключом текла
Видно в письке твоей заросла
Объявление что ли дать
Что ищу молодую блядь?

Ибо снятся мне писек ряды
А еще молодые зады
Попки крупных размеров к талиям
Разлились как Европы к Италиям

Хоть и мэтр я, и дьявол тонкий
Но мне нравятся девки-ребенки…
Пусть я есмь бородатый гуру
Но люблю молодую дуру

Вот и снятся мне сисек ряды
И еще малолеток зады
Объявление что ли дать
Что ищу молодую блядь?

новый 2004 г.

* * *

Вот идет противник, ребята!
Мы стоим напротив, ребята!
Тыща их, а у нас маловато
Но не увидят спину солдата

Вот идет противник, ребята!
В тело его бьем с автомата
Он нам отвечает как может
Наш огонь их крошит и ложит.

Наш огонь их к лесу вот гонит
И в реке их трупами тонет
Мы их не спеша догоняем
И из пулемета кромсаем

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Делаем в них срезы и дыры
Нечего идти к нам, мундиры!
Танки средь дорог побросали,
Как собаки прочь убежали!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

А война, она не зараза
Для войны не нужно приказа
Только лишь два зоркие глаза
Да патронов чтоб до отказа

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

А война — священное дело
Чтобы наша пуля летела…
За рекой в далекие дали
Чтоб они на пулю попали

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Если же из наших упал кто
Мы ему курган нагребаем
Мы его сжигаем, и пылко
Мы ему Валгаллы желаем

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Он у нас лежит над равниной
И ветра играют чупрыной
А дожди весь череп ласкают
Так его стихии кохают

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Вот идет противник, ребята!
Мы стоим напротив, ребята!
Пусть сегодня нас маловато,
Не увидят спину русского солдата!

25 марта 2004 года

Умер отец мой сегодня днем
Можно заметить: «Мы все умрем!»
Но умер отец мой, тот самый кто
Водил меня в цирк, снимал на фото
Сидел надо мною от кори глухим
Ушел ты, отец мой, как сладкий дым!

Немногословный отец-офицер
Честный как штык, как СССР,
Умер от старости и от того
Что не увидел меня, своего…
Сына, отец мой Вениамин,
Прости меня, я у тебя был один

Господи, упокой душу раба твоего, Вениамина
Коммуниста, и отца грешного сына…

Принцесса

Королева в синем салопе
Открывает не то фонтан
Не то лужу. По всей Европе
К Вам припадок любви, Диан!

Рыжей дылдой, женой плешивца
Принца старого ты жила
Ты терпела его, нечестивца
Но арабу потом дала…

Вас убили вместе с арабом
Ваш шофер был якобы пьян
И туннелем как баобабом
Вас ударило, о Диан!

* * *

Хорошо работать в модной газете
Быть молодым, иметь подружку
С пышной грудью и тощей попой
Поздно ложиться, вставать от воя
Длинных трелей звонков ответсека
И бормотать: «Уже еду… Я вышел…
Ну выхожу…»
Но вернуться к телу…
Брызги шампанского — стиль этой жизни…

Хорошо бы работать в модной газете
Быть молодым… Ну и эту, подружку…

* * *

Мне скучно. Мне ведомы тайны
Египта, Блаватской и Тани
Сокрытые между двух ног
Мне скушно.* Скучающий Бог

Я злой по квартире скитаюсь
От жизни я не отрекаюсь
Я только ее не касаюсь
Я зол, как последний бульдог

И выше пространства и меры
Как скучны мне все офицеры
Все офисы, весь их чертог
Вигвам государства горбатый
И сам Государь полосатый
Больной, неприличный, помятый
Пусть он перестал бы и лег…

Трещать перестал ты пустое
Ведь нужно кольцо золотое
Одеть на единственный рог
Чтоб был Государь носорог…

* скучно

Воспоминание

Ворона тяжкая слетела
И ветвь дрожала после долго
Ворона, ты чего хотела
Куда ты птица отлетела
Там что ли где-то речка Волга?

А я в колонии томился
С утра с усталыми бойцами
С утра я вскакивал, я злился
Под голубыми небесами…

Сад под Луной

Сад под луной был пуст
Был под луною пуст
Казался изваяньем куст
Настолько сад был ночью пресен, жалок,
И без милых уст
Как без прожилок и кинжалок

Там женщина не шла
Кувшина не несла
Ее не мчали там в автомобиле…
И потому о прелести забыли
И сад и куст

Без милых (нижних) уст
Мне дьявол под ребро
Толкнул я бы сказал, остро
А дьявол он, ребята, существует,
Он дьявол, узников целует
Он любит тех, кому не повезло

— Какая, Бог, тюрьма?
Какая, черт, свобода?
Мы лишены пейзажа и народа
У нас лишь посох и сума
Мы не сошли с ума…

Восстание! Вот выход! Вот исход!
Все так кричат, бегут, осуществляют
Толкают, бьют, свергают, убивают
Ей Богу, все восстания желают
Восстания! Свержения! Свобод!

Сад под луной был пуст…
Лишь слышен был качелей хруст…

* * *

В земли носорога Егузея
Шли мы изумляясь и глазея
Изумрудный страшный Егузей
Нам в глаза глядел из-за ветвей

Твоя попа рядом колыхалась
Маленькая ручка мне вцеплялась
В взрослую суровую ладонь,
Вел тебя я, как кобылку конь

В горы безобразные и дали
Ах чего же мы не повидали!!!
Звери и разбойники в детали
Часто перед нами возникали…

А когда заканчивался день
Я входил в тебя как толстый пень

Ноль часов

Со всеми пострадавшими и страшными
Убившими, ограбившими, падшими
Стоял я в длинной очереди к медсестре
А день лишь занимался на дворе

Светало. Было страшно. Жутко холодно
В тюрьме. Одновременно очень молодо
Всё как в Аду. Светло и тяжело
И прошлое застыло. Не прошло

Мы были не в лохмотьях. Но казалось
Они свисают с нас. Зияют. Алость
Пурпурная из глуби их светилась
И медсестра мне в волосы вцепилась

Ища там вшей. На шее. Близ ушей.
И не было там. Не было там вшей.

У медсестры сухи в перчатках руки
Ее лицо изображает муки
Сухое эмвэдэшное лицо
И свет зияет в эти ноль часов

В которые нас водят и шмонают
Под лестницею держат. Раздевают
Зажав в кольцо из хриплых голосов
О эти рано утром ноль часов!

Тюрьма живая как предгорья Рая
Тюрьма кишит. И вшами умирая
Мы бродим и заламываем руки
О эти наши утренние муки…

О ноль часов, о ноль часов! Тоска
Как будто жизнь — могила из песка

Наемники

— Договорились. Воюем в Дарфуре
По возможности забыв о пуле-дуре
А если дела наши плохо обстоят
Мы с тобою бежим в соседний Чад

А в соседнем Чаде, в Раю, а не в Аде
Великолепные пальмы
Большой ресторан
Где мы будем пьяны и нахальны
Если не умрем от ран…

— Так что договорились. Воюем в Дарфуре
Не думая о белой нашей шкуре
За негров воюем, за доллáры
И посещаем местные бары

Об империях

Там Юдифь к Олоферну идет молода
Саломея, главу на блюде
Иоанна, танцует через года…
Были более храбрые люди тогда
Жили более храбрые люди…

Там на меч Митридат упадает собой
Там копье Александр бросает
Таким образом Азию всю золотой
Под свое он крыло принимает

Клеопатра плывет на корме через Нил
Брут и Кассий на Цезаря-Бога
Каждый страшный кинжал обнажил,
И кричат о Республике строго…
Но трагична республик дорога…

А империй судьба велика и страшна
Так, была на земле и сияла одна
Вся зеленая и островная страна
Над которой шумели, слетаясь, стрижи
— Ты ведь знаешь империи имя, скажи?

— Да, Британской ее называли
Там дубы шевелюрой махали

Там короны тускнели, и молнии в трон
Королевский, впивались вязко
В блеске лат, а потом эполет и погон…
Где теперь старый лорд, лейборист, фанфарон
Носит орден с названьем «подвязка»

А непальские гурки, народ боевой
На индийцев в строю наступают…
— Неужели имперьи такие бывают?
С мерной поступью этой стальной?

— Да, бывают, бывают родной
И тебе предстоит основанье такой…

* * *

Я прочитал записку-интернетку.
«Похоже на французскую разведку»,
— подумал я. (Да и не я один!)
В ней о свиданьи просит господин
Голландец с псевдонимом «P.Rodin»

Голландец, но с французским псевдонимом
Чрез Интернет пробрался пилигримом
И на свидание в Москву готов
Приехать, чтобы спросить у Limonóv

Какие у него отныне взгляды
Разведки всего мира будут рады
Узнать к тому ж и цвет моих носков…

«Жизнь моя»

Меня еще не кормила ООН
Не давала рупии Индия
Но я прожил огромный цветастый сон
Называемый «жизнь моя»

Я еще не шагал сквозь тугую грязь
Получать муку и галеты
Но, о жизнь моя! Ты такая вязь!
На тебе такие сюжеты!

Беженцем-мальчиком с членом-морковкой
Я не бежал за соседкой-плутовкой
За рыжие косы ее не тягал
Я под другими тентами спал

Но лепешки твои, моя Азия-дева
Я жевал сотрясаясь от страсти как древо
Но в горах меня брала сотня стрелков
Под предутренний вой волков

Но луна там всходила медной монетой
Древней и жирной пухлой котлетой
Вода шумела, зияла дыра…
Когда мне будет уйти пора

Туда где героев страна Валгалла
Мне моей Азии будет мало
Мне будет мало ее минут
Так пусть же вечно стрелки ведут

Нас арестованных, снег глубокий…
В горном Алтае, что на Востоке…

Меня еще не кормила ООН
Не давала рупии Индия
Но я прожил огромный цветастый сон
Называемый «жизнь моя»

* * *

А на столе стоит
В бокале и в бутыли
Вино «Шато-Лафит»
В луче из светлой пыли

Когда мне подфартит,
То не в Мадрид, не в Чили
Спрошу «Шато-Лафит»
В запущенной бутыли

И кто это сидит
Со мной в развязном стиле?
Кто пьет «Шато-Лафит»
О Боже мой, ну ты ли?!

90-е годы

Я пил ракию
Я имел Марию
Я счастлив был
А комендант мне браунинг дарил

Такими были годы девяностые
По ним бродили сербы многоростые
Великолепные года!
В Сараево стрелял и я тогда

Дружком Йована Тинтора я был
А Тинтор уже много натворил
Военным комендантом он служил
Но Президент поста его лишил

То время выражал я репортажами
Экстазами, эксцессами и ражами
О, девяностые года!
Марии этой красная п…звезда!
И сербских рек тяжелая вода…

Осень патриарха I

О маленькая blond!
Удачное созданье
Что прыгает в незнанье
Затмивши горизонт

С утра в моем окне
Играет, мяч кидает
И бешено во мне
Желанья разжигает

О маленькая blond!
С нежнейшим ушком голым
Ты избежала школы
Не учишь ты глаголы,

Ко мне ушла на фронт,
Перед моим окном
Стоишь и жмешь чуингам
О юная мадам!

Тонка, изящна, ловка
Куда ты, как морковка
Как белка лижет хвост
Так чешешь ты украдкой

Вся потянувшись сладко
Невидимых корост
На бедрах, шейке, ушке
И между ног. Подружке

Смеешься ты в ушко
Ты пахнешь молоком
И сладеньким чуингамом
Куда там нашим дамам!

Ты юная,— птенец,
Ты — головокруженье!
А вот и твой отец,
Он курит и в волненьи

Идет с тобой домой…
— Да он любовник твой!

Осень патриарха II

Девочка в платье из ситца
Спрятана в ситце волчица
Сладко живот выпирает
Глупый сосед страдает
Он из окна наблюдает
Словно бы яду лакает
А девочка не замечает…

Девочка в платье цветами
Вы моя милая сами
Знаете что Вы развратны
Пусть как ребенок приятны
Пухлы, чисты и опрятны…

С виду едва Вам пятнадцать
Надо бы мне Вас бояться
Но попа меня привлекает
Вон как ее колыхает!

Мне представляются ножки
Входят, смыкаясь, в пух кошки…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
О, хватит! Ее уберите!
С ней под окном не ходите!

Осень патриарха III

— Иди сюда! Мы посчитаем зубы
Волосики разделим на пробор
Мы будем нежны и поочередно грубы
Мы проломаем к центру коридор

Мы будем промокать тебя и гладить
Дразнить, щипать, как кошку теребить
Кричать, тащить, внезапно не поладить
Я буду рвать, втыкаться и месить…
Тебе все будет сладко выносить…

Потом опять у темного окошка
Сидим, молчим, ты куришь, а я пью
— Иди сюда, моя смешная крошка
— Иди сюда! И я в нее сую…

Ночь перед coup d'état

I am, I am, I am Борис
You are, you are, you are Лилит
И край луны завис, завис, завис
Переворот спешит, спешит, как coup d'état¹ спешит

В беретах все сидят и в сапогах
А раньше все сидели при свечах
А руки крепко держат на стволах
И некая возвышенность в очах

Назавтра будет новый государь
А старого зароют кое-как
Поместят ли в мешке, в железный ларь?
Но мы-то лишь стволы в твоих руках,
О Господи, о милосердный наш!
Погибнуть-то хотя нормально дашь?

¹ Coup d'etat [ку дэт'а] (фр.) — государственный переворот.

Обыкновенная паранойя

Милиционер приехал на обед
Следит ли он за мной, или же нет?
Майор отъехал, скушавши котлет
Приставлен он ко мне, или же нет?

В малиновой «девятке», толст и лыс
На первом этаже живет с женой
Я государственный преступник твой —
Майор! Со мной живут хомяк и крыс…

А вот пришли. За деревом стоят.
Два мужика. По тридцать. Что, следят?
На окна смотрят. Что-то говорят
Меня судили. Знаю этот взгляд…

Четвертый переулок

Здесь молодые незнакомки
Лениво бороздят потемки
Четвертый темный переулок
Голубоват и гулок…
Здесь дамы с мордочками лис
От папы с мамой родилис…

А наверху железная дорога
На кой вагонов очень много
Сквозь Курск идут все поезда
На юг, на Сочи, всё туда
А здесь с улыбкой, незнакомки
Собой торгуют сквозь потемки…

Вспоминаю семидесятые в Нью-Йорке

Сегодня ветер… снег… со снегом ветер
И время для воспоминаний что ли
Сегодня время думать о Нью-Йорке

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Уже не встретишь Уорхола в Нью-Йорке
Он с лунными не бродит волосами
И красным рюкзачком, безумный чех
Уже напротив здания United Nations¹
Не пробирается веселый Трумэн
Капóти (cup of tea², не правда ль, верно?)
На брови нахлобучив свою шляпу
Во вторник толстый, а в четверг худющий…
Капоти Трумэн, writer³, больше не в природе
Он из природы выбыл. Всё. Капут.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

И только снег и ветер по флагштокам
Сдувает флаги…
В Нью-Йорке. Плаза Хаммершельда Дага.
Здание United Nations как костюм двубортный.
Спиной к Ист-Ривер —
Словно сигарету,
Прикуривает гангстер, отвернулся
От ветра с океана
Стал спиной…

Даг Хаммершельд разбился в шейсят первом
Над северной Родезией, над Ндолой
В девяти милях. «Ди-Си-шесть» разбился…
Осталась плаза, площадь. Ветер… снег…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Не пробирается веселой Джули…
Ах, Джули, Джули, нас ветра раздули
И умер наш приятель Леонид…
Пустой East-Side⁴, пустой как инвалид
Рукав которого лишь ветер теребит…
Семидесятые… как память их болит
Там в памяти и я один стоит…
В очках…

¹ United Nations [юнайтед нэйшенс] (англ.) — Объединенные Нации (ООН)
² Cup of tea [кап оф ти] (англ.) — чашка чая.
³ Writer [райтэр] (англ.) — писатель.
⁴ East-Side [ист сайд] (англ.) — район Нью-Йорка.

Фотография

Воспоминания. Париж
Париж и Эйфелева башня
И ты над городом стоишь
Смотреть на это фото страшно

Иная жизнь, разлив иной
Глубоководной, мутной Сены
Вот извивается двойной
Змеей сквозь боли и измены

Там в сорок лет я молод был
В плаще на крыше Растиньяком
Хромой Гасто запечатлил
На зависть снобам и макакам

Какая сложная судьба!
Какие предзнаменованья!
Тряситесь, ветхие гроба
Я там стою для назиданья

На крыше старой Нотрэ-Дам
Я миллионы вам отдам,
О Боги, но перенесите,
В восьмидесятый, в Paris City!

* * *

Когда мертвых и больше и лучше живых
Когда каждый второй ушел
Появляется в жизни немой глагол
Соединяющий даты — штрих

В восьмидесятые так не мёр
Быстро и рано люд
Так не работал смерти топор
Так как работают тут

Нынче смертей молодых топоры
Новые, да быстрей
Звонко мелькают в тартарары
Среди квартир и дверей

Шапки долой, господа, говорю.
Кепки и «пидорки» с глав!
Кланяйтесь, суки, смерти-царю
Он этот дядя, прав!

* * *

Паук ждет муху целый год
А муха — где она?
Та муха страстная живет
Другому отдана

Вот так и я: Ээл, Эдвáрд
Живу как тот паук
Подвесил сеть как умный гард
И жду рывок и звук

Ее прелестные слова,
Ее округлый зад,
Как трепыханья божества
(О, божества! Да, божества!)
Тебе я, муха, рад…

За плоть Европы

Опять страна ведет войну
На юге (Где ж еще и надо?!)
Опять небес голубизну
Пронзают тяжести снаряда

А горец храбр, а горец зол
И потому по тихим храмам
Внутри России теплых сел
Заупокойным фимиамом

Кадят священники-орлы
Служа за упокой Коляна
А горцы — дети Абдуллы
Скорбят своих в тени платана

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Доколе будут минарет
И колокольня неспокойны?
Каким количеством побед
Мы остановим наши войны?

Пошли-ка лучше на Стамбул!
Ведь он добычею богатый
Россию завсегда тянул
Да и чечен пойдет усатый

Собратом русского вперед
Дабы отвоевать проливы
И будут каждый наш народ
В бою отважны и счастливы

А турок побежит туда
Где сладко-злобная Европа
Свои разбила города
У рек из масла и сиропа

Пора нам захватить и жать
Их девок сладостные попы
Пошли, чеченцы, воевать!
И русские, за плоть Европы..!

(И турок тоже надо взять…)

О драконах

Воспоминанье о драконах
Порой пронзает и ученых
И Дарвином на бриге в шторм
Ученый видит Scaly worm¹

Найди чешуйчатых червей
В укромной глубине планеты
И будут радостью согреты
Сердца ученых и детей

Исходит из пещеры рык
Потом и рог крутой показывается
И вся История развязывается
И что прогресс? Ему кердык

Зато ребенку — красота!
Сбылась его всегда мечта
Чтобы крылатые чудовища
Хранили яркие сокровища

И бороздили небеса
И в пять утра и в два часа
О Боже, Боже, Боже, Боже!
Что за хвосты! Какие рожи!

Ребенок плачет и смеется
Однако счастлив и здоров
Что сверхъестественное бьется
Летит, шумит поверх голов

Не заунывные марксисты
Не серые капиталисты
А вот летит фашист-дракон
И как прекрасен, страшный он!

¹ Scaly worm
[скэйли ворм (правильно: вём)] (англ.)
— чешуйчатый червь.

* * *

Писька должна быть как кипяток
А не как сопливый и мокрый платок
В письке должно быть как в кипятке,
А не как в сопливом и мокром платке
Вот отчего мы расходимся, Настя,
В письке кипящей Лимонова счастье
Был я в тюрьме, твоя писька слепилась
Счастье Лимонова вот и закрылось

* * *

Кате

Герл жила такая умная и злая
А потом ей встретился пацан
Голова седая, паспорт из Китая
Стройный как подводник-капитан

Если хочешь — знаешь, если знаешь — можешь
Мир сооружаешь для себя
Герл ходила в театры и садилась в ложи
Вечерами жизнь свою губя

Ах герл! Из нее энергий так и перл
Поток. И был у нее острый локоток…

Храбрецы Интернета

Храбрецы Интернета —
Великие Кормчие «мышки»
Вдохновенные трусы, с ленивой губой
Эти юные старцы, седые мальчишки
Выплывают они в океан голубой

Звонко лают в пространство —
Ведут меж собой перепалки
Всё узнали и знают и всех затмевают собой
О Великие люди! Колумбы на кресле качалке!
Каждый нажил уже, иль еще наживет геморрой

Революцию любят они обсуждать, демагоги
У пикейных жилетов, у них планетарная спесь
коноплевы и маляры равно глупы и убоги
Хотя дугины тоже средь них истеричные есть…

Что не вечер, безмолвные речи так страстны
Раскричатся бывало, давя и на «мышек» злобясь
Как один бесполезны, никому не опасны
Современная плесень. Мгновенная связь…

Храбрецы Интернета…
Колумбы на кресле-качалке
Хаусхоферы, Бисмарки спальных районов у МКАД
«Генштабисты» в кавычках ведут меж собой перепалки
Впали глупые дети и дяди в азарт…

Это я говорю вам, отец Эдуард…

Алтай

На наркотических вершинах
Не то, что в низменных долинах
Свирепствует красивый свет
И от судеб защиты нет

Вдоль наркотических слободок
Меж елок, как бы между лодок
Потоки горные стремят
Угрюмый мощный водопад

Там красный кедр растет могучий
Там в иглах вязнут сапоги
В то время как дождит из тучи
Сноп ослепленья бьет в мозги

И молнии перелетают
У всадника через плечá
И звери молча убегают
Вдаль от винтовки палача
Таким Алтай для москвича

Предстал мне тем далеким летом
Перед арестом роковым
С метафизическим приветом
Алтай мне щурился сквозь дым

Вокруг грибы росли большие
И рыбы морщились в воде
Предатели, враги, святые
Сопровождали нас в беде

Я жил как божий одуванчик
Как заговорщик и стрелок
Я вел себя тогда как мальчик
Алтай был хмурый старичок.

Сербская Лили Марлен

Вонючие женщины в центре Европы
Зловещие сумерки. Бледный Париж.
И снова захочется к сербам в окопы
Ты сумку хватаешь — и в небо летишь

Летишь в Будапешт аэрфрансовой птицей
А там тебя ждут дорогие друзья
Два мощные серба с вульгарной девицей
И больше не надо тебе ни хуя

Смотреть как девица ест «мешане мясо»
Как жадно глотает подруга вино
А то в ресторане рывки контрабаса
И три пистолета у них как в кино…

А то в ресторане запели цыгане
Балканские, жуткие, связкой сердец
А девка рукою своею в кармане
Сжимает твоем твой горячий конец
(— А ты молодец, мой «франсэ», молодец!)

В Белграде жара, рестораны полны
Как следует быть им во время войны
Солдаты и женщины смердят вином
Трусы раздирая идут напролом
И девки визжат…, и приехав с войны
На девок залезли, рычат пацаны…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Под утро сержант тебе в номер стучит
Одеться скорее тебе он велит
А ты не ложился, а ты уж одет
Девица тебе поправляет берет

Целует и слезы роняет девица
Хотя она в общем безмужняя птица
Назавтра другого солдата найдет
Взамен укатившего в дальний поход

Пока я иду меж гостиничных стен
Рыдает в конце коридора Марлен!

Суд в Саратове

Судья сидит в судейской тоге
Две адвокатши дремлют в шубах
Два прокурора — демагоги
На четырех играют гỳбах

Шесть автоматчиков у двери
Четыре пристава у шкафа
Здесь нелегко Любви и Вере
С Надеждой выцарапать графа

Лимонова из-под закона
(Всё это шло во время оно
Всё это шло, всё это длилось
И обвинение вилось
И прокурорами крутилось
И адвокатами стряслось…)

«На вольных землях Казахстана
Чтоб государство основать
Хотел Лимонов Нурсултана
Из Казахстана выжимать…»
— Так обвиненье стал читать
И лжет законник, словно тать:

«Хотел военные колонны
И драгметаллов миллионы
Сплотить в могучий вольный State¹
Но эфэсбэ сказало: wait!²

Эй Вы, товарищ, что в горах Вы
Делаетé на высоте?
Два взвода с бухты и барахты
Собрались в полной темноте

И на рассвете взяли с ходу
Избу, где восемь пацанов
И сообщили всенароду
Что госпреступник был готов

На вольных землях Казахстана
Вооруженные и злые
Формирования стальные
Создать, что в теле будет рана
В просторном теле Казахстана»

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Судья сидит в судейской робе
Хороший, рослый человек
Саратов, спрятавшись в сугробе
Глядит устало из-под век…

Здесь судят русское желанье
Здесь судят русскую мечту
Другим отважным в назиданье
А узник мечется в поту

В железной клетке как зверюга
В железной клетке как медведь
Эх ты, о родина-подруга!
Тебя бояться буду впредь!

¹ State [стэйт] (англ.) — государство.
¹ Wait! [вэйт] (англ.) — подожди!

Русская карманьола

Вы тыщу лет нас угнетали
Теперь пришел веселья час
И все Коляны и Натальи
Идут с дрекольями на вас!
(Все с арматурами на вас!)

Мы не потерпим больше гнета
Довольно правил нами бес
Россия сбросит все тенета
И жить Кремля мы будем без!

Мы будем сами управляться
С богатой нашею землей
Вам предлагаем убираться
Не то повесим вас весной

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Она идет! Она огромна!
То Революция сама
Не уберечься вам от темной,
Мешки протухшие дерьма!

Идет! Идет! Идет ночами!
Идет! Идет! Все ближе зверь!
Вам угрожает фонарями
Повесим мы вас всех теперь

Вы тыщу лет нас угнетали
На войны гнали и в тюрьму
Но вот Коляны и Натальи
На Кремль идут — на суть саму!
Суть угнетения в дыму!

Пусть Кремль пылает, башни руша
Горит как Дьяволова печь
Мы никого не станем слушать
Пусть Кремль спадает грузом с плеч!
Пора себя самих развлечь!

Пора себя самих развлечь!

Гатчинская школьница

В той школе, где музей открыток
Сидели дети и стоял
Ансамбль из мелких афродиток
И пел возвышенный вокал
Когда я вдруг туда попал…

Меня смутили эти дети
Их ручки, личики, носочки
Одежды их в тяжелом свете
Семей рабочих эти дочки
Серьезной Гатчины цветочки

Мне про Алису и ириски
Ансамбль звенел сладкоголосо
А между тем все эти киски
Меня оценивали косо
Одна особенно без спроса

О разомлевшая от зноя
В своих девических трусах.
Вокал, страдая с перепоя
Ты выводила второпях
Потом бедром толкнув в дверях

Ко мне в гостиницу пришла ты
Сквозь снег, муссоны и пассаты
И я снимал с тебя чулки
О пьяной школьницы зрачки
Холодные как казематы
Неласковые как зверьки…

Холодной попы без оплаты
(Но за бутылку, от тоски!)
Отведал я, как конь крылатый…
Прозрачны Гатчины лески
А школьниц бедра узковаты

Протолкновения легки
Сквозь все муссоны и пассаты
В вас, молодые уголки!

Римский Папа умер

В дерьме и в муках умирает
Простой рабочий скорбный люд
И никого не возвышает
Готовящийся Страшный суд

Но если Римский Папа пресный
Сойдет стопой своей туда
Тогда отменят день воскресный
И остановят поезда

И будут плакать и молиться
Притворно сладкие кюре
И многочисленные лица
Напомнят сверху нам пюре

Если фотограф неизвестный
С углом широким объектив
На Ватикан направит тесный
А сам он молод и красив

А сам он, словно демон с крыши
На происшедшее глядит
(Он мог забраться еще выше
Ему редактор не велит)…

Козетта

Я старый каторжник Вотрен
Где моя бедная Козетта?
Дрожишь, стоишь полуодета
Ты у вокзальных грязных стен?

Тебя найду у трех вокзалов
Печальной девочкой в трико
Тебе куплю я молоко
И шлем, что надевал Чкалов

Док-Мартинсы куплю лихие
И научу стихи писать
В стихах не ставить запятые
И в попу буду целовать

(А вдруг меня менты закроют
За малолетнюю особь
И прокуроры успокоют
В колонии близ речки Обь?)

Но я же каторжник Вотрен
И малолетняя подружка
Нужна мне словно зэку кружка
Я юных шлюх люблю — сирен

Русалок маленьких столицы
Вот крошка, я купил вино
Глотни портвейн сигаролицый
И будем жить мы, как в кино…

Вотрен твой человек известный
Седой и страшный человек
(— Ну арендуй канал свой тесный!
Ну не надолго, не на век…!)

И пусть меня менты закроют
За малолетнюю особь
А прокуроры успокоют
В колонии близ речки Обь.

* * *

Кате

Вы пронзительно красивы, о Екатерина!
Вам бы южные заливы
И прибой бы терпеливый
Дополняя картину…

Вам бы броши, кринолины
Рюши и так далее
Вам бы паж в кустах малины
Подавал сандалии

Но вы курите чрезмерно
Но вы пьете, и худая
По дороге зла и скверны
Ходите младая
Отвернув от Рая

Называться бы Вам, Высочество!
А у Вас в глазах одиночество
И у Вас больна Ваша дочка…
Вы трагичны как мать-одиночка!

* * *

Кате

Хорошо ебаться
С милой девочкой
Слипаться, разминаться
Писькой и башкой

Хорошо руками, попу обнимать,
Темными ночами девочку ебать

Смерти злые чары, нужно обмануть
Потому пожары, крики и удары, и ночная жуть

Между сладких ножек, там где шерсти клок
Есть такой порожек, вход в тебя дружок

Я войду стеная, я войду шепча, дочь моя святая
Блядь моя родная, радость палача

Русские

Они как алжирцы и турки
Кожаны их куртки
У них как алжирцев и турков
Во ртах корешки окурков
И женщины их не сопровождают
Они без женщин гуляют

Они как злые албанцы
Им не ведомы бальные танцы
Русские это адамы
Но живут, как будто вигвамы
Покинули спешно и чумы

Кулиевы словно Кайсумы
Абдурахманы, Тагоры
Иль авторитетные воры…

О русский турецкий дух!
Где гарем, лишь гарем для двух
Где женщина — посудомойка
Или нахалка, что стойко
Себя отстоять готова
Вот жизни ее основа

Здесь женщина низшая каста
Но класс-то какой, но класс-то!
Бродят как королевы
Под внутренние напевы
Безумные Шахерезады
А руки, а сиськи, а зады!
А бледные лица волчиц
И гривы до самых ключиц…

* * *

Из жизни женщин ярких сцен
Достаточно картинок боли
Когда пороки искололи
Чело, и кожу у колен

Как роза чайная гола
Стоишь ты в позе непристойной
На стол ты сиськами легла
В пол уперлась ногою стройной

Зад тяжелейший подняла
И сзади фаллос принимаешь
И в то же время у стола
Ты грани острые ласкаешь

Из жизни женщин ярких сцен
Достаточно бывает смрада
Однако подымать с колен
Тебя, дрожащую не надо

Тебе любезен острый стиль
Ты хочешь, чтоб терзали груди!
Ты драма, ты же водевиль.
И вы ее возьмите, люди!

* * *

Одела женщина трусы
Сидит актриса молодая
Зрачками бешено играя
Живот напрягся, как осы

Ополосаченное брюшко…
О Катя, страшная подружка
Моей военной полосы!

У нас с тобой выходит браво
И преступленье с наказаньем
Легко у нас выходит слава
Совместная, одним изданьем

Мой фаллос для тебя как Бог
Как Дьявол я, его владелец
(И если б даже меньше мог
И то бы выглядел умелец…)

У нас с тобой есть всё, и только
Нам лимитировано время
Моя чеченка, моя полька
Дана нам не судьба а долька
Судьбы, и смерть нам дышит в темя

Я в моем возрасте Пророка
И в качестве моем героя
Я буду жить с тобой до срока
До волчьего под утро воя

И ты останешься одна
И будешь видима светилам…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Одна на паперти, бледна
Там эта Катенька ходила…

Love I

Газету «Дэйли телеграф»
Не изучают лорд и граф
Ее читает бой простой
Охранник банка молодой

А рядом чай ночной стоит
На блюдце чашка дребезжит
С простейшей ложечкою в такт
И банк ночной вокруг как факт

Молчит, зевает темнотой
«Мой револьвер всегда со мной»
Так думает охранник-бой
И на экран глядит пустой

Пустой он был, но в краткий миг
Отряд бандитский вдруг возник
Пренебрегая тишиной
Бежит к охраннику, и злой

Взорвался выстрел, но глушитель
Так сделал, что не слышал житель
Домов соседских ничего
Охранник мертв, но что с того?

А «Дэйли телеграф» упала
Лежит она как одеяло
В крови омочен ее край
Мораль: ночами не читай

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Бандиты весело болтают
Деньгами сумки наполняют
И наступая друг на друга
Бегут компактной группой туго

Ступая в «Дэйли телеграф»
На слово «peace»¹, на слово «love» ²

¹ Peace [пис] (англ.) — мир.
² Love [лав] (англ.) — любовь.

Love II

Императора первым Зубов Платон
Ударил табакеркой в левый висок
А Вы сидите в клубе «Шестнадцать тонн»
И Вы сжимаете синий платок

Тяжелая музыка страшных встреч
Гвардейцы были шампанским пьяны
Вам ничего не стоит с прохожим лечь
Императору шарф затянули в одиннадцатый день весны

Зубов Платон был могучий граф
А душил Скарятин — офицер Измайловского полка
Ты влюблена не в меня, а в «love»¹
Ты в «love» влюблена наверняка

Императрица и Волков-капитан
Такова была сцена номер два
А ты ведь тоже Волковá
Возможно с тобой я попал в капкан

Волков — офицер Семеновского полка
А ты сидишь в клубе «Шестнадцать тонн»
Императрица не надев башмака и чулка
Бросилась в покои, где же он?

Затем императором стал Александр
Сукин сын, Павла сынок
А клубе над Вами потолок-палисандр
И Вы сжимаете синий платок…

Затем Николай, Александр, Александр-Три
И Николай Второй,
Ленин и Сталин и Путин — цари
Love не вышло в России злой…

¹ Love [лав] (англ.) — любовь.

Не хочу оставлять вдову

Я не хочу оставлять вдову
Я хочу безраздельно сам
В горную пасть от пули, траву
Лежать окровавленным, во рву
И чтоб гусеницы по волосам…

Вдова городская, водкой залив
Воспоминания обо мне
Предложит себя как свободный массив
Мужчине, при полной луне
Нет, не нужна вдова мне…

Со вдовы моей мужика рука
Черные не сдвинет трусы
Талию вдовы, как осы
Не охватят пальцы вахлака
До свиданья, вдова, пока…

Я не могу оставлять вдову
Чтоб таскали ее по рукам
Лучше любовь свою прерву
Лучше уйду, страдая, к зэка
К партийцам и мужикам…

Есть выход,
Впрочем, простой как вода
Ты погибнешь вместе со мной
И тогда уже никогда-никогда
Ты не станешь моей вдовой…

Петербург

Меня привлекают твои наводнения
Гнилые мосты твои, о Петербург!
И в классе придворном нагорного пения
Меня обучал о тебе Демиург…

Михайловский замок. Могучее мясо
Затянут у Павла на шее шарф
С поганого неба, со злого Парнаса
Скрипучие всхлипы доносятся арф

Бродил в Петропавловске я. Озирался
Дождем как тишайший Кибальчич промок
(А после с Перовской я рядом качался
А раньше с царем Гриневицким я лег…)

Меня привлекают твои безобразия
Текущий на Запад болотный дымок
Россия горит — беззаветная Азия
Худющий старик — благородный Восток

В чалме и халате глядит, улыбается
И тянется ввысь он сигарной рукой
«Тук!»… легкий удар, то окно закрывается
Что, Пётр Алексеич, во казус какой!

В Европу окно, где де Сад с анархистами
Старик-то захлопнул спокойно окно!
Мы будем отныне дружить с исламистами
А Питер взорвем, как в научном кино

Родителям заключенного нацбола

Оставьте парня! Дайте быть героем.
Не родственник, не сын он, а герой
Мы двери тюрем все равно откроем
Свободы ветер дул бы над страной

Оставьте парня, плакальщики быта
Жрецы дивана, тапочек, стола
Нет, жизнь его не только не разбита
Она в тюрьме свирепо расцвела!

* * *

Я родился в пепельную среду
Арестован был в страстной четверг
Вертеру я брат, и Грибоеду
А отец мой страстный Гутенберг

Воля к власти

Воля к власти сильнее любви
Беатриче, к себе не зови
Я хочу и чумы и напасти
И мне видятся толпы в крови
Воля к власти!

Воля к власти — безудержный зов
Гул в ушах и тяжелый и медный
И полеты имперских орлов
Величавый их взмах победный

Далеко над вулканами, в красном свету
Медных перьев и лап когтистых
Абрис яростный на лету
Вот он — власти портрет трилистый

Беатриче легка, холодна и свята
Но особенно не нужна мне
А нужна мне тяжелая, страшная та
Та которая вся из камня
Власть нужна мне.

Пей, Сократ, и виси, Христос!

Обыватель стирает свое белье
Уже двадцать шесть веков
Раскладывает на камнях, вешает тряпье
Обыватель,— он таков…

Обыватель растит своих дочерей
Груди и попы, и пах
А я их у него заберу поскорей
И познаю их второпях…
Обыватель растит своего сынка
А я очарую его
И придет он издалека
Отведать ума моего

Остр мой ум. Ядовит. Ядовит.
Нравится он бунтарям
Сердце твое, обыватель, болит
По сбитым с пути сыновьям

На самом деле Я — Вечный Путь
Указую своим перстом
Лучшее вкладываю им в грудь
Чтоб не остались скотом

Меня можно распять
И цикуту мне дать
Пей, Сократ! И виси, Христос!
Но нельзя перестать, нет нельзя перестать
Со смертью решать вопрос
Решать этот вечный вопрос

Крови, мозга и старых волос
Пей, Сократ! И виси, Христос!

В тюрьме

Лефортово

* * *

* * *

Саратовский централ

Смерть Александера

* * *

Элен

* * *

* * *

4 февраля 2003 года

* * *

* * *

* * *

* * *

После тюрьмы

* * *

Бухара 1919 и Далее в будущее

Наташе I

Наташе II

* * *

* * *

* * *

Объявление что ли дать?

* * *

25 марта 2004 года

Принцесса

* * *

* * *

Воспоминание

Сад под Луной

* * *

Ноль часов

Наемники

Об империях

* * *

«Жизнь моя»

* * *

90-е годы

Осень патриарха I

Осень патриарха II

Осень патриарха III

Ночь перед coup d'état

Обыкновенная паранойя

Четвертый переулок

Вспоминаю семидесятые в Нью-Йорке

Фотография

* * *

* * *

За плоть Европы

О драконах

* * *

* * *

Храбрецы Интернета

Алтай

Сербская Лили Марлен

Суд в Саратове

Русская карманьола

Гатчинская школьница

Римский Папа умер

Козетта

* * *

* * *

Русские

* * *

* * *

Love I

Love II

Не хочу оставлять вдову

Петербург

Родителям заключенного нацбола

* * *

Воля к власти

Пей, Сократ, и виси, Христос!