В плену у мертвецов

Вместо предисловия

Саратов*

Прошедший снег над городом Саратов
Был бел и чуден, мокр и матов
И покрывал он деревянные дома
Вот в это время я сошёл с ума

Вот в это время с книгой испещрённой
В снегах затерянный, самим собой польщённый
Я зябко вянул, в книгу мысли дул
Саратов город же взлетел-вспорхнул

Ах город-город, подлинный Саратов
Ты полон был дымков и ароматов
И все под вечер заняли места
К обеденным столам прильнула простота

А мудрость на горе в избушке белой
Сидела тихо и в окно смотрела
В моём лице отображался свет
И понял я. надежды больше нет

И будут жить мужчины, дети, лица
Больные все. не город а больница
И каждый жёлт и каждый полустёрт
Ненужен и бессмыслен, вял. не горд

Лишь для себя и пропитанья
бегут безумные нелепые созданья
настроивши машин железных
и всяких домов бесполезных
и длинный в Волге пароход
какой бессмысленный урод
гудит и плачет. Фабрика слепая
глядит на мир узоры выполняя
своим огромным дымовым хвостом
и всё воняет и всё грязь кругом

и белый снег не укрощен
протест мельчайший запрещён
и только вечером из чашки
пить будут водку замарашки
и сменят все рабочий свой костюм
но не сменить им свой нехитрый ум
И никогда их бедное устройство
не воспитает в них иное свойство
против сей жизни мрачной бунтовать
чтобы никто не мог распределять
их труд и время их «свободное»
их мало сбросит бремя то народное
И я один на город весь Саратов
— так думал он — а снег всё падал матов

— Зачем же те далёкие прадеды
не одержали нужной всем победы
и не отвоевали юг для жизни
наверно трусы были. Кровь что брызнет
и потому юг у других народов
А мы живём — потомки тех уродов
Отверженные все на север подались
И тайно стали жить… и дожились…

Так думал я и тёплые виденья
пленив моё огромное сомненье
в Италию на юги увели
и показали этот край земли

Деревня над морем расцветая
и тонкий аромат распространяя
И люди босиком там ходят
Ины купаются, иные рыбу удят
Кто хочет умирать — тот умирает
и торговать никто не запрещает
В широкополой шляпе проходить
и тут же на песке кого любить

Спокойно на жаре едят лимоны
(они собой заполнили все склоны)
и открываешь в нужном месте нож
отрезал, ешь и денег не кладёшь
А спать ты ночью можешь и без дома
и не нужны огромные хоромы
и шуба не нужна от царских плеч
и просто на землю можешь смело лечь
и спи себе, и ихо государство
тебе не станет наносить удар свой

Конечно та Италия была
Италия отлична пожилой
Она. совсем другой страной была
совсем другой страной

Я образ тот был вытерпеть не в силах
Когда метель меня совсем знобила
и задувала в белое лицо
Нет не уйти туда — везде кольцо
Умру я здесь в Саратове в итоге
не помышляет здесь никто о Боге
Ведь Бог велит пустить куда хочу
Лишь как умру — тогда и полечу

Меня народ сжимает — не уйдёшь!
Народ! Народ!— я более хорош
чем ты. И я на юге жить достоин!
Но держат все — старик, дурак и воин

Все слабые за сильного держались
и никогда их пальцы не разжались
и сильный был в Саратове замучен
а после смерти тщательно изучен

1968 год

* Текст печатается по изданию «Русское»
(Мичиган: Ardis, 1979 г.)

Буква «К»

Если предположить, что я нахожусь в здравом уме, то сегодня 18 сентября 2001 года, где-то на полпути от одиннадцати до двенадцати часов дня. Зовут меня Савенко Эдуард Вениаминович. Нахожусь я в камере номер тридцать два следственного изолятора ФСБ России, в крепости «Лефортово». Сижу на шконке, спиной к окну, на синем тюремном одеяле. Справа от меня лежит чеченский боевик Алхазуров Асланбек и читает книгу. Слева от меня лежит зэка Ихтиандр и спит. Прямо передо мной — дверь камеры. Над дверью висят на резинке восемь носков и одно вафельное полотенце. Вчера, раздевшись до трусов и представляя из себя неэстетичное зрелище, зэк Ихтиандр стирал, хлюпая водой, эти предметы, ныне висящие над дверью.

Меня перевели в эту грязную хату четыре дня назад из чистенькой хаты. Чтобы было не противно моему взору, я очистил стену, в которой дверь, от трупов комаров и мух, в изобилии расплющенных на ней. Я также снял трупы и пятна со стены над умывальником, препоручив очистку оставшихся грязными стен моим сокамерникам. Но за два дня они не подвигли себя на подвиг. По-видимому, им всё равно. Нижняя часть стен нашей камеры была когда-то окрашена зелёной масляной краской, краска облупилась, зэки истёрли её спинами, коленями и руками, вовсю дышали на неё и дымили, посему, пятнистая и облупленная, она имеет неприглядный вид. Верхняя часть нашей камеры была когда-то окрашена белой извёсткой, именно с извёстки я счищал трупы насекомых. Пятнистая и несвежая верхняя часть камеры, как и стены загаженного сортира, также имеет неприглядный вид. В наилучшем состоянии яркий, цвета эрзац-кофе с молоком цементный пол нашей хаты. Он даже лоснится.

Зэк Ихтиандр задал тон нашей камере: грязная, захламленная пластиковыми бутылками, банками из-под майонеза, газетами, она похожа на жилище каких-нибудь сезонных рабочих мексиканцев, спящих вповалку, как придётся и где придётся. Озабоченные лишь тем, чтобы скопить немного денег и убраться в родную страну, эмигранты не следят за жилищем. Зэку Ихтиандру 31 год, он высок, дик лицом и причёской, прямо стоящей надо лбом, животаст, циничен в высказываниях и неряшлив, несмотря на то, что постоянно связан с водой, хлюпает ею и переливает. Короче, бордель в камере — его рук дело, поскольку боевик Асланбек худ, рыж, компактен, не производит никаких действий за исключением курения, подмывания и молитв. Боевик Асланбек лаконичен в своих проявлениях. Такое впечатление, что брус воздуха, имеющий платформой его шконку, подымается вверх на пару метров и твердый, хотя и прозрачный, решительно отделяет его от камеры и от нас. В этом параллелепипеде и живёт Асланбек, как пчела, попавшая в далёкую прибалтийскую смолу тысячелетия назад.

Я разумно называю Лефортово Бастилией. Воздвигнутая примерно в то же время, когда Бастилия была разрушена в Париже, военная тюрьма «Лефортово», тот её корпус, в котором помещается собственно тюрьма, выполнена буквой «К».

В высоком конце верхнего отростка буквы и помещается камера тридцать два. В месте, где сходятся все три части буквы «К», под атлантами, держащими на себе массивное сложное сооружение окна, находится обширный пульт. За ним и округ него сидят наши Zoldaten, как я их коротко называю, чтобы не давать себе труда разбираться в их разнокалиберных звёздочках, и управляют, как дирижёры, всем нашим спектаклем. Буква «К» вздымается вверх на четыре этажа. Железные мостики сопровождают очертания буквы «К», придавая нашей и без того странной тюрьме характер корабля. Мы — «Титаник», не затонувший, к сожалению, в 1991 году, когда ему следовало затонуть со всем старым советским миром. Бастилия-Титаник осталась в живых, и среди её узников сижу я — новый маркиз де Сад. Мало кому известно, что ещё одиннадцатого июля 1789 года маркиз, крича из окна Бастилии, подстрекал собравшихся внизу ремесленников и буржуа Сент-Антуанского предместья к нападению на тюрьму. «Нас убивают здесь!» — кричал де Сад. В результате его в тот же день увезли из Бастилии. Он успел лишь спрятать в стене крепости рукопись «Ста двадцати дней Содома». Рукопись была найдена только в двадцатом веке, а маркизу в его 18-ом пришлось заново переписать «120 дней». Бастилию восставший народ взял 14 июля, когда в стенах её содержались всего семь узников.

Сколько узников в букве «К»? Лучший тюремный архитектор своего времени немка Катерина соорудила для нас эту букву «К», будь она проклята. Сколько нас тут?

Лефортово — молчаливая, тихая тюрьма. В ней невидимые для глаз заключённого Савенко передвигаются в баню, на прогулки, к адвокатам, к следователям и в суд другие заключённые. Сколько нас здесь на четырёх этажах, мы не знаем. Нас усиленно прячут друг от друга. Сидим мы по двое, по трое в каменных мешках-пеналах, соседей нам меняют раз в несколько месяцев. Когда выводят, то наши стражники издают трескающие звуки, сжимая в руке металлический кругляш с мембраной,— предупреждают: «ведём государственного преступника!» Вторым способом оповещения служит стучание по полым трубам — обрезки их прикреплены к стенам у каждой двери и вдоль коридоров. По пути следования есть деревянные чуланы — мешки, в которые в случае появления встречного зека нас прячут. Но подсчитать нас нам всё-таки можно. Нас нам. На крыше крепости имеются прогулочные камеры, покрытые сверху решёткой и сеткой — этакие зинданы, числом пятнадцать. Если предположить, что 15 прогулочных двориков заключают в себе за каждый час прогулки, предположим, каждый по два заключённых, то в пятнадцати находятся 30 заключённых. Прогулки начинаются около восьми и никогда не длятся дольше 12 часов. За это время (так как, чтобы привести и отвести пятнадцать контингентов зека, требуется время, нас поднимают на двух лифтах) через прогулочные дворики проходят три смены заключённых. Следовательно, 30 х 3 = 90 зэков. Из опыта проживания последовательно с пятью сокамерниками могу свидетельствовать: на прогулки ходит едва ли один из трёх заключённых. Из пяти моих сокамерников только один, первый, подсаженный ко мне информатор сука Лёха, постоянно ходил на прогулку, остальные предпочитали спать.

Таким образом, путём несложной тюремной арифметики получаем: если одна треть целого — это 90 человек, то три третьих есть 3 х 90 = 270 человек.

Эта цифра населения тюрьмы выглядит вполне достоверной ещё и потому, что её возможно проверить другим приблизительным подсчётом. На каждом этаже расположено 50 камер, а обитаемы лишь два этажа. Почему мы знаем об этом? Дело в том, что в следовательский корпус нас водят по лестницам через третий этаж, и таким образом визуально видно, что третий и четвёртый этажи необитаемы. По пятьдесят камер на двух этажах, все трёхместные, дают население в 150 х 2 = 300 зеков. На самом деле некоторые камеры на первых двух этажах также необитаемы: 24, 41, 22, я видел много раз, проходя мимо в изолятор или по пути к адвокату, поэтому количество заключённых в отечественной Бастилии не может быть более чем 200 человек. Скорее, даже менее. От 150 до 200 представляется реальной цифрой. Полторы или две сотни голов, мы живём в беззвучном полумраке тюремного мира. В темпе подъёмов и отбоев, о них сообщают в кормушку Zoldaten злорадными голосами: «Добрый день! Подъём!» «Какой на хуй добрый! Будучи осужден по всем статьям, по которым меня обвиняют, я получу 23,7 года!» — думаю я из-под одеяла. В темпе видимой в квадрат кормушки физиономии баландёрши (страшны, как прабабушки!): «Завтракать будем? Обедать будем?» В темпе радио, программы меняют каждые два или четыре часа, в темпе телевизора, в темпе индивидуальных для каждого кошмаров.

В Лефортово содержатся федеральные, т.е. государственные преступники. Здесь хозяин один — Федеральная служба безопасности. Современная Инквизиция. Существование своей тюрьмы у Службы безопасности противоречит всем возможным правам человека. Ни в одной стране мира ни у одной службы своих собственных тюрем нет. CIA не имеет своей тюрьмы, нет своих тюрем и у самых реакционных режимов Азии. Есть только в России. Революционерам будущего времени могу завещать следующее: не успокаивайтесь, пока этот символ абсолютистского государства, тюрьма в виде буквы «К» не будет разрушена. Сломайте её и на развалинах установите подмостки. И напишите: «Здесь танцуют!»

Центральный пульт, там всегда отирается пять, шесть, десять наших тюремщиков, выглядит именно как дирижёрский. Там стоят несколько экранов компьютеров, на них нас просматривают, там есть микрофоны прослушки. Там помещается вся тяжёлая советская машинерия тюремного спектакля, доставшаяся по наследству в третье тысячелетие от КГБ. Спектакль — вот что просится быть совершенным здесь, вот какое действо. Должны выйти из камер и встать в коридорах и на лестницах узники Лефортовской крепости. Из 101-й должен выйти Салман Радуев — чеченский генерал с бородой и в тёмных очках, из 96-й — «корейский шпион» Валентин Моисеев, должен выйти хозяин КрАЗа Анатолий Быков, выйдет толстый Титов — коммерческий директор НТВ, должен выйти я, САВЕНКО, он же писатель Лимонов, должен выйти сука Лёха, молодой бандит Мишка, наши ребята: Серёга Аксёнов, Пентелюк, маленькая Нина Силина, революционные комсомольцы и комсомолки, израильский гражданин Давид, арестованный якобы за кражу алмазов. Все мы должны выйти и сказать свои монологи, потом вступить в диалоги, в полемику между собой и нашими тюремщиками. Радуев скажет, что Чечня заслужила свою независимость, что жить с Россией она всё равно не станет, хоть закатай её в асфальт, нечего Чечне с Россией делать. Должен выйти подельник Радуева, его солдат Аслан Алхазуров, и сообщить, что семь членов его семьи были расстреляны из танков, подчинённых генералу Шаманову: его отец, жена, две дочери, семи с половиной лет и двухнедельная девочка, его сестра и её сын и дочь. Показать, пользуясь детскими манекенами, что старшей дочери осколки снаряда попали в голову — мозги повылетали, а младшей снесло головку вообще. Аслан должен говорить спокойно и показывать указкой на манекен. Вот здесь. Жене тоже поразило голову. И указкой показать, где. Вот здесь. Одет Аслан должен быть в костюм и галстук. За банку варенья солдаты федеральных войск, будет спокойно говорить Аслан, за банку варенья показали место, где захоронили двух женщин, жену Аслана и сестру, и двух девочек. Для остальных, а всего было сто машин, из пассажиров спаслись 25 человек, для остальных выкопали две огромные ямы и, забросав трупы землёй, поставили на них палатки и жили. У отца Аслана, когда его эксгумировали, отрыли, под ногтями была земля. Тут Аслан скажет, что отец его, брошенный в яму, по его мнению, был ещё жив, когда его погребли, и отойдёт в сторону, предоставив сцену Быкову Анатолию.

Бизнесмен скажет, что два года уже его таскают по тюрьмам, что Павел Струганов во всём этом деле (тут уместно будет воспроизвести на экране, раскрученном над окнами, спавшем вдруг вниз одним нажатием кнопки, фотографию Павла Струганова) лишь провокатор, что важен другой человек, а именно — Олег Дерипаска, промышленник, желающий получить принадлежащие ему, Быкову, акции завода «Красноярский алюминий». (На экране появляется фотография Дерипаски.) А Дерипаска имеет, увы, могущественных покровителей, потому он, Быков, и сидит в Лефортово уже целый год.

Постановку спектакля следует поручить, по моему мнению, модному режиссёру Серебрянникову. Он сумеет выявить интересные побочные линии спектакля, обнажить то, что скрыто в персонажах глубоко. Проходя мимо телеящика, Радуев будет всякий раз отклонять и смещать изображение титановой пластиной, вживлённой в его голову временно немецкими хирургами.

После Радуева должна выехать с тележками стапятидесятикилограммовая баландёрша в белом халате. Обедать будем? Самое гадкое блюдо в меню военной тюрьмы «Лефортово» — это варёная селёдка с перловкой. Варёная селёдка подаётся в Лефортово ежедневно — ни разу за шесть месяцев не было случая, чтобы нас не кормили варёной селёдкой. Но вместе с перловкой они создают особо гадкое сочетание. Когда я выйду на свободу, я открою ресторан под названием «На нарах», или он будет называться «3/К». Посетители в моём ресторане будут сидеть на одеялах, на шконках, по стенам будут висеть носки. На дубках — синих тумбочках — будут подавать в мисках варёную селёдку с перловкой. Будет один общий зал — копия общей камеры в Бутырке или Матроске — и будут отдельные кабинеты — «спецы» — в точности как моя хата 32 в Лефортово. Для большего удовольствия посетителей будут водить на прогулку, одев их в вонючие бушлаты, в прогулочный дворик, забранный сверху решёткой. Полагаю, что в такой изысканный ресторан станут приходить депутаты и члены Правительства.

После баландёрши — она, свистя колёсами (вторую тележку покатит юный лысый Zoldaten), удалится вдаль ножки буквы «К» — на мостках второго этажа появится доктор Зигмунд Фрейд. Доктор Фрейд возьмётся обеими руками за поручни и обратится к присутствующим с лекцией под названием «Введение в психоанализ». Он объяснит присутствующим, что такое «подсознание», что такое «либидо», что такое «оральный», «анальный» и «генитальный» периоды в развитии человека. Доктор Фрейд будет кашлять, он будет в белом халате, время от времени он станет нюхать кокаин, потреблением которого доктор злоупотреблял вплоть до 1895 года.

«Вы, находящиеся в стенах Лефортовской крепости по полгода, по году, даже по три года и более, как никто в мире страдаете от неудовлетворения Вашего неумирающего «либидо». Кошмарные видения Ваших недавних подруг, совершающих половой акт с чужими самцами, пронзают Ваши одинокие ночи. Лишенные шелковистой плоти Ваших подруг, Вы непрестанно грезите о них, и невозможность совокупления содрогает Ваши умы и сердца. Ледяной холод многометровых стен этой немецкой крепости хватает Вас за Ваши поросшие шерстью шары между ног и сдавливает их смертной болью».

Так будет говорить доктор Фрейд.

Потом все мы сгруппируемся в хор и станем петь песни из репертуара «Русского Радио». В частности, группы «Руки вверх»:

Мы пропоём эту песню группы «Руки вверх»! Всю, и затем заплачем. И будем рыдать долго, тяжело и надрывно…

Пленный боевик Аслан захлопнул книгу, встал, прошёл к дубкам у двери (их у нас три: один стоит между кроватями, моей и з/к Витмана, на нём книги и газеты,— это наш офис, а два других — у двери, и на них в беспорядке разбросаны кипятильники, ложки, кружки, куски хлеба). Боевик Аслан включил мой крошечный телевизор. Первое, что мы услышали, что в вертолёте, сбитом вчера в Чечне, погибли два генерала генштаба, восемь полковников и три члена экипажа. Рыжий, с серыми глазами, очень скуластый боевик Аслан загорелся изнутри и стал ещё рыжее. А когда корреспондент НТВ в Грозном, глупый малец в рубашке, сообщил, что сегодня утром стрельба во втором по значению городе Чечни Гудермесе продолжалась, Аслан совсем зарделся. Он стал похож на уголья, которые обнажаются на дне хорошо отпылавшего костра. Аслан умел топить такие костры, у его семьи была кошара, он занимался овцами долгие годы.

Аслан, я счастлив, что я встретил тебя. Теперь я знаю, какие Вы, чечены. А ты знаешь, что такие бывают, как я.

Тюрьма учит меня именно тогда, когда я уже думал, что всему научен в мои 58 лет. Первый мой сокамерник был стукач и сверхчеловек. Звали его Лёха. Это персонаж маркиза де Сада.

Одинокий Каин

Я сидел уже пятый день. Один. Под карантином. Тогда ко мне кинули Лёху. Он вошёл в камеру двадцать четыре вечером. Со свёрнутой постелью под рукой, низкорослым кабаном протиснулся в дверь. Низкий лоб, круглые глазки, жёсткое лицо. За ним вошли Zoldaten и поставили на пол два его пакета. Я встал со шконки и протянул ему руку: «Эдуард Савенко». Он поглядел на меня, раздумывая. Руку дал: «Алексей».

Он сразу приступил к делу, согласно инструкции. Расстелил матрац на шконке под окном, сел на него и приступил: «Что-то твоя физиономия мне знакома»,— сказал он. «Где-то я тебя видел».

Ему не могла быть знакома моя физиономия. Бороду и усы я отпустил недавно. На телепередачи меня приглашали плохо. Телепередач лёгкого содержания я сторонился, на политические шоу меня не приглашали. Посему не могла быть ему знакома моя физиономия. Он вытащил свои туалетные принадлежности. Бывалый зэк, разместил их на полке, под зеркалом. Узнав, что у меня нет ещё ни зубной щётки, ни мыла, навязал мне и щётку, и мыло. Продолжая оглядываться на меня: «Где я мог тебя видеть?»

Нигде ни хера он не мог меня видеть. Разве что мой следователь показал ему мою фотографию, хотя мог обойтись и без этого.

— Может, по телевидению?— подсказал я.

— Должно быть,— обрадовался он подсказке,— вот-вот, по телевидению, да…— и наконец отринул всю свою осторожность, ему не терпелось выполнить задание:

— Ты не Лимонов ли будешь?

— Лимонов,— сознался я.

— А зачем скрывал, думал, я не узнаю, да?— он спрыгнул со шконки и встал у двери.

— Разве я скрывал?

— А чего сразу не признался?— низкорослый кабан азартно склонился надо мной.

— Я тебе назвал своё имя и фамилию.

— Ну да, но ты же Лимонов.

— И что,— сказал я.— Я человек скромный и не хочу хватать первого встречного за пуговицу и орать: «Я Лимонов, известный писатель!» Я хочу быть, как все.

— Как все не удастся,— сказал он.— Я читал твою книгу, вместе с ребятами на Бутырке в…— он сделал вид, что задумался,— в 93 году. Да, круто!

И он улыбнулся улыбкой стриженого кабана.

— Но ты не волнуйся. Я ничего против такого рода произведений не имею. Я — широкий. Но немногие это, я имею в виду негров в твоей книге, поймут. Тяжело тебе придётся в Бутырке.

— Я уже на Бутырку не попаду,— сказал я.— Я уже тут сижу, в Лефортово. И маловероятно, что они меня из своих лап в Бутырку выпустят, чекисты. Очень маловероятно.

На этом его первая атака на меня кончилась. Он стал размещать свои немногочисленные пожитки в голой хате №24. Голой, потому что у меня никаких вещей ещё не было. Меня бросили в хату прямо с самолёта: привезли, взяв на лётном поле, в гнусном «стакане» (это одноместный такой железный ящик внутри автомобиля «Газель»). В другом ящике находился где-то мой подельник Сергей Аксёнов. Нас доставили авиарейсом из Барнаула как высоких государственных преступников. «Газель» въехала во двор Лефортовской крепости, и я вошёл. Самое противное, что именно так легли карты судьбы: вечером, шестого апреля, накануне ареста я обнаружил в избушке на столе затрёпанную книгу Алексея Толстого «Пётр I», и пока радостные ребята готовили маралье мясо, я успел прочесть сцену смерти Франца Лефорта и его похорон. Бля. А до этого, в сентябре 2000 года, в той же избушке, я брезгливо перелистал гороскоп Рыбы, родившейся в 1943 году, и узнал из него, что самый тяжёлый и опасный год моей жизни будет 58-й год. Вот так.

Лёха разделся до пояса. У него был каменный торс коротконогого Минотавра, спина изъедена пятнами прыщей и пятнами послепрыщевого состояния. Этакие тёмные кружки величиной с однокопеечную монету покрывали его спину. Лишь некоторые пламенели. Он покрутился передо мной и подпрыгнул, стараясь увидеть себя в жалкое тюремное зеркальце, глубоко вделанное в стену на высоте, превышающей возможности его ног.

— Как у меня мускулатура, не стыдно будет выйти на волю?

— Мощная. Как у Минотавра,— сказал я.— Стыдно не будет. А ты что, уже судился?

— Нет, дело на доследование отсылали. Меня сюда с Бутырки перевели. У меня в деле есть подельник, эренешник, бывший полковник ГРУ Николай Николаевич. А все дела, связанные с такими людьми, расследует ФСБ. Ты с эренешниками знаком, не знаешь такого?

— Не знаю. Он тоже в Лефортово сидит, твой подельник?

— На Матроске. Там такая же эфесбешная тюрьма внутри есть, четвёрка. Там наш Коля-Коля сидит.

— За что Вас, если не секрет, всех?

— Какой секрет, нас даже по «Времечку» пидор Новожёнов показывал, наркобаронами назвал, мы торговлю наркотиками контролировали. У нас дополнительно ещё два мента по делу проходят. Мы отслеживали продавцов, вламывались к ним и облагали каждого данью, столько-то граммов в месяц, или бабками дань взымали. Мы и африканцев пасли, негров,— он осклабился.— С ними хорошо дело иметь, они всех боятся, платят не торгуясь, сколько скажешь… Да, тяжело тебе придётся в тюремном мире с неграми из твоей книги…

— Статья у меня достойная. 222-я, часть третья…— возразил я. Тогда мне ещё предъявляли обвинение только по одной статье.

— Статья значения не имеет. Если менты захотят тебя сломать, они твою книжонку в кормушку как бы невзначай опустят, и пиздец тебе, старый…

— Сам старый,— сказал я,— смотри, лысеть начал.

— Мне двадцать восемь. Из них восемь за решёткой провёл. Вторая ходка. Облысеешь тут.

— А первую за что ходил?

— Квартирная кража,— его плоская кабанья физия оживилась. Круглые глазки сентиментально заморгали.— Я вначале с пацанами начинал. Малолетка был. У приятеля ключи от квартиры спиздили, сделали копию. Пришли, когда родители его в Польшу уехали, с сумками и баулами, и барахла набрали тонны. Один кожаный плащ, помню, был, навороченный весь, за неимоверные бабки ушёл. Так мы этого богатенького приятеля пригласили, коньяка купили, шампанского. То, что он за свои бабки гулял, он никогда не догадался.

Лёха выглядел очень довольным, между тем похваляясь явно подлым поступком. Я, конечно, тюремных законов ещё не знал, но догадывался, что подлость она и в Африке таковой остаётся. Не может быть, чтобы по воровским законам поощрялось ограбление квартиры товарища.

Мы стали жить. В тюрьме ты не выбираешь. Кого посадят тебе в сокамерники, с тем и живёшь. У него с собой было с полбатона сухой колбасы, сыр какой-то и яблоки. Как я теперь вычисляю, ему выдали продукты с ларька, на проведение операции, казённые. Потому что днём раньше мне завезли дачку, под 30 кг, одного чая пять огромных кульков. Чтобы Лёха не выглядел обездоленным сирым стукачом, каковым он на самом деле был, его и снабдили. Никогда впоследствии ему не приходили никакие продукты. «А что здесь у нас!— восклицал он, заглядывая в мои кульки.— А тут что?» В первую дачку, я помню, мне закинули несколько сортов колбасы. Я с ним широко делился всем.

К вечеру второго дня он тщательно вымыл пол, наорал на меня за то, что я по этому полу дошёл до раковины, то есть сделал два шага. Он одел особые трусы, остался босиком и с голым торсом. Босиком он долго ходил по длине камеры. Долго примеривался к полу, целился, шумно дышал, пробовал, нависал над полом. Опустился на четыре точки ног и рук. Сделал несколько отжиманий. Встал. Долго ходил от двери камеры к окну. Присел, опустился вновь на четыре точки. Шумно вдохнул и тяжёлой мясной машиной стал двигаться над тюремным полом. Прижиматься к нему и отжиматься. Сделав какое-то количество прижиманий-отжиманий, он встал. Заходил, как маятник, от двери к окну. Опустился вновь на четыре точки…

Оказалось, что у него свой метод. И что даже Быков, а он с ним, выяснилось, сидел некоторое время, признал, что Лёхин метод — лучший из возможных для быстрого увеличения мощи тела. «Я понаблюдал, как он качается, и показал ему свой метод»,— презрительно сказал Лёха. «Он вынужден был признать, что мой эффективнее».— «Ну и как он, Быков?» — поинтересовался я. «Да ну, за зверя вступился, зверя ему жалко стало, я зверю по рогам дал, а он, видите ли, интернационалист, «зачем говорит, таджика обижаешь…»

Эта часть Лёхиной истории впоследствии была подтверждена самим «зверем» — двадцатидвухлетним таджиком Шамсутдином Ибрагимовым, по-тюремному Шамс(ом). Лёха умолчал только о том, что Быков приложился-таки сверху в Лёхино переносье тогда.

Я попросил Лёху, чтоб он приобщил меня к методу. Я собирался серьёзно заниматься спортом. Иначе я боялся, что атрофируюсь в тюрьме на хер. А я не хотел атрофироваться. Я хотел пережить тюрьму, сколько бы мне не суждено было в ней находиться. Пережить, жить дальше, быть учителем жизни и умереть после девяноста. Нужно было осатанеть, стать фанатиком. Его кабанья свирепая настойчивость в спорте меня заинтересовала. Лёха повыпендривался, но посвятил меня в тайны своей системы:

— Начинай с пятнадцати отжиманий. Сделал пятнадцать, встань. Походи, считая до тридцати. Опять на четыре точки, отжался ещё пятнадцать раз. Встал, походил, досчитал до тридцати. Вновь на пол, отжался пятнадцать раз. И так сколько вытянешь. Если ты серьёзный тип, то можешь повторить ещё вечером такой же набор упражнений. Когда дойдёшь до 15 раз по пятнадцать отжиманий, то можешь перейти к большему количеству отжиманий за раз, к двадцати пяти. Работай с тем же интервалом в 30 счетов. Когда будешь делать десять, а лучше пятнадцать сетов по 25 раз, переходи к 50 отжиманиям за раз, не подымаясь.

Я начал заниматься по его методу. В первый день я сделал 15x7 отжиманий, т.е. 85 раз. Вечером я сделал 91 отжимание. На следующий день я улучшил результат. И пошел, пыхтя и упрямо, совершать ежедневные два раза в день подвиги. Он ревниво наблюдал за мной со своей шконки и давал советы. После меня вечером занимался он. И просил меня наблюдать, чётко ли он делает упражнения. Когда я сделал мои 375 днём и ещё 375 вечером, он зауважал меня. Он как-то даже подавленно глухо пробормотал: «Молодец». Его подготовили, чтоб он меня презирал. Кто-то из двенадцати моих следователей, скорее всего старшие, или Шишкин, или Баранов. А презирать не удавалось: перед ним был упрямый живой дух. «Ну маньяк! Ну маньячище!» — такие его возгласы выражали скорее одобрение. Но так как у него было задание, то он всё равно должен был отрабатывать свои тридцать серебреников, в его случае серебрениками служили месяцы или годы, которые ему обещали скинуть за меня, если он добьётся от меня «чистухи» — чистосердечного признания, или я проболтаюсь ему о том, чего не хочу говорить. УДО — условно-досрочное освобождение. Вот что светит сукам впереди голубым небом, когда они сделают свою сучью работу.

Когда я понял, что он — засланная следствием сука? Ну я и на воле знал, что в камеры подсаживают стукачей, что есть специальные «пресс-хаты», где зэка прессуют — душат, избивают сокамерники, зарабатывая УДО. Я знал, что меня, очень известного человека, в пресс-хату, вероятнее всего, не кинут. Но то, что будут подсаживать, знал. Ведь у нас с 99-го года сидели в тюрьмах партийцы, и мы писали в «Лимонке» о тюрьмах, о тюремных нравах, о методах следствия. И адвокат Сергей Беляк мне советовал держать язык за зубами в моей камере. Так что я предполагал, что Лёха может оказаться подсадным.

Но я стал его только подозревать, когда он проявил подозрительно подробное знание не только моего первого романа, потому что он мог и вправду читать его в Бутырке. (Анатолий Лукьянов читал же этот роман на Матроске,— книга была издана общим тиражом в пару миллионов.) Но Лёха, оказалось, знал на уровне литературоведа, причём высоко осведомлённого, текстуально знал отдельные куски «Дневника неудачника» и основные положения «Анатомии героя». Следователи если и не заставили его прочесть эти три моих книги, то уж точно составили для него развёрнутое резюме их содержания и, как в хрестоматию, включили в резюме отдельные сцены, которыми он оперировал. Так, он хорошо знал и почти цитировал те куски из «Дневника неудачника», которые касались детей, их там всего две или три; для эфесбешного рассудка сцены наверняка представлялись гнусным развратом, педофилией какой-нибудь, хотя это просто искусство. И Лёха зарубил себе на носу, что у меня пагубная страсть к Наталье Медведевой. Правда следователи не сказали ему, что страсть давно устарела и выдохлась, что глава «Предательство женщины» была написана в 1995 году. Потому он вытаращил-таки круглые кабаньи глаза, когда я в ответ на его садистское предположение, что Наталья Медведева сейчас лежит в постели с самцом, в то время как я парюсь на нарах, я в ответ на его предположение спокойно сказал, что, да, кому-то досталось обгладывать старые кости Натальи Медведевой. Прости меня, о несравненная Наташа, что я утрировал в ответе этому стукачу состояние твоего тела, я уверен, что ты по-прежнему соблазнительна, но, увы, надо было так ответить. Чего я не утрировал, так это своего сексуального равнодушия к тебе. Меня всё ещё заставляла вздрагивать Лиза, а терзала меня и терзает мои ночи в тюрьме крошка Настенька.

Основываясь на устарелых агентурных данных, Лёха некоторое время доставал меня Наташей. Увидев, что я проснулся, он начинал с закрытыми глазами якобы разговаривать во сне: «Ой, Наташа, нет, не надо, не уходи!» Он спутал две моих книги и произносил сентенции вроде: «Зачем, Лимонов, ты душил Наташу, зачем?» Ему дали задание ранить меня, он и ранил, не вдаваясь в детали. В «Эдичке» герой душил Елену. Следователь Шишкин, лицемер, много раз подчёркнуто заявлял, что он не читал моих книг. Всё они отлично прочли! «Анатомия героя» была настольной книгой толстого оперативника капитана Эдуарда Вадимовича, он сам признался ещё при аресте на Алтае. В значительной степени они и арестовывали меня за мои книги. «Сегодня счастливейший день моей жизни,— сказал мне в самолёте Эдуард Вадимович,— я Вас арестовал!» Апофеоз жизни — арестовать любимого писателя! Прекрасный момент счастья и удовлетворения. И вот теперь Лёха нависал надо мной, вглядываясь в моё лицо. Больно ли мне? У меня исчезли все сомнения в том, что он «сука», когда мы разговорились с ним о ФСБ, и я сказал, что никакие они не наследники «ВЧК», как они любят думать, а вульгарная охранка. «Ну да, они для тебя «черви», ты их не любишь!» — брякнул Лёха. Лёха как раз уверял меня, что ФСБ, в отличие от ментов, можно верить, что с ней можно идти на компромисс, что они, эфесбешники — серьёзные люди и слова свои сдержат. Я чутко зафиксировал, поймал «червей». «Черви» тотчас поставили всё на места. Их лучший ударник труда проговорился. В январе на одном из собраний в штабе мы негодовали по поводу того, что ФСБ выдала наших ребят латвийским спецслужбам, и когда я вопросил зал, как же их после этого называть, кто-то из ребят сказал: «Черви они». «Во, червями и будем называть; черви»,— сказал я.

Лёхе могли сообщить о «червях» только мои следователи. После «червей» я его понял. Он выдал себя, и после червей жить мне с ним стало легче. Доселе я думал, что мне не повезло с сокамерником, вот достался психопат. Выяснилось, что невезуху организовали.

Он был неглуп от природы. Но как большинство русских людей не сумел себя реализовать. А возможно в этом и было его предназначение — стать Иудой, и как Эдуард Вадимович был счастлив арестом любимого писателя, так и Лёха был счастлив своими достижениями: смотря телевизор или слушая радио, возможно, чувствовал себя Великим Человеком. «Этого я довёл до чистухи, я его свалил!» — очевидно, злобно переживал он, глядя на «процессы». Я думаю, этот кабан с каменной, изъеденной прыщами спиной был их лучшая сука из целой стаи сук, прописанных в крепости «Лефортово». Он был просвещённой сукой, «прочитал все книги», в библиотеке КГБ так он по крайней мере говорил,— при мне за полтора месяца он не прочёл ни единой. Он знал русскую историю, правда знал её скорее по историческим романам. Он любил поговорить о Дмитрии Донском или Иване Грозном. Но никогда не слышал имён шлиссельбуржца Морозова, Льва Гумилёва или Фоменко и Носовского. Он был недоделанный кусок, чуть-чуть обтесался самообразованием, но до крайности ограничен и реакционен, как многие в тюрьме. И в то же время упрям. И психопат. Однажды утром он наехал на меня за то, что я, по его мнению, недостаточно тщательно мою руки. Он ещё лежал в постели, один только глаз открыт, но какая же сука, он подглядывал, как я мою руки. Он сказал, что немытыми руками я хватаюсь потом за его миску, а у него слабый желудок, и он может заболеть дизентерией. Я ничего ему не ответил, только посмотрел на него выразительно. Когда через час нас вывели на прогулку, он всё ещё продолжал бубнить о дизентерии и о том, как взрослый мужик не умеет умываться и после жопы лезет руками в его миску. Я остановился и сказал ему:

— Алексей, у тебя просто херовое настроение и ты срываешь его на мне.

Его всего перекосило.

— Ты хочешь сказать, что я говорю неправду?

— Ну да,— сказал я.— Я мыл сегодня руки так же и столько же времени, что и в обычные дни. Но сегодня у тебя херовое настроение. Сегодня тебе, может быть, тоскливо, может быть, у тебя приступ депрессии, в тюрьме это частое дело…

— Да ты знаешь, что с тобой будет, если ты попадёшь на Бутырку?— губы у него дрожали. Я подумал, что он меня сейчас ударит. Но надо было дать ему отпор. У меня некрепко держатся два передних зуба, надо будет выставить на него голову. Правда у меня были четыре сотрясения мозга.

— Знаю,— сказал я,— ты меня просветил. Меня опустят на дальняке, засунув голову в дальняк, я буду орать при этом, но никто не придёт мне на помощь,— сказал я с вызовом. Я хотел было добавить, что ему, суке, на Бутырке или на зоне пустят заточку под рёбра, но не сказал, побоялся скандала. Я, надо сказать, всё время думал, что подумают обо мне Zoldaten: я хотел выглядеть железным революционером. Мы стояли друг против друга в узенькой клетке прогулочного дворика, сверху над нами решётка и весеннее слезоточивое небо. Он, рано полысевший, в тапочках, в синих тренировочных штанах и в фуфайке, я в фуфайке, в синих лефортовских штанах и в турецких туфлях. Я был выше его, а каменные мышцы Минотавра у него были скрыты фуфайкой. В нормальной жизни я бы прошёл мимо такого, не остановив на нём взгляда, решив бы, что передо мной лох. Но тут он стоял — моя основная проблема, моя вынужденная семья, мой партнёр, мой сокамерник; возможно, я видел часть его снов: моя голова упиралась в его ноги. Основная моя проблема стоял, и не обойти его было, не объехать.

— Ты боишься меня,— сказал он.

— Ты истерик,— сказал я.

— Я могу отправить маляву, и когда ты приедешь на зону, тебя уже будут ждать…

— И опустят на дальняке за то, что я написал мой первый роман,— закончил я.— Я давно ни хера не боюсь, Алексей. Я видел смерть много раз, ты забываешь, что я был на фронте, по мне стреляли, однажды поразили машину, шедшую впереди, я три раза ходил в атаку, Алексей! Пойми, кто перед тобой. Я не бюджетник, очнись!

— Хуйня,— сказал он.— Тюрьма — особый мир. Здесь вольных заслуг не признают. На Бутырке Беслану Гантемирову ебало набили. Я видел афганца, которого руками заставили дальняк чистить, и чистил, старательно…

Прапорщик настороженно смотрел на нас сверху.

— Всё в порядке, старшой!— сказал ему Лёха. И мы молча стали ходить по клетке в разные стороны. Когда в десятый раз он проходил мимо, лицо у него было стиснуто в камень. Мне также было не по себе. Тяжело и противно.

— Я могу тебя убить ручкой в ухо, ночью, когда ты спишь,— прошипел он.— Маньяк, проповедник гомосексуализма и растлитель малолетних девочек…

— Больной,— сказал я.— Тебе кто-нибудь сообщил, что твой диагноз — психопатия?

Нас вернули в камеру, и там мы оба заткнулись. И двое суток не разговаривали. Мне было даже хорошо. Я целыми днями писал в блокноте о священных монстрах, великих людях моего Пантеона. Но даже в тех ролях, которые нам дала судьба, мы не могли идти против натуры человеческой. С кем-то нужно было разговаривать. Иначе сойдёшь с ума, а «Русское Радио» со своими песенками про девочек поможет сойти.

Потому я, «объект разработки», и он, «информатор», помирились. Поводом послужил проект нового закона о наркотиках, поданный в Госдуму Президентом. В законе за содержание наркопритона сулили до 20 лет тюремного заключения. Мы оба ахнули и заговорили. Что было делать. И ему очень хотелось получить УДО. Если бы я во время ссоры нажал на выключатель и над дверью нашей камеры загорелась бы лампа «вызова», пришли бы Zoldaten, и я попросил бы убрать его, потому что он меня терроризирует (так сказал бы я), он лишился бы бесповоротно своего УДО. А так у него оставалась надежда. Что касается меня, то я не хотел, чтобы Zoldaten, а за ними и начальство изолятора, решили, что я слаб. Потому я вытерпел его и научился им манипулировать.

Типичное утро выглядело так. Я просыпался и в ногах моей же кровати писал на тюремной тумбочке, называемой в тюрьме «дубок». Лёха спал чутко, я был уже весь в работе, когда слышал его голос:

— Донос на меня пишешь начальнику изолятора?

Я молчал.

— Сидит, как мышка, а пишет донос,— продолжал он.

— Ты эгоист и тиран,— отвечал я, не отрываясь,— думаешь, что все только тобой и заняты.

— Если не донос, зачем другой рукой прикрываешь?

— Да не прикрываю, а держу тетрадку, одной рукой кто же пишет, Алексей? Ты давно сам ручку в руке держал?

— Дай почитать, чего пишешь.

— Алексей! Это мои записи.

— В тюрьме ни у кого нет ничего своего. Только общее. Дай почитать. Я только хочу посмотреть, чтоб ты обо мне ничего не писал.

Неожиданно для себя я даю ему тетрадь. Так проще. Начинается она с критики Булгакова. Я пишу, что роман «Мастер и Маргарита» нравится обывателю, потому что возвышает его и его бутылку с подсолнечным маслом до Христа и прокуратора Иудеи. Булгаков льстит обывателю.

— А чего, правильно ты его,— одобряет мой личный стукач.— Правильно.

Он втягивается в чтение содержимого моего блокнота и умолкает. Так как я пишу во втором блокноте, то получаю желаемую тишину и углубляюсь в работу.

— Ну маньяк! Ну ты маньяк, ну маньячище!— восклицает он восхищённо.— Ну маньяк, Гитлера он восхваляет!

— Не восхваляю, а понимаю и объясняю.

Он сам маньяк. Вкратце его история, во всяком случае те её детали, в пересказе которых он проявляет страстность, позволяющую думать, что это подлинные детали подлинной жизни, а не выдуманные детали жизни информатора, такова. Его мать работала уборщицей у некоего военачальника, пожилого пенсионера, и от него забеременела. Родился Лёха. Одновременно у неё уже были старшие мальчики от другого отца. Лёху записали на ту же фамилию, что и старших детей. В доме он не прижился, и мать отдала его в детский дом. Он 1973 года рождения. Первый раз его посадили в 1991 году. На зону он не попал. Отсидел в Бутырке. О тюрьме он отзывается с величайшим восхищением, с нежностью вспоминает о проведённых там в семейке спортсменов днях. Семейка молодых спортсменов-братанов, живущая братской жизнью в хате Бутырской тюрьмы, была самым дорогим воспоминанием для Лёхи. Это я вывел из его задумчиво-нежного тона, из эпитетов, которыми он награждал своих давних братанов, из того, как он старался обелить их в моих глазах,— все, или почти все упоминаемые им лица были по меньшей мере убийцы. И все с огромными сроками. Лёха — ходячая энциклопедия Бутырки.

Родных братьев своих он презирает, потому что в его глазах они жалкие алкаши. Он не раз бил их. Бил просто так, даже только за то, что они расхаживают пьяные по двору и позорят его имя. Живёт он якобы вблизи Крылатского, только не наверху, где высотные дома (в них обитают богатые), а внизу, рядом, где пятиэтажки и живут бедняки.

Он переживал (и, стесняясь, спрашивал моего совета, как ему быть: отвечать ей на письмо или нет — единственный случай, когда он стеснялся) по поводу своей бывшей девки, здоровой толстушки, недавней школьницы. Толстушка обыкновенно разрезает целый батон вдоль, намазывает его маслом, поверх укладывает колбасу. Такую особь женского пола Лёха бил так, что она улетала в кусты. Он целомудренно сообщил мне, что у толстушки брюхо нависает над пиздой. По описаниям Лёхи, он в кровь избивал свою толстушку не раз, завидя её рядом с мужчинами, даже если расстояние до мужчины превышало метр. Год назад толстушка вышла замуж за некоего еврея — маменькина сынка. Но она его не любит, просто ей нужно было где-то жить. Еврей пьёт, а толстушка пишет, что ни с кем ей не было так хорошо, как с Лёхой. И что теперь делать, потому что он, Лёха, её уже послал. А теперь вот она пишет. Я дал совет моему Минотавру возобновить его отношения с толстушкой. Одновременно восхитившись ситуацией, Лёха рассчитывает расколоть меня и получить за это УДО, но не гнушается пользоваться моим советом в своих сердечных делах. Впрочем, вопрос, есть ли у него сердце.

Многие его истории о побоях. О битье кулаками и ещё клюшками для травяного хоккея. Он сообщил, что всегда ездил и ходил с клюшками в спортивной сумке. Что для достоверности вступил в клуб травяного хоккея. Что клюшками удобно ломать руки: наказывать. Нанесение тяжёлых телесных повреждений стало любимым занятием Лёхи ещё в школе. Вместе с подлыми налётами на квартиры друзей и знакомых. Метод всё тот же: делаются слепки с ключей.

Признаюсь, я думал, что он преувеличивает телесные повреждения. Но впоследствии узнал от новых и новых сокамерников, что Лёха избивал-таки свои объекты в Лефортово. Маленький Шамсутдин Ибрагимов был посажен им писать «чистуху». Шамс говорил мне (мы просидели с ним всего три дня, но успел), что в то время, как он писал под диктовку Лёхи, тот бил ему по рёбрам: «Пиши!» За Шамса, я уже упоминал этот эпизод, вступился бизнесмен Анатолий Быков, его посадили третьим в камеру.

Но куда более громкое дело числится за Лёхой, чем насильственное склонение к чистосердечному признанию скромного Шамса. Лёха расколол на чистуху чечена Французова. Напугал его теми же адскими сценами изнасилования на дальняке, которыми пытался запугать меня. Чечена Французова должны были опустить на дальняке не за книгу, разумеется, но за то, что он чечен. Французова обвиняли в том, что он подвозил якобы взрывчатку для взрывов в Москве и Волгодонске. Лёха обработал Французова кулаками по рёбрам в первую же ночь и продиктовал ему текст «чистухи». Однако позднее, на суде в Ставрополе, обвиняемый Французов и четверо его подельников отказались от показаний, данных в Лефортово, заявив, что в СИЗО ФСБ их подвергли морально-психологическому и физическому насилию. Насилие это имеет имя — Лёха в случае Французова. Сколько скинули Лёхе со срока за Французова? Год? Пару лет?

Меня ему велено было не обрабатывать кулаками, ну он и не переходил черту. Однако я видел, каких усилий ему это стоило. Его рожа вся корёжилась от усилий. Помню, как он взвинтил себя в течение нескольких минут, обнаружив в моём блокноте фразу: «Мой сокамерник сказал мне, что кроме Бога ни перед кем не преклонит колена. А я и перед Богом не преклоню колена». Он сказал мне эту фразу, и я употребил её в моём эссе о Ницше, в книге «Священные монстры»; она писалась на глазах Лёхи и под его наблюдением. «Преклонишь, ещё как! Передо мной преклонишь!» — орал он надо мной. Это была его излюбленная поза: я сидел на шконке, а он стоял надо мной. «Если б не они, в ногах бы ты у меня валялся»,— произнося «они», он кивнул в сторону двери, имея в виду Zoldaten.— Ноги мои обнимал бы: ой, не надо, Алексей!»

Я встал. Он уже месяц пугал меня — и ничего не произошло. Поначалу я чувствовал дискомфорт, оказавшись с буйным психопатом на шести квадратных метрах площади. Но даже поначалу я хорошо спал, например, уставая от него.

— Так,— сказал я,— тебе не нравится жить со мной, да, Алексей? Хорошо, зачем насиловать себя, я нажимаю «вызов» и прошу нас расселить по разным камерам. Нечего на меня орать. Я ещё не осужден, но уже наказан тем, что помещён с тобой. Нажимаю, да?— И я приблизился к выключателю.

— Ты погоди,— сказал он смущённо. Он понял, что УДО ускользает от него. Если бы и не с первой попытки, администрация вынуждена была бы нас развести в конце концов. Я бы сообщил адвокату.

— Ты не торопись. Ты знаешь, что за такие вещи бывает. Ты же собираешься на меня настучать… На Бутырке…

— Здесь не Бутырка,— сказал я.— Забудь про Бутырку. Я не собираюсь на тебя стучать, а хочу сказать лишь, что мы с тобой не сходимся характерами, и я поэтому прошу нас расселить.

— Ну ты погоди… сейчас нас вызовут в баню, я тебе всё объясню. Здесь прослушивают…— Он остыл и смущённо пошёл складывать бельё…

*

— Я слушаю тебя,— сказал я ему, встав под душ.

— Ты чё, серьёзно решил от меня отселиться?

— Да,— сказал я.— Ты стал невыносим. Наезжаешь на меня ежедневно. Почти каждый день хватаешь мои очки и делаешь вид, что сломаешь их. Ты уже много раз хватал мои тетради, мало того, что ты их читаешь, читай на здоровье, но ты угрожаешь мне разорвать их. Ты ведёшь себя, как мой враг. Потому я не хочу жить с врагом.

— Вот подселят тебя к двум чеченам, они тебе покажут. Администрация объяснит им, что ты председатель Русской националистической партии, и я тебе не завидую… Лимонов.

— Вряд ли два чечена окажутся такими же злобными, как ты один.

— Лимонов,— сказал он и взял меня за локоть.— Я тебе клянусь, что не буду хватать твои очки и тетради. Давай поживём вместе. Мне тоже не улыбается сидеть со зверьками. Идёт? Остаёшься?

— Не знаю,— сказал я.— Лучше уйти. Ты не сдержишь своих слов.

— Клянусь,— сказал он.

«УДО,— хотел добавить я.— Поклянись условно-досрочным освобождением»,— но не стал. Я вспомнил, что всё же у нас с ним бывали и нормальные уютные моменты. Когда мы мыли головы и поливали друг другу на голову воду из чайника. Когда тёрли друг другу в бане спины. Или когда я читал ему куски из романа Умберто Эко «Имя Розы». Или когда он читал мне статьи из ментовской газеты «Московская правда». Был и противный момент: однажды он попросил меня выдавить ему прыщ на спине. Я взял два клочка бумаги и выдавил. Во мерзость!

Со мной ему было неплохо. Партия загоняла мне сытные дачки: сало, колбаса, овощи и фрукты. Я с ним делился. Он узнал от меня много нового о Сербии, Америке, Франции. И хотя он старательно демонстрировал обычное для криминала похуительство, кричал, что ему всё равно, с кем сидеть, думаю, он лгал. Со мной ему было интересно. Он явно был на голову выше своего обычного окружения. Он с презрением говорил обо всех, кто его окружал в прошлом: о подельниках, о своей подруге-толстушке. Он был энергичный человеконенавистник-практик. По моторности своей он приближался ко мне. (Мой следующий сокамерник, молодой бандит Мишка, называл меня «Энерджайзером»!) Он никогда не пропускал прогулки. Он начинал мечтать о прогулке с вечера. Вечером он, как остервенелое животное, трепал своё тело бесконечными сериями по 50 отжиманий, 30 секунд хриплого перерыва, потом ещё 50 отжиманий. И ещё, ещё, ещё… Он хрипел, храпел, как кабан, едва не валился с ног. Закончив, он долго рассматривал, стоя на моей шконке, фрагменты своего тела в зеркале. Беспокоился, увеличились или не увеличились его мышцы. Мышцы, объём Минотавра, вот что его беспокоило. Он хотел оставаться грозным Лёхой, истязателем сокамерников, сукой из сук. Он несколько раз определял себя: «бродяга, без родины, без флага». Тут он не кокетничал. Родины у него не было, также не было и флага — воровской мир был его врагом, но и ментовский не был другом. Одинокий Каин — вот кто он был.

Он превратил себя в целый мир, его единственная особь сделалась для него человеческим обществом. Он был сам себе армия, правительство, совесть, мораль и родина, и флаг. Презираемый следователями, ненавидимый своими жертвами, воровской мир ждал его, чтобы наказать. Лёха был сверхчеловек. Вполне в духе своей личности он однажды и сказал мне, что ни перед кем, кроме Бога, не преклонит колена. Его тело было его способом борьбы с миром. В углу, под окном, подмяв щекой подушку, один глаз его бодрствует, я вижу Минотавра, серая щека подмята. Мой личный истязатель застыл навеки.

Признаюсь, поначалу он бросал меня в панику. Но наслушавшись от него повторяемых кошмаров, я окреп и свыкся с кошмарами. Сцену на дальняке я пережил. Я её освоил. И стал отвечать ему, что по методу японского монаха самурая Дзете Ямамото я верю, что «путь самурая есть смерть». Что я долгие годы приучал себя ко всевозможным смертям: к смерти от пули, к смерти в горящем автомобиле, от ножевых ранений, к смерти от удушья, к смерти повешенного и к смерти от голода, к смерти утопающего и к смерти упавшего из окна. Что многие годы по методу Дзете Ямамото я репетировал эти смерти в уме. В деталях, что я уже испугался их. И не боюсь. Он сказал, что меня заразят СПИДом, и этой смерти я не репетировал. Он был прав. Я даже рассмеялся. Насколько изобретателен он был, одинокий Каин. А он улыбался кабаном.

— Хорошо,— сказал я.— Когда я писал свою знаменитую, скандальную книгу в Нью-Йорке, я на тюремную мораль в русской тюрьме не рассчитывал. Иначе не назвал бы героя своим литературным псевдонимом. Каюсь, хотел создать вокруг книги скандал. Я не подозревал, что скандал мне дорого обойдётся, что эта моя книга будет преследовать меня всю мою жизнь. Но вот так сложились обстоятельства. Если б знал, где упаду, соломки бы подстелил. И что теперь делать, Алексей, подскажи. Вот я вхожу в камеру — и что делать?

— Иди к смотрящему, назови себя. Хорошо бы, чтоб тебя под защиту взяли.

— Крышу что ли попросить?

— Вот если бы я с тобой на зону заехал,— задумчиво замечтался Алексей. Но очевидно тотчас понял несбыточность своей мечты. Я подумал, что я не смог бы защитить его от заточки, а сам как-нибудь отмазался бы от обвинения, почему у меня главный герой участвует в прелюбодеянии с лицом чёрной расы. Суку же ничто не спасёт. Может, его и не убьют, но жизнь его на зоне будет суровой.

— Но ты не беспокойся особенно. Тебя, конечно, на ментовскую красную зону отправят. Будешь там каким-нибудь библиотекарем,— он вдруг сделался погано-враждебным.— Дадут в руки метлу и поставят под окно начальства — подметать.

Доследование по Лёхиному делу, конечно, не имело места. Вне сомнения, Лёху давно осудили. Без сомнения, одинокий Каин, он сдал всех своих подельников и работал сукой уже в Бутырке. Как особо талантливого, его позаимствовали из Бутырки эфесбешники. Возможно, эфесбешники платили Лёхе сдельно, за каждую «чистуху», за запуганную душу. Снимали со срока по полгода или по году. Вот он и путешествует из хаты в хату, уменьшая себе срок.

Время от времени его выводили «на вызов». Он одевал кроссовки, затребовав их с вахты, одевал праздничные чёрные спортивные штаны, праздничную футболку и примеривал на голову красный платок, прося меня затянуть ему его сзади на затылке. Примеривал, но пошёл в платке только раз. Якобы его вызывали к адвокату, а его адвокатом якобы была женщина. В обмен на её услуги, сообщил мне Лёха, он предоставил адвокатше возможность жить в его квартире. Этой версии, однако, противоречило его беспокойство о судьбе его квартиры: он иррационально опасался, что квартира «пропадёт», за квартиру, я понял, он не платил уже несколько лет. «Скажи своей адвокатше, чтобы она занялась твоей квартирой,— посоветовал я ему.— Это же естественно». Но он продолжал высказывать свои иррациональные страхи о судьбе своей ненаглядной квартиры. Из чего я заключил, что никакой адвокатши нет в природе. Иначе почему она не оплатила Лёхе его квартиру хотя бы за год. Вряд ли сумма превышает тысячу рублей. Голая правда состояла в том, что одинокий Каин не имел ни родины, ни флага, ни единой души, чтобы хотя бы заплатить за квартиру. От адвокатши он возвращался всякий раз недовольным. Снимал праздничную одежду и долго складывал её в воздухе на весу, в то время как я держал для него одной рукой тремпель. Ему позволяли иметь тремпель для одежды, иначе говоря вешалку из твёрдой пластмассы. Одной рукой я держал, другой обычно переворачивал страницы книги, которую читал. Он хмурым умалишённым ровнял заломы своих штанов, до миллиметра отлаживал остов футболки, последним водружал красный платок. Глядя на нас со стороны, можно было решить, что мы дуэт шизофреников, а мы всего лишь были заключёнными российской демократии. Думаю, Баранов или Шишкин кричали на него, и требовали информации. Подполковник Баранов, полагаю, советовал ему набить мне морду, а более коварный Шишкин, являясь старшим следователем, запрещал это делать, предлагая продолжать запугивать. Что отвечал Лёшка, останется навсегда неизвестным. Может быть, сообщал, что я дрожу, как осиновый лист, и вот-вот паду зрелым фруктом к его ногам. Но видеокамера над дверью и Zoldaten в глазок могли видеть хмурого, заросшего человека, упрямо отжимающего сухое тело от пола в количествах, недоступных даже самым молодым нашим тюремщикам. И Zoldaten докладывали, что, человек регулярных привычек, обвиняемый не пропустил ни единой прогулки и наращивает тренировки, следовательно, не сломлен.

К концу нашей совместной отсидки Лёха совсем сменил тактику. Он не пытался больше запугивать меня, хотя и остался одиноким Каином во всех привычках. Он не пытался выведать у меня сведения о моём деле, он разумно ждал, когда я сам попрошу у него совета, заикнусь о моём будущем, скажем, спрошу его — опытного зека — о величине срока, который мне могут начислить. Вот тогда он начинал подталкивать меня к необдуманной искренности. Обычно я тотчас настораживался и прекращал расспросы. Он же злился, что для того, чтобы ответить мне, ему нужно знать как можно больше деталей. И какого х..я спрашиваю у него совета, если утаиваю детали и обстоятельства. Деталей он так и не дождался. Я думаю, за это его и перевели от меня.

Он прочёл большую часть рукописи «Священных монстров» и сделал свои замечания. Его реакционный разум криминала, пусть и ссучившегося, но криминала, отказывался постичь мою мораль человека — революционера в жизни, искусстве и политике. Поэтому он спорил, наскакивал на меня, обвиняя в безбожии, и даже назвал Дьяволом и заявил, что против меня следует бороться. Рядом с календарём у Лёхи была прикреплена картонная иконка Николая Чудотворца, хотя я никогда не видел его молящимся. Причиной же клеймения меня Дьяволом были плохо понятые им мои эссе о маркизе де Саде, о Ленине, Фрейде и Гитлере. Смелостью мысли Лёха не отличался.

Где-то в начале мая я добился от администрации изолятора права ходить писать в хату номер двадцать пять. Хата пустовала, и там обыкновенно курили наши Zoldaten — стражники, используя её как сортир и курилку. Я стал уходить туда в три часа, сразу после обеда, и оставался там до восьми. В конце концов мне удалось выбить у администрации даже настольную лампу. Зелёную, кагебешную, с красной кнопкой выключателя и бронзовым штативом. Так что пять часов в день мой мучитель вынужден был обходиться без моего общества. Когда я возвращался, он был как шёлковый, по-видимому, одурев в одиночестве. Он даже заботливо прикрывал своей миской мой ужин и был явно рад каждый раз моему возвращению. Это понятно, ведь сверхчеловек СИЗО «Лефортово» паразитировал на своих жертвах. Из них он вампиром высасывал свою уверенность, их страх делал его сильным, а их крушение — кульминацией которого был момент написания «чистухи» — сокращало срок его собственного пребывания в мрачной Вселенной Лефортово.

Двадцать первого мая, вечером, за ним пришли: «Собирайтесь с вещами». Он сделался растерянным, быстро собрался и ускользнул, коротконогий, с матрацем под мышкой, исчез. Помню его растерянное лицо, было видно, что для него это неожиданность, что его лишают меня. Лицо, как у ребёнка, у которого отняли игрушку, а он так любил дёргать её за голову. Боже, когда его уводили с его матрасиком, в глазах у него была боль, и боль в плечах, в прыщавой спине, скрытой чёрной футболкой. От него мне остались подарки: тапочки, которые я выбросил, зубная щётка, я ею не пользуюсь, но сохранил её, чёрная футболка с капюшоном; я сплю в ней каждую ночь, потому что у неё длинные рукава и она отлично предохраняет от комаров. И ещё темно-зелёная акриловая футболка. От меня ему не осталось ничего. Эх Лёха, мучитель ты мой! О таких старые русские писатели говорили: сильный характер. Добавлю: сильный де садовский характер. Как-то я объяснил его ему:

— Ты Тиран,— сказал я ему, и он был доволен определением.

Недействующие лица

Сравнительная прелесть радиостанций

Я никогда не нашёл бы времени размышлять и тем более писать о столь ничтожных вещах, как попсовая музыка, российское дерьмовое телевидение или мусорская газета «Московская правда», если бы не попал в спецтюрьму, в мир тишины и фактического одиночества. Ожидая в течение долгих месяцев в камере Лефортово, российской Бастилии, пока коварные иезуиты-следователи нароют на меня материал, я вначале написал о своих чувственных пристрастиях к гениям человечества («Священные монстры»), затем маниакально увеличил свои прошлые мгновения счастья («Книга Воды»). Далее я написал проект «Очертания будущего», а затем набросал историю НБП, она же моя политическая биография. Затем я написал пьесу. И мне стало не о чем писать. А писать было нужно, иначе мне пришлось бы лицом к лицу ежедневно жить с одиночеством спецтюрьмы. Вот в этот отчаянный момент я и бросился к предметам ничтожным, но доступным. К презренным, можно сказать, предметам: к радиостанциям, к единственной доступной нам в тюрьме газете, к телевидению, когда мне принесли телевизор. За неимением людей я сделал их действующими лицами моей трагедии. Они-таки являются полноценными, но недействующими лицами, участниками жизни.

В тюрьме я вынужденно слушаю радио. Оно вделано у нас в стену над дверью камер и управляется с пульта нашими тюремщиками. Таким образом мы идеальные радиослушатели, убежать никуда не можем, и что дают, то и потребляем вынужденно. Поскольку своих событий в тюремной жизни нет (ну разве что эпохальные события типа отныне, насмотревшись на омовения пленных чеченцев-мусульман, я стал подмываться из бутылки на дальняке), то ищешь событий вовне. От подъёма до отбоя, то есть с шести утра до десяти часов вечера, обыкновенно нам подают меню из как минимум четырёх радиостанций, каждая вещает часа по четыре. Правда, сплошь и рядом наши тюремные стражи отходят от меню и могут внепланово гнобить нас, например, каким-нибудь «Авторадио» часов десять подряд и лишь к вечеру включат «Маяк». Или за день заставят нас прослушать музыкальный мусор шести, восьми или десяти радиостанций. Но в основном меню соблюдается.

Самая зачуханная и отвратительная радиостанция — это «Европа Плюс». Выхваляясь тем, что её слушают в 560 городах России (несчастные города!), «Европа Плюс» на самом деле — пункт прокручивания одних и тех же занудных зарубежных и русских мелодий. Я пытался понять, записаны ли они у «Европы Плюс» заранее блоками, и пришёл к выводу, что «да». В течение нескольких часов песни не только повторяются, но звучат в третий и четвёртый раз в том же порядке. Пара заунывных итальянских мелодий, пара мелодий «Джипси Кингс» (не самое худшее в репертуаре), несколько полудурковатых мутных голосов, причмокивающих речитативом, что они «got Sacha», звучат трижды или четырежды и всякий раз в той же последовательности. То есть налицо блоки-«мосты» мелодий. Новости практически отсутствуют. Трудно понять, который час и что за страна у нас. Вдруг объявляется «семнадцать часов» и втыкается дебильный какой-нибудь синкопический пульс, годный для лечебной гимнастики. Новости на «Европе Плюс» всё-таки есть, но новостная программа у них (лавэ, что ли, у них нет?) звучит один раз в несколько часов, и можно её так и не дождаться. Песенки на «Европе Плюс» захудало-прокажённые, и слушая их, представляешь низкорослую жопатую американку в блестящем розовом спортивном костюме, выполняющую упражнения Аэробикс. Ритмы «Европы Плюс» захудало-параноидальные, танцевально-визгливые. Синкопы взвинчивают бедный мозг заключённого и побуждают к самому банальному безумию, какое есть в словаре психиатров. Хочется намазать рожу пшенной кашей, нет, перловой, чтоб погаже, да так и сидеть, высунув язык. Совершенно непонятно, где предполагается слушать репертуар радио «Европа Плюс», в каком положении,— нарезая салаты, передвигая мебель, ожидая приёма у доктора? Танцевать под эти синкопы немыслимо: они слишком истеричны. Музыка нечистая.

«Авторадио» недалеко ушло от «Европы Плюс». С той разницей, что на нём звучит меньше иностранных гнусных песенок, а больше отечественных гнусных песенок. Новости так же редки, как щепотка мяса в тюремном супе. Вообще что-либо связное и человеческое, сказанное человеческим тоном, на «Авторадио» так же тяжело услышать, как и на «Европе Плюс». По утрам компания придурковатых молодых людей лепечет бездарные глупости — девушка, проигравшая пари, заключённое по результатам футбольного матча, высовывалась из окна и приглашала прохожих зайти. Якобы изображая жрицу любви из квартала красных фонарей. Весь день такая станция может обходиться без людей. Засадил кассету сборной солянки и ушёл гулять. Один тип может обслуживать две таких радиостанции, как «Авторадио» и «Европа Плюс». «Авторадио», правда, сообщает о пробках на улицах столицы. Я только что явился с прогулки, где звучала советская бравурная песня о городе на Неве, фальшиво и противно: «Авторадио» во всей красе.

Радио «Максимум» редко появляется в тюремном меню. Отличить его от «Европы Плюс» можно только утром. Тогда в передаче «Жаворонок» развязный диктор предаётся безудержному бесталанному словоблудию. Так, 24 августа диктор, он же диск-жокей, в течение целого часа опять и опять повторял текст о ремонте квартиры. Суть сводилась к следующему: девушки охотно сдирают обои своими коготками, а вот клеить обои не хотят. Так что пусть человеческая речь и присутствует на радио «Максимум», она нарочито дебильна. Диск-жокею говорить слушателям явно не о чем, потому эфир заполняется, в полном смысле слова, разговорами о погоде. Несколько часов уже температура стоит на +13°. «Как же так!» — сетует диск-жокей. Сколько полезных вещей можно было бы рассказать народу за этот час? Научить иностранному языку можно было бы, познакомить с текстами Селина или Сада, или Жана Жене. Прочесть главы из книги Льва Гумилёва.

«Русское Радио» — особый случай. Это «Московский Комсомолец» эфира. Звёзды — русские пряники — вульгарные охломоны Пряников и Чижов. Первый сально подшучивает над последним. Из шуточек воссоздаётся облик этакого грязноватого толстенького лоха-инспектора Коломбо эфира. На «Русском Радио» преобладают сперматозоидные песенки для тинейджеров, погружённых в мечты, как бы перепихнуться, одновременно с выяснением, как же это делается. «Ты» и «я» — герои этих песенок. «Любовь, как я тебя ждала-а-а!» — воет тёлка. «Перепишу любовь и жизнь начну я снова без тебя»,— воет другая. Тёлкам есть о чём выть интенсивно, максимум через 15 лет на них погано будет смотреть, они торопятся. Будучи половозрелым и сексуально озабоченным зэком, сидящим на шконке в Лефортово государственным преступником, я вынужденно много думаю о «Русском Радио» и его певицах. Певицы эти поют на самом деле своим половым органом, у большинства певиц он толстый и ленивый, но есть несколько экземпляров и с сучьим тонким органом. Те, что с сучьим органом, должен признать, достают-таки нервы зэка, связанные с его мошонкой, и некоторое время с успехом мандолинят на них, вызывая в памяти крупным планом интимную анатомию последней любимой девушки. Это не значит, что певицы — большие мастера вокала или что песня — шедевр. Их успех у нас объясняется особыми тюремными условиями — мужчины без женщин склонны к нервной порнографической ревности. Песни про «ты» и «я» болезненно хуярят по нашим нервам и яйцам. Невозможность соития («коитус») болезненно разрушает нас.

Группа «Руки вверх» может быть философски названа «Апофеозом беспочвенности», а если отвлечься от философии, то весь репертуар этих тридцатилетних развлекателей — песни для тёлок допризывного возраста из касты «шудр». «И целуй меня везде / Восемнадцать мне уже!» — действует в тюрьме как огромный рисунок женского органа в туалете. Когда я только заехал на тюрьму, я посчитал «Русское Радио» худшей из радиостанций. Постепенно моё мнение изменилось. «Европа Плюс», «Авторадио», радио «Максимум» — много хуже, несравнимо хуже.

«Русское Радио» даже претендует на обывательскую философичность. Так, в рубрике «Реклама» можно услышать сентенции вроде: «А я дзюдо любил и до!» Чем не шедевр! Или: «98 процентов солдат мечтает попасть на гражданку, а два процента на гражданина!» Тоже шедевр пошлости. Такую передачу «Русского Радио», как «Мирись, мирись, и больше не дерись!», я готов даже признать социологически полезным прощупыванием нашего общества. В этом прощупывании, правда, российское общество предстаёт как крайне дебильное, населённое Максимами и Наташами, допытывающимися друг у друга: «Наташ, ну скажи, ты меня ведь любишь. Давай завтра поедем в Крым, но без тёщи». Так и хочется воскликнуть, повторяя слова Константина Леонтьева: «Неужели учёных сжигали на кострах, поэты страдали… Александр в крылатом каком-нибудь шлеме переходил Граник», чтобы свинская семья на «Русском Радио», поплёвывая семечки, употребляла свой словарный запас в 500 слов и хрюкала?» Из рубрики «Мирись, мирись» неизбежно следует мрачный вывод: нашу страну населяют коровы в штанах и юбках (быки крайне редки, они все в тюрьмах), лениво роняющие на ходу лепёшки дерьма. На «Русском Радио» Пряников подшучивает над Чижовым, употребляя шуточки ниже пояса штанов. Звучат песенки вроде:

Во втором куплете «Девчонки, оказывается, полюбили «Брата-два» / А я брата-два замочу едва» — вопит или вопиет солист. Этакие вопли таракана-обывателя. Песенка для слизняков у корыта. На тюрьме, кстати, тараканов называют «стасиками». Эй, «стасики» с «Русского Радио»!

Насколько запущен наш народ, насколько у него вытоптали достоинство, высокие помыслы, было мне плохо видно на воле. Здесь, в тюрьме, слушая вынужденное радиоменю, я обнаружил, что мы нация гопников. Радио «Маяк» при всей нафталинной своей старомодности (убыстренные и энергичные новые позывные дела не меняют) и обилии футбола и вообще советского спорта в программе, всё же человечнее. По-старомодному. Засчёт человеческой связной речи. Конечно, рассчитано оно на библиотекарей и бюджетников среднего возраста, вероятнее всего. Однако новости «Маяка» слушать можно. Пару раз я даже услышал о себе. Получасовые новости лучше часовых, они менее официозны, и даже тюремное сердце вдруг вздрогнет, услышав о новой перипетии в судьбе лефортовских соседей Радуева, или Быкова, или Моисеева. Если у попсовых станций «Европы Плюс», «Авторадио» или «Русского Радио» — вся их культура — это их грязные мутные музыкальные шумы (впрочем, на «Русском Радио» есть рубрика «Людям о людях»; почему-то она базируется на интернетовских текстах жёлтой английской газеты «Сан»), то у «Маяка» культура — ретро-советская. В гостиной «Маяка» звёзды — малоизвестные режиссёры и другие перцы культуры — разглагольствуют ежевечерне о том, как им тяжело жить в искусстве. Всё это вызывает улыбку у заключённого.

Самое качественное радио в РФ — бесспорно «Эхо Москвы». У них самый лучший информационный блок. Новостная информация выбрасывается каждые 15 минут и обновляется. Хотелось бы большей широты охвата информации новостей, а не только московских новостей и сообщений о мёртвой подлодке «Курск», которой нам заебали мозги. Чрезмерно много погоды втиснуто на «Эхе» в один час вещания, так и чувствуешь после на коже все эти градусы и влажности. К сожалению, самая прелесть «Эха Москвы» — их быстрые и чёткие интервью с интересными собеседниками — нам в тюрьме недоступна. В Лефортово «Эхо» врубают обыкновенно ранним утром, а интервью свои «Эхо» проводит во второй половине дня.

У «Эха» есть ещё недостаток — некоторый перекос в сторону классической русской интеллигентской культуры. Упрёк можно выразить одной фразой из шлягера 60-х годов: «Много у нас диковин / Каждый мудак Бетховен». Приглашаются во множестве захудалые вымученные режиссёры и дирижёры. Пылкий Вартафтик в паре с чопорным стариком с азербайджанской фамилией воспевают консерваторские нравы. Нафталином несёт от гитаристки Натэллы Болтенской: она похожа на сонную Новеллу Матвееву, она ещё вдобавок и сотрудница радиостанции. Короче, старомодной сыростью попахивают их культурные вкусы. Но если «Маяк» старомоден по-советски, то «Эхо» старомодно по-диссидентски. За Мандельштама, за Бродского или театр — глотку перегрызут. Но всё это можно простить хотя бы только за то, что люди на «Эхе» общаются, вступают в дискуссии, возражают друг другу, у них есть мнения. Тогда как на подавляющем большинстве радиостанций преобладает обезьяний музыкальный шум, лоботомирующий российское общество. И без того неумное и ограниченное.

Радио «Россия» я слышал у нас на тюрьме (это у нас внутри так говорят, а не авторская неграмотность), я слышал лишь пару раз. Радио «Россия» можно отнести к категории всё ещё советских радиостанций. Так, в провинциальных городах или на окраине Москвы остались ещё реликтовые советские продмаги. В советских продмагах и радиостанциях есть своя прелесть, однако они полная противоположность таким радиостанциям, как «Европа Плюс». На них говорят, но скучно, плаксиво, с лживым пафосом читают дерьмовые стихи. Опять появились на ретростанциях цифры достижений — гектары вспаханных земель, яйценоскость и удойность — верный признак того, что мы живём при режиме Реставрации, во второй серии Совдепа. Яйценоскость и вспаханные гектары в одном случае и синкопическая утомляющая потная музыка аэробикс в другом — одинаково не то, что нужно. Хочется услышать умные, страстные и честные разговоры внутри общества. Даже «Эхо Москвы» слишком стерильно и чистоплюйственно, ангажировано на стороне приличной жизни. Мир страданий, в котором ежедневно живёт тюрьма, смотрит на репродуктор над стальной дверью, как на придурка или педика Шуру. Мужской радиостанции в России не существует. «Русское Радио» путает мужественность с толщиной брюха и с пивом.

Империя криминала

Каждый день телеканалы изрыгают очередной въедливый репортаж о ржавом железе: о подлодке «Курск». Отпилили болт. «Вот новые интересные фотографии, они обещают пролить свет на трагедию «Курска» — и показывают банальные ржавые железки под водой. Ежедневная назойливость, с которой нам всучивают уже год эту несчастную подлодку, крайне раздражает. Не хочу я видеть эту вашу волну Баренцева моря, никакой голландской чудо-пилы мне на хер не надо — она похожа на никитомихалковскую бритву сибирских лесов. Есть отличная пословица: «Хорош пирожок к обеду» (если такой пословицы нет, так будет!) Надо было Президенту в своё время оперативно явиться на место гибели подлодки в течение 48 часов, не пришлось бы год после этого грех бесчувственности замаливать и нас ежедневно этим кладбищем под водой травить! Уберите «Курск» с экрана, совсем затравили!

Мой бывший сокамерник, молодой бандит Михаил, как только мне завезли телевизор, начал терроризировать меня обязательным просмотром программы «Криминал» по НТВ. Слава Богу, он вставал только к обеду, и утренних порций «Криминала» я избегал (всего их демонстрируют пять раз в день).

— Зачем?— вопросил я своего бандита.— В тюрьме сидишь, по статьям проходишь, тебе мало криминала в твоей жизни, чтобы смотреть его ещё и на экране?

— Я должен быть в курсе,— объяснил Михаил.— Надо знать, что происходит в моём мире. На зону заеду, вдруг кого встречу, чтоб опознать.

Таким образом, «Криминал» служит своего рода информационным бюллетенем: в тюрьмах могут следить за самыми интересными событиями в преступной жизни страны, следить за судьбой друзей, знакомых и подельников. (В литературной жизни, скажем, подобной передачи нет, а жаль.) Помимо этого «Криминал» выполняет и функции семинара по повышению квалификации. Программа учит новым методам преступлений. Так сказать, осуществляет обмен опытом.

В своё время Фридрих Энгельс доказал важную роль преступника в экономике капиталистического государства. Существование преступника порождает необходимость существования полиции, судов, тюремной системы, прокуратуры. То есть один преступник с сошкой (с фомкой, автоматом и пр.), а семеро — с ложкой: адвокат, прокурор, судья, полицейские, тюремные охранники и прочие иждивенцы преступника эксплуатируют его, живут за его счёт. А теперь иждивенцами преступника стали и СМИ, в первую очередь телевидение. И не только передача «Криминал» на НТВ. ТВ-6 эксплуатирует ту же жилу, выпуская четыре раза в день передачу «Дорожный патруль». Начав своё воспроизведение с сериала «Менты», российские сериалы, воспевающие стражей порядка, а заодно и эксплуатирующие преступника, мгновенно клонировали сами себя. Появился «Бандитский Петербург», «Агент Национальной Безопасности», а теперь ещё и «Патриаршие пруды» и «Маросейка-12». Вначале робко следуя примеру давно уже эксплуатирующих золотую жилу криминала коллег из USA, наши создатели по-быстрому наклепали историй о крутых офицерах всяческих служб. На самом деле офицеры ещё круче в жизни, чем на экране российских ящиков. Если бы публика, сидящая в трусах перед своими фабриками грёз, знала, как обращаются с человеком, имевшим несчастье попасть к ним в лапы, реальные менты и агенты, то она бы от страха бледнела, икала, пукала, блевала и наложила бы вонючего дерьма в штаны. Там работают прирождённые убийцы. А как пластиковый пакет на голову подозреваемому надевают, чтоб добиться признания, слышали? А как пытают электротоком или просто избивают, положив дубинки в картонные пеналы — в них обычно транспортируют люминисцентные светильники,— слышали?

Телеэкраны криминализируют общество и успешно вытесняют из меню домашней фабрики грёз даже иностранные фильмы. Говорят, производство одной серии «Маросейки» или «Прудов» стоит не более пяти тысяч баксов. Прокат иностранных фильмов обходится куда дороже. В результате вскоре на телеэкранах России останется только криминал. Но ещё дешевле милицейских сериалов прямой эфир. Российское телевидение отличается панической боязнью прямого эфира. Конечно, большую часть этой боязни следует отнести на счёт того факта, что у нас полицейское государство. Потому администрация телеканалов боится свободного вяканья граждан. Неизвестно, что придёт в голову сказать тому или иному приглашённому индивидууму — как бы места не потерять потом, после такого прямого эфира. Прямой эфир, следует пояснить, это и есть собственно телевидение, всё иное есть лишь прокат фильмов или прокат заранее смонтированных роликов, сделанных по определённому сценарию на определённую тему. Прямой эфир дешевле, интереснее, мгновеннее проката, за который ещё и нужно платить мзду. Он дешевле сериалов, где актёрам, пусть и неизбалованным, русским, нужно всё же платить. Однако полицейское государство, скрывающее от населения определённые тайны, всегда бежит от прямого эфира, как вампир от распятия. В годы свободы в 1987–1991 годах вспомним, как много было телешоу в прямом эфире. Сейчас нет ни одного, появилось вот «Свобода слова» Савика Шустера. Пока я видел одно его шоу. Когда опять придёт свобода, мы увидим, насколько расцветёт прямой эфир. Маленький чёрный ящик телевизора заслал мне в Лефортово старый друг Виктор Алкснис. Телевизор предназначен для автомобиля, экран у него крошечный, однако зэки впиваются в него глазами, едва вскочив со шконки. Так было с молодым бандитом Мишкой, так же дело обстоит с мошенником Иваном Витманом (Ихтиандром) и боевиком Асланом. Телевизор — средство покинуть камеру, отвлечься, забыться. «Фабрика грёз», одним словом, хотя это и было изначально сказано о Голливуде. Увы, телевизор есть фабрика грёз для людей попроще; для меня же, маньяка, как называл меня Лёха, грёзы телевидения просвечивают своими клееными декорациями: я вижу подделку, вижу липу и грёз не испытываю. Я не верю в фильмы, вижу в героях только глупых актёров, бедный я бедный, я не население Индии или Египта, и потому мне остаётся только упоение барабанной дробью новостей, реальными событиями мира. Не в силах не видеть условности, я вначале распрощался с удовольствием чтения романов. Случилось это давно, может быть лет 30 тому назад. Затем лет 25 тому назад я стал (как бельмо на глазу появилось и не сходит) видеть вопиющую условность фильмов. Я завидую Мишке или вот Аслану и Ивану — они могут следить за актёрами, подламывающимися под героев, и верить. Я не верю. С шоу дело тоже обстоит не лучше.

Депутат Комиссаров, когда ещё он не был депутатом, а я не сидел в военной крепости, приглашал меня на свои шоу дважды. Снимали неумело и долго, часов по пять, кажется. Студия была полна идиотов, но и несколько неглупых людей присутствовало. Сам Комиссаров был похож на парикмахера из Одессы. Сейчас «Семья» — это целая индустрия. Под этой маркой выпускаются товары. В конце передачи Комиссаров рекламирует свои книги, написанные по мотивам его шоу. «Семья», возможно, есть одно из правдивых зеркал российского общества. Такое же, как «Мирись, мирись, и больше не дерись!» на «Русском Радио». И это удручающее зеркало. Даже если передача на 50% склепана из подготовленных блоков, даже если исповеди её участников — заранее написанные сценарии, смотреть на таких соотечественников противно. Пожилой мужчина ростом в 147 сантиметров говорит о своих требованиях к женщинам, и эта клиническая патология транслируется на всю Россию. Одновременно сам Комиссаров в рекламных паузах продаёт то дублёнки, то какую-то фирменную мазь от прыщей под названием «Семья». Затем присутствующие, как на процессе хунвейбинов над китайским чиновником, высказываются по поводу любвеобильного карлика и его любовных проблем. Советуют, что ему следует делать. Карлик хотя и явился с проблемой, но выглядит нагло. А Комиссаров по-прежнему выглядит философствующим одесским парикмахером. Вся эта дикая обывательская пошлость заставляет вспомнить благородного Чаадаева, сетующего в «Философических письмах» по поводу Царь-пушки, которая никогда не стреляла, и Царь-колокола, который никогда не звонил, как символах русской государственности. Милый благородный гвардейский офицер Чаадаев, чтобы он сказал, послушав «Мирись, мирись и больше не дерись» или поглядев «Мою Семью», о символах нашего народа? На воле мне было некогда, я строил партию, я желал наилучшим образом устроить жизнь и государственность моего народа. Но на лик этого народа мне было некогда взглянуть. И вот остановили на бегу, в задыхающемся беге моём, и гляжу на лик. Ну ясно, народ и «Моя Семья», народ и «Мирись, мирись и больше не дерись!» — не тождественны. Но, увы, близки. Вся эта хохмаческая пошлость чудовищна.

Меню новостей на каналах мало чем отличаются друг от друга. На «оппозиционном» канале Березовского ТВ-6 чуть больше репортажей из Чечни, и только. ТВ-6 по-прежнему продолжает продавать несколько раз в день дублёнки магазина «Снежная королева», и порой канал больше похож на вещевой рынок в Лужниках.

Подбор новостей почему-то один и тот же на всех каналах, занудный и ограничивается пятью-шестью темами. На всех каналах. Отступить в сторону и показать иное не в силах и оппозиционный ТВ-6. Нельзя что ли обойтись без остохуевшего «Курска» хотя бы на ТВ-6? Передача «Скандалы недели» выродилась в безобидное зубоскальство. Характерной для беззубых «Скандалов» можно считать встречу Лаэртского (автора альбома «Сиськи в тесте») с Фантомасом Госдумы депутатом Шандыбиным. Результат — вышучивание, «гашение» тех неординарных происшествий в российской жизни, которые «Скандалы» намеревались освещать. Несерьёзные личности Шандыбина и Лаэртского делают несерьёзными и события, о которых они говорят.

Трагическое и героическое ушло с телевидения, и не по его собственной воле. Между тем на полях, в горах и тюрьмах нашей Родины есть чрезвычайно интересные люди. Даже в формате бывшей передачи «Герой дня» или «Глас народа» можно сделать честные без фильтров интервью в прямом эфире с людьми, о которых говорит страна: с полковником Будановым (прямо в больничке Сербского), с Анатолием Быковым (в Лефортово), с Шамилем Басаевым (в горах), со мною, в конце концов (в Лефортово). Это что, не интересно было бы? Но вы копаетесь в своём свинстве. Ну и копайтесь, свиньи!

«Переодевшись в костюм Красной шапочки, я впорхнула…»

После выборов в декабре 93 года «Советская Россия» полностью ушла под коммунистов, и мне пришлось искать себе газету. Через посредничество моего тогдашнего издателя Шаталова я приземлился в «Новом взгляде», во вкладке в «Московскую правду» («Взгляд» редактировал тогда Евгений Додолев). Весь 1994 год, до того как я стал в ноябре выпускать газету «Лимонка», я печатал свои статьи у Додолева. В «Новом взгляде» собралась тогда сверхпёстрая компания экстремистов всех сортов: от Ярослава Могутина и Валерии Новодворской до автора Жириновского. Я опубликовал в «Новом взгляде» с полдюжины отличных вещей, среди них очерк «Псы войны», так что вспоминаю газету с удовольствием. В ту эпоху в ней присутствовала жизнь. В венах газеты текла кровь. Позднее Додолев стал издателем никому не нужных газет. Не помогло и то, что он женат на вдове Цоя.

И вот спустя семь лет в кормушку моей камеры ежедневно просовывают «Московскую правду». Додолев в газете до сих пор присутствует как учредитель вкладки — листа в две полосы под названием «Музыкальная правда». Любой наугад взятый кусок из «Музыкальной правды» даёт о ней полное представление. Вкладка рассчитана на людей с мозгами кошки. Марина Хлебникова, страшненькая длинноносая звезда, делится сокровенным:

«На днях я открыла багажник машины и увидела, что он весь заполнен коробочками с подарками. На упаковках некоторых из них была новогодняя тематика (газета за август). А всё почему? Потому что постоянные гастроли, концерты и съёмки мешают вовремя поздравить друзей с праздниками. Со дня на день я уезжаю в отпуск, а потому решила обязательно развезти всем так и не доставшиеся подарки. Первым в списке поздравляемых был стилист Дима Жилин… Переодевшись в костюм Красной Шапочки, я отправилась на съёмочную площадку, где в тот момент работал Дима. Я впорхнула в павильон с коробкой, в которой был манекен, приобретённый в Париже специально для Диминого салона, а потом… так же неожиданно уехала. Шура получил от меня в подарок огромного плюшевого дельфина. Очень было жаль расставаться с такой игрушкой. Владимиру Маркину я подарила картину на кухню. Там за стеклом стоит такой маленький веничек, а на полочках — баночки с вареньем.

Белый рояль — подставка под бутылку — торжественно был вручен Сергею Минаеву. Так потихоньку багажник опустел. Уставшая, но довольная, я добралась до дома и начала собираться на отдых. Внезапно в дверь позвонили. На пороге стоял курьер с огромным букетом цветов».

Прочитав откровения «впорхнувшей в костюме Красной Шапочки» (в августе) с плюшевым дельфином, белым роялем, веничками и баночками, диагноз можно поставить только один: идиотка! Идиотка в том смысле, что существо недоразвитое. Трудно, конечно, требовать от неё, чтобы она стала вдруг трагической Эдит Пиаф или хотя бы сложной и талантливой Ниной Хаген, но, блин, хоть бы кто подвёл её к зеркалу и убедил, что она не Красная Шапочка, а половозрелая костлявая матрона с хмурыми чертами лица, похожая на уборщицу. Что детсадовские плюшевые дельфины и белые игрушечные рояли плюс венички и баночки, все эти сю-сю — это, блин, эквиваленты обывательских слоников на вышитой крестиком салфетке её мамы. Что даже задрипанный artist должен тянуть выше, стесняться надо этой хуйни, Шапочка в Красном, пошлячка, убожество! Чрезвычайно убого, впрочем, большинство персонажей попсового мира. Певица Валерия заявляет: «Наконец завершила свой новый альбом, у него замечательное название — «Глаза цвета неба»». Некий Андрей Григорьев-Аполлонов из группы «Иванушки-интернейшенл» поведал, что его группа посвятила уик-энд съёмкам клипа «на новую песню «Осенние звёзды», которую мы уже переименовали в «Капельку света»».

Хочется заорать, а почему не в «Баночку говна»? Ну как объяснить безмозглым и тотально неталантливым тупицам из шоу-бизнеса, что «глаза цвета неба» и «капелька света» — это и есть стандарты пошлости. Даже «глаза цвета кальсон» было бы лучше (сатирически ядовито. На «Русском Радио» в исполнении Пряникова и Рыжова!) Объяснить нельзя. Надо, чтоб вышеупомянутые лица имели хоть «капельку» вкуса. А они не имеют. Главный редактор «Музыкальной правды» Отар Кушанашвили когда-то имел вкус. Году в 94-м меня познакомили с ним у дверей здания, где помещается «Московская правда», на улице 1905 года, познакомил меня с ним Ярослав Могутин. Кушанашвили был тогда длинноволосым и заёбистым молодым журналистом. Оба начинающие скандалисты — Могутин и Кушанашвили — смотрели на меня с уважением, как на мэтра скандала, хотя я, в отличие от них, никогда к скандалу не стремился. Впоследствии Могутин уехал в Штаты и опубликовал там по-русски пару книжек текстов и стихов, вышибающих все охранительные клапаны литературы. В этих книжках есть несомненный талант, они преступны, а это похвала для художника. Однако свой экстремальный скандализм Могутину не удалось сделать литературой. Все виды извращений, декларируемые им в текстах, навсегда останутся лишь фактами его личной биографии. В чём там дело, я до конца не понимаю, может быть, излишняя перенасыщенность виной. Может быть, литература — это всё же умолчание. Могутин выбрал для себя экстремальный, тяжёлый путь. Скорей всего этот путь приведёт его к преступлению или самоубийству, если всё это всерьёз, то есть если его мировоззрение аутентично его книгам, а если нет, то к забвению и лишь к выпадению прямой кишки годам к тридцати пяти.

Кушанашвили выбрал менее достойный путь пошляка и клоуна. После того как он обидел примадонну российской песни Аллу Пугачёву и, поймав его в подъезде собственного дома, неизвестные мстители выстригли ему гриву и вымазали зелёнкой, журналист стал беззубым болтуном. Этакой старушкой шоу-бизнеса. Он долгое время подвизался на роли ночного ведущего музыкальной передачи на ТВ-6, пока новая команда Киселёва не свергла его, очевидно, сочтя непригодным. Вот он редактирует стенгазету «Музыкальная правда», а она заканчивает свою короткую жизнь у нас в тюрьме. Крайне прискорбно вспоминать этого черноглазого, с волосами до пояса парня стоящим у входа в газету. Укатали Сивку… Все статейки в «Музыкальной правде» восхваляют бездарных глупых певичек и певцов российской песни. Хотя бы в одном номере вспомнил Отар свой былой праведный нигилизм и выплюнул бы всё, что он на самом деле о них думает. Вовремя побить человека, как видим, имеет-таки воспитательное значение. Можно превратить безбашенного молодого нигилиста в беззубую, но болтливую старушку шоу-бизнеса. Ай да Алла Борисовна! Исправила! Из прямого сделала горбатым! Собственно всего-то семь лет прошло с того летнего дня у здания газеты на улице 1905 года, а судьба двух самых скандальных в то время московских молодых журналистов уже так драматически сложилась.

Я? Ну мне моя отсидка только прибавит звёзд на погонах, а если ещё умру в тюрьме, обеспечит бессмертие и культ. Я уже культовая фигура, статус мой теперь недосягаем. Ничего принципиально иного, чем доселе, со мной не случилось. Достойная последняя треть жизни наступила. А вот двое ребят сложились и выбрали судьбы. Обе судьбы, впрочем, грустные.

Моя планка для искусства, даже популярного, стоит выше, и отнести меня к числу злопыхателей и отрицателей всего и всех не удастся. Мне нравится песня: «Гагарин, как я Вас любила, ой!» Мне нравится вещь группы «Тату» — «Нас не догонят». Это оригинально. Первый альбом Мумий Тролля хорош — «В подворотне нас ждёт маньяк, хочет нас посадить на крючок», «Владивосток две тыщи». Кстати, после меня Мумий Тролль гулял с девочкой-дощечкой Наташей, так что у нас была общая девочка. Привет, Илья Лагутенко, тюремный, крепкий привет, пестуй свой талант. Совсем с недавних пор мне стал нравиться Цой, раньше я долгое время считал его подражателем Джима Моррисона. Теперь вижу самоценность Цоя. Перед тем как я сел в тюрьму, мне нравилась вещь из «Брата-2» «Полковнику никто не пишет, полковника никто не ждёт» / «Чужие города, холодная война». В тюрьме эта вещь для меня стала крепче, пропиталась рассолом. В полковнике я вижу себя. Несколько раз она звучала из тюремного репродуктора.

А звёздам попсы следует запретить разговаривать, давать интервью, чтобы своими веничками и баночками они не срали вокруг. Вообще же своё мнение о музыкальных шумах я подробно выразил ещё в 1988 году в книге «Дисциплинарный санаторий». Обилие музыки отвлекает человека от мышления. От размышлений над собой, над состоянием мира, над обществом. Пассивно предаваясь музыке, её потребитель отказывается от личных попыток осмыслить мир вокруг себя и выразить это осмысление в акте искусства или в действии. Музыкальные шумы способствуют духовному параличу тех, кто их потребляет. Зачем понимать себя и мир, когда можно запустить «Восемнадцать мне уже». Но это лёгкий путь, ведущий к существованию овоща, торчащего на грядке. В конце концов музыкальных шумов как раздражителей становится недостаточно, и овощ начинает поливать себя водкой или пускает по вене раздражитель. К 35–40 годам овощ готов на свалку. Если его не зарежет или не убьёт утюгом собутыльник (или приятель-наркоман), он шелудиво сдохнет в голой квартире, где распроданы даже простыни.

Песен и песенок в мире созданы миллионы. Подавляющее большинство — это накипь шумов, пена дерьма, щепок и грязи на некогда девственной мелодии мира. Я сожалею, что звук научились запечатлевать и записывать. Человек неуклонно глупеет ещё и потому, что изначально не всякий подросток может выкарабкаться из тисков примитивных эмоциональных настроений, диктуемых попсой. Подросток привыкает быть иждивенцем чужих эмоций. Это всё не так невинно, как кажется. Это добровольное оболванивание себя самого. Капитуляция перед жизнью.

Сушеные ослиные мозги

В те дни, когда в «МП» нет вкладки «Музыкальная правда», в неё вкладывают «Столичный криминал» или «Наш округ», или «Квартирный ряд», или «Московскую перспективу». «Округ», «Ряд» и «Перспектива» суть один и тот же продукт, но поданный под разными этикетками. Четыре полосы «Московской перспективы» повествуют о строительстве, реконструкции и развитии Москвы. Они заполнены текстами советской кондовой добротности и снабжены фотографиями солидных дядьков — строительных московских боссов — и фотографиями их проектов или уже отстроенных зданий. «Квартирный ряд» даёт почти то же, но с уклоном в покупку и строительство квартир. Перлы строительного стиля просты и суровы. Как сами застройщики. «Южное Бутово считается сегодня самым крупным районом массовой жилой застройки в столице,— повествует Гомер из «Московской правды».— Понятно и проблем здесь немало. В нынешнем году дела идут лучше, чем в прошлом. Один только пример: во втором квартале введено около 170 тысяч квадратных метров общей жилой площади — рекорд по показателю за три месяца». «Вне зависимости от формы собственности вся Москва, в определённом масштабе, сейчас разделена функционально, строительно и ландшафтно». «Сейчас в Марьинском парке введено в эксплуатацию более 2,5 миллионов квадратных метров жилья. В этом году к ним прибавится не менее 35 тысяч. Растёт ввысь и вширь, хорошеет район». Это стиль 1966 года, я его отлично помню по моей юности.

Такие поэмы для чиновников и бетонщиков распространяет «МП» тиражом около 300 тысяч экземпляров ежедневно. Портретов строительных Красных Шапочек изобильно много, от трёх до пяти на полосу. С телефонными трубками у щеки, с лицами Фантомасов, натянувших чулок на физиономию. Ясно, что московское правительство пропагандирует себя таким железобетонным способом. Впрочем, часть пропагандистских усилий не достигает цели. Мы в тюрьме из этих четырёхполосных вкладок, как правило, свёртываем кульки для мусора. Ежедневно. Солидная часть тиража «МП» ведь, как я уже заявлял, идёт в московские тюрьмы. Нам же здесь ни «Квартирный ряд», ни «Перспектива» не нужны — у нас квартиры казённые. Да и на воле вся эта бла-бла-бла о немеряных квадратных метрах выглядит идиотически. Это при советской власти метры раздавали гражданам в порядке очерёдности. Сейчас квадратные метры стоят от 700 долларов и свыше двух и трёх, бывает, тысяч за метр. Поэтому советские похвальбы морями квадратных метров в послесоветское время выглядят, как похвальба длиной бесполезного отростка аппендицита. Похвальба такими достижениями — всего лишь привычка советских времён. В советские времена имело смысл гордиться количеством сооружённых квадратных метров, ведь более или менее равномерно советские квадратные метры распределялись среди всего общества. Сегодня они достаются исключительно тем, кто имеет нетрудовые доходы. Они достаются не всем, а самым ловким, пронырливым, обманщикам, по сути, всех остальных. Строительные же подрядчики сооружают метры себе во благо: они же их затем продают. Суть же этой херни сводится вот к чему: администрация скупо считает бабки и за доллар тебя удавит, а психологически они всё ещё видят себя в зеркале общественно важными идеалистами Стахановыми. Типичный пример оглупления. Окститесь, вы уже давно не героические советские строители!

За вкладки «Московская перспектива», «Квартирный ряд», «Наш округ» правительство Москвы выдаёт «Московской правде» жирные дотации в миллионы рублей в год. А газеты идут на тюремную свалку. И только я, безумный зэк, интересуясь феноменом обыдления и оглупления общества, вот спас их от забвения.

Вкладки «Наш округ» (по очереди нашими бывают и Северный, и Южный, и Центральный округа, и Зеленоград) больны той же болезнью, что и «Перспектива», и «Ряд». Их авторы ошибочно принимают РФ Путина за СССР. А сегодняшнее сборище абсолютно враждебных друг другу индивидуумов — за то дисциплинированное общество, где официальным лозунгом был «Человек человеку друг, товарищ и брат!» Сегодня же нашему обществу подходит лозунг «Человек человеку цель, добыча и враг!» Герои сериалов, повествующих о жизни округов Москвы — отставные офицеры, забаррикадировавшие свой подъезд от посторонних (один соорудил форменное КПП). Или отважные старушки, стукачихи с блокнотиками, круглые сутки дежурящие у окна и записывающие номера автомобилей и приметы посетивших дом чужаков. Антигерои — какие-нибудь кавказцы, вторгшиеся на территорию со своими шашлыками, арбузами или биллиардом. То есть имеется мощный позыв к возвращению советского типа обывателя, есть прославление такого типа. Одновременно ясно, что общество вокруг таких советских ретрогероев совершенно другое: бизнесмены, мошенники, богатеи (толстые морды), и отставные военные и вохровцы, устроившие из подъезда блиндаж, в нём случайные чудаки. Статья «Режим есть режим» объясняет, как гражданам зарегистрироваться в округе и что их ждёт, если не зарегистрируются. Впечатление от «Наших округов» — сильное. И вывод следует однозначный — происходит частичная реставрация Совдепа, внедряются всё те же нравы доносительства на появление чужого, неординарного. Герои «Перспективы» и «Округа» — толстобрюхий строительный босс и начальник милиции. Но если в советские времена эти герои ещё как-то пролазили в ворота моральных качеств советского человека, то в сегодняшней реальности строительный босс — сомнительная фигура. В него уже пару раз стреляли, а как он получает свои выгодные заказы, одному Богу и Мэрии ведомо. А начальник отделения ездит на джипе «Гранд-Чероки», и если напрашивается вопрос, как он такой дорогой автомобиль приобрёл, то благоразумнее не пытаться искать на него ответ. Тут налицо ошибочка и тех, кто делает эти вкладки, и ошибочка — накладка всего российского общества. «Ребята,— хочется сказать,— хватит притворяться Красными Шапочками, Стахановыми. Вы все в той или иной степени наглые преступники, и нечего мямлить, так бы и сказали, нечего корчить из себя дядюшек-благодетелей, нечего прятаться за квадратные метры и всё такое прочее».

Вкладку «Столичный криминал» делает почти единолично некий Эрик Котляр, отставной мент супного типа. Поскольку однажды его физию опубликовали на его вкладке, то я и видел. Воззрения Э.Котляра на криминал именно такие, какие должны быть у отставного мента. Он патриот России ментов и самого себя. Он за смертную казнь, против чурок («зверей») и считает каждого попавшего за решётку злодеем. Хорошо бы поместить Котляра в камеру Бутырки на месяц, затем на месяц перевести на Матроску, месяц повозить в автозэке, месяц подержать на Пресне, месяц на зоне, и журналист-мент пересмотрел бы свои взгляды.

Длинные, как простыня, свои статьи Эрик Котляр переписывает каждую из двух-трёх источников. Каких только диковин там нет. Составляются ужасные заговоры против России, а интригуют против России все. Когда в конце августа «Новая Газета» опубликовала специальный номер «ФСБ взрывает Россию!», то Котляр обвинил «Новую Газету» в плагиате у него, Котляpa. С помпой на целой полосе были преподнесены четыре жидкие строчки из «Новой газеты», действительно похожие на четыре жидкие строчки Котляра. Ну и что? Видится, как, поевши супу, милицейский отставник жмёт на засаленную мышь и прилежно делает свой урок, чтобы понести его человеку под кодовым названием «Шод Мулиджанов» на суд. Ибо Шод — главный редактор газеты «Московская правда». Судя по всему, он чурка и одновременно «зверь», и поэтому ему нравится Котляр.

Без вкладок четырёхполосная «Московская правда» предстаёт достаточно убогим, бедным и потерянным изданием. Первая полоса, весь её подвал, как правило, заполнена хроникой происшествий. Точнее говоря, это исключительно криминальные новости. Значит, у газеты хорошие связи с ментами через всё того же Эрика Котляра, вероятнее всего. Криминал сегодня не использует только ленивый, потому особой изобретательности «МП» тут не проявила. В центре первой полосы, как правило, помещаются основная статья номера и фотография к ней. Эти статьи принципиально фантастичны и не соответствуют действительности. То есть они придуманы, высосаны из пальца. Хуйня всякая ленивая публикуется о комарах или нашествии саранчи на московские канализации.

В углах газеты обнаруживается высокая реклама: «Носки мужские». На четвертой полосе статейка «От сглаза, порчи и зомбирования помогают избавиться руны», там же приютилась реклама «Гадание — точность 100%», или превозносится до небес жуликоватый психиатр с бородкой «фото прилагается». Все эти штучки, конечно, не способствуют созданию серьёзной репутации «МП». Не хватает только поштучной продажи свечей от геморроя.

В фантастической повести японца Акутагавы Рюноскэ «Страна водяных» в стране капп-полулягушек газеты изготовлялись из смеси сушёных ослиных мозгов с целлюлозной пульпой и со столь же достойными ингредиентами, я их запамятовал. «Московская правда» недалеко ушла от газет Страны водяных. Но ещё более суровая правда состоит в том, что «Московская правда» — типичная российская газета. «МП» по стране тысячи. «Независимая Газета» — одна в своём роде, «Коммерсант» — один в своём роде. Моя возлюбленная «Лимонка», основанная мною, не имеет аналогов и прецедентов, а вот «МП» — имя ей Легион хуеты. И даже если вдруг читаешь в «МП» что-нибудь правильное, по жизни верное на фоне всех остальных ослиных мозгов — правильное скромно даёт дуба среди ослиного зловония окружающих материалов. Газета для недочеловеков.

Прогулка заключенных

Я слышу, как хлопает кормушка в камере рядом. Сейчас, секунды… Тело напрягается. И вот он — хруст открываемой кормушки: «Доброе утро! Подымаемся!» Я вижу мутное пятно Zoldaten в квадрате стальной двери. Гнилая муть его формы и неразличимые без очков черты лица. Я откидываю одеяло и встаю. На мне белые высокие шерстяные носки, ноги голые. Трусы. Зато плотно защищена грудь двумя футболками и свитером. Какое на хуй доброе утро. Тюрьма. И такие статьи, как у меня.

Рядом со мною встаёт Иван. Аслан лежит, потому что втроём всё равно не развернёшься. Иван, в воткнувшихся в задницу трусах, пузатый молодой верзила, выкладывает только ему понятным способом свои домашние одеяла. Он оденет сейчас штаны и уляжется в них меж тех же одеял. Только в штанах и в том, что он прячет простынь, и состоит его «подъём».

Я складываю простынь по длине вдвое, выкладываю её на шконку, прижимаю рукой, как это делала моя возлюбленная крошка Настенька, всякий раз с болью вспоминая её. Её жест приглаживания был вызван необходимостью и ленью. Шестнадцатилетняя, она не выросла тогда выше 1 метра 57 сантиметров и потому не могла взмахнуть простынью над кроватью, как взрослый человек. А ещё ей было лень, она была ещё сонная, глаза ещё закрыты. Думал ли я, что буду каждое утро повторять её жест в тюрьме. Из-за недостатка места простынёй не взмахнёшь. Тюремное синее одеяло я также складываю по длине и покрываю им шконку. Бросаю на одеяло вонючую фуфайку, сорвав её с вешалки у меня в ногах. Иду к дальняку и, открыв кран, отливаю в вонючую вазу. Если, конечно, первым не прорвался на дальняк Иван. Отлив, я запрыгиваю в штаны. Натягиваю и застёгиваю куртку и сплю уже в момент, когда ныряю под фуфайку. Подъём есть, но он же и отбой. На следующие пару часов. Сон, впрочем, уже не тот. Минут через пять-десять дверь открывают. Приехали за мусором. Два Zoldaten в фуфайках, с тележкой, а на ней два бака: больший для общего мусора и меньший — для бутылок и чёрствого хлеба. К счастью, Иван плохо и муторно живёт. Всю ночь он не спит, шелестит газетами и к подъёму обычно всё ещё не угомонился. Он изымает кулёк с мусором из нашей корзины и кладёт её в бак Zoldaten. «Чай?» — осведомляется Zoldaten. «He, не нужен»,— мямлит Иван. Он вообще плохо говорит. Еврей, он имеет целый букет — «мечта логопеда» во рту. Иногда трудно понять, что он пытается сказать.

Чай у нас свой. Как и два кипятильника. Их чай тёплый, налит прямо из бака на кухне, и от него хочется ссать. Я долго поначалу пил их тюремный чай, пока мне не забросили кипятильник. Zoldaten закрывают дверь, Иван сморкается, как изверг. Аслан, тем временем заправивший свою кровать, плюхается обратно, укрыв голову и ноги рубашками. Я погружаюсь в неглубокий утренний сон. Дёргаюсь, как ошпаренный, если натыкаюсь во сне на мою последнюю любовь — крошечную Настю, и отпихиваю её: нет, только не это! «Ты жил в Раю, и Рай разрушил сон!» — успевает улыбнуться гибкая девчонка.— «Больше этого у тебя не будет…» «Будет, будет!» — разделываюсь я с ней поспешно. Она уменьшается, но успевает приподнять платье. На выпуклом животе школьницы детские трусики с малинкой. Я свирепею. Место покинувшей мою сетчатку крошки заменяют мои чудовищные уголовные статьи. Их я тоже выпихиваю из сознания. Слышу, как вдруг воет по-волчьи рядом Аслан. Чечены, они же ночхи — волки — им следует выть. Повыв, он долго и яростно скрипит зубами. (Позднее, к одиннадцати, он проснётся и расскажет мне, что видел во сне покойного отца, стрелял с ним вместе из автомата, обнаружил в колодце антенну и вычислил, что там находится американский солдат, и открыл по нему огонь.) Из открытого окна дует холодом сентябрьской ночи; я предполагаю, что там светает. Если встать, то видна жёлтая невысокая стена со спиралью колючки на ней. За стеной мирное дерево и мирная деревянная грейдерная башня с сечением шестиугольника, расширяющаяся к низу. Воля за стеной, там, где грейдерная башня, или всего лишь другая часть тюрьмы, мы не знаем. Если встать, но у меня никакого желания вставать. В приблизительном сне проходит час. Потому что с семи хрустит открываемая кормушка. Баландёрша в белом халате. Иногда ей предшествует Zoldaten. «Завтракаем? Каша манная?» Или: «Завтракаем?» «Спасибо, нет»,— отвечаю я, приподняв голову. И закрываюсь опять фуфайкой. Последующие минут 30–40 проходят в отбивании атак Насти и уголовных статей. Пытаются прорваться и более мелкие взрывоопасные предметы: девочка-дощечка Наташка, мои книги, наша с Настенькой спальня, она, сонная, пьёт утром чай, как хитрая лиса, из блюдечка.

— Гуляем?— в кормушке появляется голова Zoldaten, ответственного за гулянье, как бы начальника смены.

— Гуляем.

— Через пятнадцать минут.

Этому я рад. Всё. Конец мучениям. Я вскакиваю. Умываюсь. Готовлю леденцы в кулёчке. Готовлю два куска картона — помещать на них ладони при отжимании. Снимаю куртку. Снаружи, думаю, градусов десять тепла. При первых же упражнениях станет жарко.

Аслан накрыт с головой. Иван закутан весь, кроме лица, рот его открыт и сполз вниз, большой мятый рот. Болтливого, любящего поспорить и постебаться еврея. Только однажды они вышли со мной на прогулку. Раз за десять дней.

Умывшись, я нажимаю «вызов». Дежурный открывает кормушку. «Будьте добры, принесите очки». Кормушка закрывается. Я выключаю вызов. Если не выключить, Zoldaten хлопнет кормушкой — условный сигнал. Мол, выключи.

В зависимости от расторопности через пару минут или более Zoldaten протягивает в кормушку очки. «И включите, пожалуйста, второй свет!» От повторяемости тюремных формул противно, но если сменить формулы, то тюремную машину заклинит. Чай пить нет смысла, не успею: сказано же было — через 15 минут. Они могут растянуться до получаса или же сократиться до десяти, однако лучше выпить чаю, придя с прогулки. Я наклоняюсь над дубком, включаю ящик, НТВ. Последние минуты перед новостями. Слева у логотипа НТВ — цифры времени. Разборчиво видны 7, двоеточие, пятёрка, а вот что следует за пятёркой — неразборчиво. Наконец, вот новости: «Талибы отвергли ультиматум о выдаче Усамы бен Ладена», «Путин собрал в резиденции «Бочаров Ручей» всех своих силовых министров», «Состоялась панихида по высшим офицерам Генерального Штаба, погибшим в результате катастрофы вертолёта в Чечне».

Новости лишь кажутся новостями. Что ультиматум предъявлен, мы знали, что Путин собрал министров, мы знали, что вертолёт с двумя генералами и аж восьмью полковниками сбили, мы тоже знали. Иллюстративное обеспечение информации архивное, только панихида свежеотснята, все остальные сюжеты кое-как проиллюстрированы чёрт знает какими картинками. И всё же — окно в мир. Всё же эти звуки и это серо-синее изображение расширяют тюремную камеру. Всё же появляется перспектива: мир снаружи. Иначе мир бы измерялся от Ивановых пяток до решки на окне.

В замок вставили ключ. Я выключаю телевизор. Беру свои леденцы и картонки, руки за спину, лицом к двери — жду. Дверь открывается. По тюремным правилам нельзя выводить зэка одному. Посему за дверью их как минимум двое. Двери открываются. Да, двое. Выхожу, поворачиваю налево, и — по зелёной дорожке, наверху амфитеатр — все четыре этажа. Они следуют со мною, один — впереди, другой — сзади. Номера камер уменьшаются слева: «тридцать один», «тридцать», «двадцать пять», далее пульт, атланты держат окно, узловая связка буквы «К» — её пазуха. По пути меня передают друг другу. Те Zoldaten, кто начинал идти со мною, отстали, но зато идут другие. Всего их скапливается в эти моменты от шести до десяти Zoldaten. От пульта направо — пересекаю ровно посередине самую длинную черту буквы «К». Открытая дверь — иду в неё мимо висящих в шкафу фуфаек и лежащих шапок, затем налево, и вот два лифта: обе крашеные серые двери. Один уже ждёт открытый — не спрашивая, иду в лифт. В самую глубину. Лифт разделен на два отсека. Из своего — большего — Zoldaten задвигает за мною скользящую дверь. Сверху, и двери, и стенки в стекле. Он закрывает лифт. Нажимает кнопку. Едем на крышу. Прогуливаются в крепости «Лефортово» на крыше.

Он выходит из лифта. «Идём?» — обращается не ко мне, но к невидимому пока коллеге. Мне он говорит: «Пошли!». Выходим вперёд. Там нас ждёт выводящий сегодня Zoldaten. Загнав нас в прогулочные дворики, он подымется над нами и будет наблюдать нас сверху, разгуливая над нашими зинданами. Десяток шагов, поворот направо — пятнадцать дверей в коридоре с обеих сторон с цифрами. «Пятнадцатая» — самая близкая, «первая», в дальнем конце коридора,— самая неуютная и самая маленькая. Сегодня мне досталась «четырнадцатая». Едва ли не лучшая. Дверь в неё открыта. Захожу. Вверху небо в решётку и сетку. Одна четвёртая затянута железным листом. Прохладно. Облупленный цементный пол. Дико орёт музыка. Это чтобы мы не могли переговариваться из зиндана в зиндан. Кладу леденцы и картонки на выщербленную лавку. Небо чистое, холодное — солнечное небо бабьего лета в Москве. Бля, при мысли «бабье» сжимаю зубы. Долой бабье, вон бабье! Скоро холод, скоро дожди, скоро зима, зима — хорошо. Не так будет больно сидеть.

Музыка заканчивается. Знакомый голос Ксении Лариной. И её мужа Рената Валиулина. Повезло. «Эхо Москвы». Подымаюсь на носках, выношу руки из-за спины перед собой, вытягиваю на высоте плеч и приседаю. Раз! Пошёл. Два — то же самое. Перекатываю леденец языком. Три, четыре…

Прогулочные дворики по сути такого же размера, что и камеры. «Первый» дворик много меньше камеры, «четырнадцатый» дворик шире и больше, конечно. Но дело в том, что тут есть небо. Видны облака. Когда идёт дождь, я всё равно хожу под дождём. Ну разве что не ложусь делать отжимания. Воздух, опущенный в зиндан с неба, в сущности, такой же, что и на воле.

Сделав сто приседаний, я совершаю бег на месте. Считаю по левой ноге сотню раз. Затем раскладываю картонки на цементном полу, опускаюсь, кладу ладони на картонки, вспоминаю тирана Лёху и начинаю дышать, пыхтеть, прижиматься к цементу и отжиматься. Сделав тридцать раз, встаю. Стены в зиндане из некогда жёлтой штукатурки. Наложенная комками, неприглаженная, она имитирует что-то, природные камни, хер его знает, что. Ближе и ниже к полу штукатурка покрыта зелёным микроскопическим мхом. Только скамейка и жестяная банка, служащая пепельницей и плевательницей в углу зиндана,— вот и вся обстановка, если можно так выразиться, мебель зиндана.

Когда я сидел с Лёхой, мы не занимались спортом на прогулке. Ни я, ни он. Относясь к спорту серьёзно, мы планировали день так, чтобы и он и я имели свой час или более для занятий спортом в камере. Я брал себе два часа. Когда я сидел с Мишкой, все три с лишним, почти четыре месяца, я делал на прогулке только часть упражнений: приседания и бег. Отжимания же я совершал в камере между полуднем и часом дня, пока Мишка спал. Теперь нас в камере трое, и я перенёс большую часть упражнений на прогулку. А ещё сотню отжиманий совершаю после обеда, ближе к вечеру, когда сижу в карцере, в камере номер тринадцать, куда меня выводят для работы,— я там пишу. В любом случае там холодно, и часам к шести неизбежно следует подвигаться, иначе околеешь и простудишься.

Точно маньяк, Лёха неизменно ходил со мной на прогулку, бандит Мишка сходил три или четыре раза, новые сокамерники Аслан и Иван пока сходили один раз. Так что я нахожусь в прогулочном зиндане в полном одиночестве. Несколько раз я слышал женский смех и даже различил голос девушки, говорящей с акцентом. Несколько раз слышал звук настырного разговора, возможно, даже ссоры, и подумал, уж не Лёха ли Минотавром наезжает на очередного клиента, приближая своё освобождение. Большей частью слышны лишь чьи-то прыжки. Возможно, это герой моей книги «Охота на Быкова» Анатолий Петрович Быков, бывший председатель Совета директоров Красноярского алюминиевого комбината, прыгает. А женский смех — это одна из трёх таджичек, арестованных за провоз наркотиков по тому же делу, что и известный мне Шамс — Шамсутдин Ибрагимов. По всей вероятности, это одна из трёх таджичек, возможно, женщина по имени Лолита.

«Эхо Москвы» внезапно заменили. Ясно, почему в этот раз заменили до срока. Ксения Ларина, посмеиваясь, и её муж Ренат Валиулин начали тихо разговаривать о том о сём, неспеша, в воскресное утро. Нужного шума, необходимого для того, чтобы сделать невозможным общение узников из зиндана в зиндан, не возникло. Посему «Эхо» безжалостно заменили «Авторадио». С Ксенией Лариной я знаком. Несколько лет назад она пригласила меня в студию «Эха» и объявила радиослушательницам о том, «какой красивый мужик, если б вы знали!» пришёл к ней в студию. На «Авторадио» пошляк завывает о том, что у его любви села батарейка. Пошляка не вырубишь и даже не зажмёшь пальцами уши, потому что я должен отработать свои 300 приседаний, 120 отжиманий и 600 счетов бега… На всё это уходит более пятидесяти минут времени, потому я интенсивно двигаюсь. Пот льёт у меня с лица. «Села ба-та-а-рейка!» — вопит пошляк. Сверху на меня долго стоит и смотрит самый пожилой, грузный и противный Zoldaten. «Этот работал здесь, когда ещё здесь расстреливали»,— улыбаясь, сообщил мне бандит Мишка. Под взглядом пожилого вертухая я чувствую себя человеком, попавшим в плен к обезьянам. Я всё чаще чувствую себя человеком, попавшим в плен к обезьянам. Да так оно и есть.

Истрепав себя, мокрый, я последовательно надеваю на себя одёжки. Как луковица. Футболку с капюшоном. Затем свитер. Готов к отбытию «домой», в камеру. В руках очки. В дверь зиндана вставляют ключ. Забираю с лавки леденцы и картонки. Руки за спину. Выхожу. Следую меж апельсинового цвета дверей зинданов к лифтам. Еду вниз. Грандиозная архитектура первого этажа встречает меня. Все четыре ножки буквы «К», во всём блистательном великолепии, в момент, когда через все окна сияет солнечный день. Прямо театр. Чудо! Сказка! Прелесть! Стражники в мутно-зелёном разводят актёров.

И ведь не всё ещё закончено с внутренним убранством. В 1991-ом или 1992-ом тюрьму «Лефортово» отдали было ментам. Менты — служивые люди сословием попроще — ободрали храм государственных преступников, лишили его великолепия. Распродали мебель, разбазарили зелёные ковры. В 1996 году храм вернули ФСБ. Постепенно новые-старые хозяева возвращают храму былую прелесть. Появились дорожки зелёного сукна. В нижнем конце буквы «К» видны скатанные рулоны некоего добра — дорожки или макеты. Я уверен: их скоро расстелят. И в Бастилии нашей станет совсем уютно.

Меня подвели. У камеры уже ждёт Zoldaten с ключом. Заглядывает в глазок. Удовлетворенный, открывает. Трупиками спят, укрывшись с головой, и мошенник, и боевик. Обращаюсь к Zoldaten: «Включите дальний свет, пожалуйста!» Включает. Делаю шаг в камеру. Дверь с лязгом затворяется, ключ, обдирая замок, поворачивается.

Молодой бандит

Через пять минут после ухода Лёхи в камеру ввели делового молодого человека в бейсболке, кофте с капюшоном, синих спортивных брюках с белой полосой лампасов и карманами. Молодой человек не смотрел на меня совсем, он озабоченно взял из рук сопровождавших его Zoldaten свои вещи, и только убедившись, что все его пакеты прибыли с ним,— только после этого познакомился со мной. Через час он уже изготовил себе салат из огурцов и зелени, залил его майонезом и стал увлечённо поедать салат. На свободную шконку рядом с изголовьем кровати молодой человек положил учебник английского, учебник по бизнесу и иллюстрированный цветной автомобильный журнал. Впоследствии во все четыре месяца эти три предмета так и лежали там, на шконке. Лишь однажды я поинтересовался учебником делового английского. Я решил, что мой новый сосед — проворовавшийся бизнесмен. И ошибся. Вскоре выяснилось, что у него статьи 209-я (бандитизм) и 222-я, часть третья. Когда это выяснилось, я стал называть его бандитом. Он возразил что-то против прозвища, но неактивно, и я пришёл к выводу, что звание «бандита» ему нравится и льстит. Как Лёхе, моему первому сокамернику, суке, нравилось, когда я называл его «тираном».

Если «тиран» был толстоногим (он крайне удивился, когда я спросил его, делает ли он упражнения для ног: «Зачем? У меня свои крепкие…»), то молодой бандит оказался тонконог, как кузнечик, худ и крайне самонадеян. Ему едва исполнилось 25 лет, но это была его вторая ходка. В первый раз он получил три года, но отсидел два года. Во время следствия он тогда сидел в СИЗО «Матросская тишина», позднее — в лагере в Мордовии. После второго ареста он опять приземлился в уже хорошо знакомой ему Матроске и чувствовал там себя, как рыба в воде. Однако дело из суда было отправлено на доследование, ибо в деле (according to Mishka, я основываюсь только на его словах) обозначился полковник ФСБ, каковой прикрывал покупку/продажу оружия. И тогда молодого бандита Мишаню, оторвав с корнями от родимой Матроски, переселили в Лефортово. Как видим, история молодого бандита Мишани походит на историю Лёхи. Однако Мишаню я ни в чём не подозреваю и ни от кого с тех пор ничего предосудительного о нём не слышал. К тому же Лёхина история старательно скопирована «чекистами» с типовой истории молодого преступника, оказавшегося в руках у чекистов. Молодой криминал обыкновенно попадает в СИЗО «Лефортово», поскольку один из его подельников принадлежит к юрисдикции ФСБ.

Упершись спиной в подушку, сидя на кровати, Мишаня ностальгически повествовал мне о своей сладкой жизни в тюрьме «Матросская тишина». Оказывается, там всё запрещено и всё можно. Потому что, слава Богу, менты хотят жить, и потому они все коррумпированы. На Матроске Мишка сидел на спецу, держал общак и был чуть ли не смотрящим в хате, так как действительный смотрящий настолько злоупотреблял наркотиками, что был неспособен к несению своих обязанностей. Потому он поручал свою работу Мишке. Я полагаю, что Мишка из осторожности не преувеличивал. Он сам не раз говорил мне, что на тюрьме врать опасно, что иные типы выдают себя за больших авторитетов и даже воров в законе, но в тюрьме ничего не утаишь, и разоблачённые самозванцы рано или поздно бывают наказаны. Из рассказов Мишки выходило, что на Матроске ничего не стоило достать дозу героина, что туда заносили водку и коньяк. Что на день рождения Мишке занесли пару бутылок коньяка. В Матроске жарили картошку и мясо на спирали, положенной в специальную выдолбленную на полу канавку. А чтоб запах не доносился в коридор, вентилятор сдувал запах в вентиляционную отдушину. На Матроске пекли торты. На Матроске у Мишки был обслуживающий его человек, сам он не готовил салаты, ему готовили. На Матроске Мишка имел возможность даже фотографироваться. А главное — на Матроске Мишку окружали люди его профессии и его мировоззрения — приверженцы «воровского хода». Мишке было о чём с ними поговорить. «С тобой скучно»,— вещал Мишка снисходительно. «С тобой у меня нет ничего общего. Вот когда мне здесь по ошибке чекисты посадили в камеру Санька, мы с ним разговаривали трое суток без сна». Сообразив, что преступники друг друга знают, чекисты наконец рассадили их.

Полагаю, что Мишка в данном случае отстал по фазе. Полагаю, что если бы он сейчас был возвращён в Матросскую тишину, то нашёл бы своих сокамерников пресными и однообразными после опыта тюремной жизни с лефортовским контингентом. В Лефортово Мишка за год успел посидеть с Толиком, как он его называл, Быковым, с коммерческим директором НТВ Антоном Титовым, с израильским бизнесменом Давидом. Ко мне в камеру 24 он заехал прямиком из хаты 101, прямиком от Салмана Радуева!

Почему Мишка сидел с таким количеством знаменитостей? Полагаю, что у администрации Лефортово в отношении выбора для нас сокамерников есть свои правила, специальная технология. Помимо первого безусловного правила, что подельники, естественно, не могут сидеть вместе, администрация вне всякого сомнения строго соблюдает и второе: опасные, значительные люди не должны сидеть вместе. Меня не посадят в одну хату с Радуевым, это ясно. Тем более не посадят с Анатолием Быковым: о нём я написал книгу. Революционера не посадят с революционером. Поскольку опасные люди могут снюхаться и впоследствии, когда-либо, «замутить» вместе какие-либо противоправные дела. Потому администрация комбинирует, химичит, исхитряется разбавлять нас такими элементами, как Мишка. А таких, как он, юных бандитов, в Лефортово немного. Потому его часто переводят из камеры в камеру.

У Мишки хороший характер. Радуев сдружился с ним и очень не хотел, чтобы Мишку перевели от него. Он даже ходил просить к начальнику изолятора, чтобы Мишку от него не переводили. В свою очередь Мишка хорошо отзывался о Радуеве. Он довольно живо нарисовал мне словесный портрет Радуева: «Когда я впервые вошёл в его хату, он убирался. Был в тренировочных штанах и до пояса гол. Как узник Освенцима. Телевизор работал. Когда Радуев приближался к телевизору, изображение исчезало, так как в голове у Салмана титановая пластина. Пластину пора вынимать, у него болит от пластины голова, но для этого нужно ехать в Германию к хирургу, который её поставил… Ещё у Радуева чужое ухо, стеклянный глаз — он весь собран из частей. Он опять отпустил дремучую бороду, носит дымчатые очки. Салман — в первую очередь, бизнесмен»,— утверждает Мишка. И уверен, что вместе с Радуевым замутит ещё не одно дело. Когда я высказал сомнение, предположив, что Радуеву дадут пожизненное заключение, Мишка заявил, что ему всё известно, что достигнута договорённость между следствием и Радуевым и что лет через восемь Радуев будет на свободе и, кто знает, может быть, станет Президентом свободной Чечни. От Мишки я узнал, что Радуев был активным комсомольцем в Чечне, затем юношей уехал в Москву и за границу, где делал «бизнес» — продавал среди прочего поддельный цемент. Когда Радуев из любопытства приехал в дудаевскую уже Чечню, он вначале не мог понять, почему его соотечественники ходят небритые, и наладил распространение одноразовых лезвий.

«Салман — нормальный мужик, у него нет чеченской ментальности»,— говорит Мишка. «У Салмана жена и дети в Малайзии. И бизнес его там. Весь белый шоколад я оставил Салману»,— такими сентенциями расцвечивал свои беседы со мной Мишка. Журналист во мне дико завидовал Мишке, потому что в нём все эти сведения о Радуеве будут навеки похоронены. Если бы я был сокамерником Радуева, то родилась бы интересная книга. Таким образом, сладкая жизнь в Матроске — за спиной Мишки, его настоящие дни в Лефортово проходят рядом с Быковым, Радуевым и Лимоновым. Впереди его ждёт суд в окружном военном суде на Старом Арбате, рядом со стеной Цоя, в нескольких сотнях метров от места, где я прожил последние шесть лет. Суд может дать Мишке как четыре года, и тогда он едва успеет пожить на зоне с полгодика, едва доедет, так и десятку.

Рассказав друг другу самые начальные сведения друг о друге, мы стали жить. И мне и ему забрасывали жирные дачки, ему — родители или жена, мне — партия. Дачки в тюрьме очень важны. Дачка — это первая радость тюремной жизни, а в других тюрьмах (не в Лефортово) без дачек просто не выживешь, загнёшься. Мы с Мишкой объединили наши дачки и, как правило, первую неделю наслаждались поеданием свежих салатов и колбасы. Что нас ждёт впереди, ни он, ни я не знали, и потому мы сидели друг против друга на шконках, разложив на дубке нашу супереду, и жевали с наслаждением. Будущее могло быть и лучше настоящего, много лучше, могло образоваться и гнилое голодное будущее. Вглядываясь в него, я обнаружил, что он — красивый парень и походит на актёра, игравшего Алекса в фильме «Механический апельсин» и Калигулу в фильме «Калигула». Я сказал Мишке об этом, но, увы, он не видел ни одного из фильмов. В известном смысле Мишка даже аристократ. В его венах течёт, как он утверждает, и дворянская, и французская, и даже армянская кровь. Отец Мишки так же, как и дядя, художник. Он был членом Союза художников, но ещё при Советской власти сел за что-то в тюрьму и потому лишился и мастерской, и квартиры в центре. Мишку воспитывали для хорошей жизни: он умеет писать картины маслом, учился в Щукинском училище на сценарном факультете. Однако вышел из него не художник и не сценарист, но бандит. Его невинная благородная внешность мальчика из хорошей семьи скрывает за собой продажу оружия и организацию бандформирования. Мишку подозревали также в продаже оружия чеченцам и в трёх убийствах. Но затем «баранов», как он выражается, с него сняли. И установили, что оружия чеченцам он не продавал. Внешность юного бизнесмена скрывает человека, решившего жить по воровским законам. Этого мальчика сажали на зоне в ледяной БУР, где его днём избивали до полусмерти, а ночью те же менты носили ему еду и извинялись: «Держись, пацан…» Мишка не сдался, и его оставили в покое. Двоюродный брат его осьмнадцати лет находится сейчас в лагере в Калмыкии: осужден на 18 лет за двойное убийство. Так что преступность, по-видимому, у Мишки в крови.

Аккуратненький, Мишка, пообщавшись в Лефортово с различными представителями разнообразных религий, моет, усевшись на дальняк, из бутылки задницу, член и причиндалы после каждого посещения дальняка. Делает он это шумно, откровенно и без стеснения, как настоящий законнорожденный сын тюрьмы. Он (так же, как и я вслед за ним) открыл для себя, что презираемые русскими якобы неопрятные «чурки» — мусульмане — совершают омовение несколько раз в сутки. И всегда тщательно моют свои половые органы. В результате соединения различных увиденных им религиозных практик Мишка создал свой ритуал: он моется, подмывается, отдыхает в субботу, но не молится ещё. Он вообще чистюля: вырезает все подозрительные места с тела огурцов и помидоров, срезает бока сыров, чуть на хлебе появляется пятнышко, он выбрасывает такой хлеб. Помимо обязательной для нас еженедельной бани Мишка моет горячей водой волосы в середине недели. (Я этого никогда не делаю, привыкнув во Франции к тому, что нагревание воды — дорогое удовольствие.) Он бреется, правда, не каждый день, но с помощью помазка и крема для бритья. А затем натирает щёки ароматным кремом. Есть у него и деодоранты. Помимо ежедневного «LM» (от трёх до шести сигарет в сутки) он курит ещё и невозможно дорогие сигареты «Black Prince», вызывая зависть наших Zoldaten и приятные ощущения у меня. Иногда я прошу его закурить «Black Prince», это возвышает меня из тюрьмы и возносит куда-нибудь в миллионерский дом в Нью-Йорке на 6, Sutton Square, когда мой хозяин, бывало, закуривал какой-нибудь голландский сладкий табак. Иногда «Black Prince» начинаю я, делаю несколько затяжек и передаю сигарету Мишке.

На Матроске Мишка приобрёл привычку тусоваться ночью и спать днём. Мне эта его привычка скорее выгодна, потому что даёт мне возможность, придя утром с прогулки, сесть писать, а к полудню целый час заниматься себе спортом: отжиматься или качать пресс. В то время как под своей фуфайкой и капюшоном на лице Мишка скрипит зубами во сне и стонет. Когда вдруг такое наше расписание ломается, я страдаю. Редко, но бывает, что молодого бандита будят утром на вызов к адвокату; тогда он, заспанный, уходит где-то в 10:30 и возвращается часов в двенадцать, и остающиеся полтора часа до обеда он в буквальном смысле сидит у меня на голове. Потому что он включает радио, пытается ходить по камере, обсуждать со мной содержание «Московской правды», обижается, если я отмалчиваюсь. «Лучше бы спал»,— с тоской думаю я. Между тем на самом деле я раздваиваюсь. Мне и хочется, чтобы он спал до обеда, и нет. Поскольку слушать его зубовный скрежет и жить в молчании от подъема с 6 утра до 13:30, то есть семь часов с лишком, муторно. Полезно для моего творчества, но тошно, особенно скрип зубов и трупик Мишки, валяющийся на шконке под окном, переносить трудно. Так что я раздваиваюсь во мнениях.

Сокамерники в тюрьме — одно из наказаний. Тем более когда их всего один или два. Ты живёшь с ними вынужденно в такой же близости, как с родителями и детьми в одной тесной клетке. Ты их не выбираешь, тебе их выбрала администрация. Ты снимаешь при них штаны, садишься голым задом на дальняк, они садятся перед тобой, хочешь ты или не хочешь. Вначале я отворачивался, когда Мишка мыл член над дальняком. Мишка был лёгким наказанием. Я думаю, он был лучшим из возможных сокамерников, в то время как Лёха был худшим. (Но в результате я позднее пришёл к выводу, что Лёха был для меня нужнее, здоровее и полезнее Мишки. Леха закалил меня своими попытками «закошмарить» меня, а Мишку я легко одолевал.) А если определить их точнее, они были противоположными полюсами: Леха — злобно отрицательный тип, Мишка — положительный. Мишка — умненький модный младший брат-бизнесмен, легкий, несмотря на воровской ход, уживчивый. Просыпался он, правда, ужасным: опухшим, смурным, с расшлепанным носом. По мере приближения вечера он хорошел.

К 13:30 или к 14 часам подкатывает тележка баландерши. Кормушка открывается. Zoldaten спрашивает: «Обедать будете?» Вместо ответа ставлю на кормушку миску. Уже по количеству наливаемого из половника в миску можно получить представление о качестве продукта. Если налили много супа, значит, суп или щи — дерьмо, одна вода. Тогда я сливаю треть воды в раковину. Малая порция безошибочно свидетельствует о хорошем качестве продукта. Получив обе миски, хлеб и две мензурки сахара, опрокинутые в банку из-под майонеза, выношу дубок в проход между шконками. Ставлю его узким концом к кровати сокамерника: «Мишаня, кушать подано!» Или: «Мишаня, щи тюремные на столе!» Или: «Вставайте, граф, Вас ждут великие дела». Если он не шевелится, я трогаю его за плечо. Если делает движение, я оставляю его в покое, усаживаюсь, начинаю жевать. Если суп особенно жидкий, сбрасываю в него полкубика бульона. За это время молодой бандит все же принимает вертикальное положение. На физиономию его лучше не смотреть в этот момент, а то будет потом противно полдня. Это физиономия человека, находящегося в заключении уже три года и еще не осужденного. К тому же на ней запечатлен шок мирного сонного рассудка, возможно, видевшего только что полевые приятные лесные детские сны и очнувшегося в тюрьме! Обнаружившего себя в тюрьме! Я встаю и выворачиваю регулятор громкости радио над дверью. Я знаю, чем я рискую, но безмолвие склепа заебало меня! Если это не «Европа Плюс», то это «Авторадио» или в лучшем случае «Русское Радио». Репродуктор выдает:

Все перестали нас ждать. Месяца два назад адвокат сообщил молодому бандиту, что его жену видели с мужиком и совсем не за чтением деловых бумаг. А неделю назад судьба нанесла Мишке и вовсе удар по печени. Его любовница, чеченка, изменила ему в Ростове-на-Дону с человеком, который знает Мишку! Но этот пацан не представлял себе, что имеет дело с любовницей Мишки. Так как тот пацан, как и Мишка, придерживается воровского хода, то он счёл разумным сам написать Мишке и сдать ему его любовницу. Честно, конечно, поступил этот пацан, повинился, признался, что не знал ведь. Но, блин, лучше бы скрыл, нарушив скрижали воровского хода. Потому что Мишка теперь чахнет на глазах.

К тому же получилось так, что он опозорился передо мной. Он два вечера посвятил женщинам, уча меня уму-разуму. Понятиям воровского хода о женщинах. Рассказал, что жена вора — это его друг, что только страх, зависимость и дети заставляют женщину быть верной. И что эта зависимость и этот необходимый страх есть у женщин воров. Что на свою жену он может положиться. Что жене он нужен любой, даже только что явившийся от любовницы. И что пока он в тюрьме, он спокоен. У него есть жена и сын, верное ему гнездо, где его ждут. Я же говорил ему разумно, основываясь на личном опыте 58 лет, что ничто не сможет удержать женщину: ни семья, ни ребёнок,— что ожидать верности от такого существа, как женщина, неразумно и нелогично. Что это никогда не выросшие дети, и любой, если умело взяться, может взять их «на ручки».

«Я не хочу в твоём возрасте быть похожим на тебя! У тебя никого нет! У тебя нет семьи и детей!» — кричал вошедший в роль учителя Мишка. Я легко парировал удар: «У меня есть мои книги, они относительно бессмертны. Книги не могут предать меня и изменить мне. У меня есть моя Партия, я необходим Партии как отец-основатель, генератор идей и гуру, как знамя, как жертва в настоящем моём положении. Потому Партия будет мне верна»,— утверждал я.

И вот Мишка получил. Воровской ход, блин. Покорная жена. «По ночному небу/ Только тот кто любит/ Ждать не перестанет…». Перестанет, думаю я с отвращением. Потому что мне в тюрьму не пишет моя крошка. Она чувствует, что корабль погружается, и спрыгнула на берег, не дожидаясь, пока откачают трюмы? Очевидно, так… Мне больно, но я этого ожидал… Мы яростно жуём. Я ем чеснок, размалывая его зубами. Мишка, в остальном такой аккуратный, почему-то не споласкивает даже рта после сна, но приняв из горизонтального положения вертикальное, начинает жевать. «Противно, наверное, у него во рту»,— думаю я, косясь на него. Я с ним не разговариваю, зная, что он ещё не совсем в нашем мире. Однако решительно прерываю все его попытки рассказать мне свой сон. «Вот чёрт, такое снилось…»,— начинает он, улыбаясь виновато. «Ты уже на этом свете, нечего цепляться за тот»,— обрываю я его и иду мыть тарелку. «Поторопись, а то сейчас второе подъедет. Не успеешь вымыть миску!»

На второе всегда селёдка варёная. Часто несвежая, с жёлтыми склизкими наплывами на шкуре, что называют в народе — «ржавая». Приблизительно раз в неделю с варёной селедкой подают перловую кашу. Но только раз в неделю, очевидно, понимая, что большее количество раз было бы невыносимо.

Мой старый приятель, депутат Государственной думы полковник Алкснис загнал мне небольшой чёрно-белый телевизор в конце июля. Потому жизнь молодого бандита в последние месяцы была проста. Из одних снов, постельных, он немедленно прыгал в другие, телевизионные. Покинув шконку и схлебав первое (причём он оставлял корки, не доедал их, напоминая этим мою подружку Настю), он нашаривал рукой телепрограмму «МП» и, выискав в ней меню из снов, подходящие ему отмечал ручкой. Предпочтение он отдавал, разумеется, программам «Криминал» и «Дорожный патруль». Следующими по значимости на его шкале ценностей шли криминальные детективы: «Маросейка», «Патриаршьи пруды», «Бандитский Петербург». Вообще-то смотреть он мог что угодно, любую хуйню. И при этом реагировал: смеялся, хмыкал, восклицал, морщил мышцы лица… Глядя на него, я понял простую, очевидную, но до сих пор не высказанную мной лично для меня мысль: простые люди — это Ад. А молодой бандит в области вкусов и предпочтений оказался тоже простой человек. Не всякому дано, а точнее, редким людям дано быть революционерами во всех сферах жизни: в искусстве, ежедневной жизни, политике. Ну в ежедневной жизни мы себя проявить не могли — мы были пленными, и ежедневную жизнь нам навязали наши тюремщики. Но не смотреть всякую хуйню бандит мог. А он смотрел даже передачу «Аншлаг». Так он добирался до вечера. И бывал очень недоволен, если я вдруг изъявлял желание посмотреть «Новости» или какие-нибудь «Скандалы недели». Два-три раза мы с ним сталкивались по этому поводу. Однажды он договорился до того, что сказал, что накажет меня. На что я сообщил, что здесь Лефортово, а он не смотрящий, а обычный тип для меня. «А телевизор, вспомни,— мой, мне его загнали, и если ты станешь терроризировать меня телевизором, Мишаня, то я его, телевизор, сдам на хер на склад. Или расхуячу о стену…»

Мы, правда, скоро помирились. Я всегда помнил, что Мишаня — лучший из возможных сокамерников. И принимал во внимание, что от мыслей о предстоящем суде, об изменах его женщин, о том, как много тюремных годов ему дадут, он, заключённый, хочет спрятаться в телевизионных снах. Интеллектуал, писатель или философ имеет несомненные природные преимущества в тюрьме типа Лефортово перед бандитом. Одиночество менее страшно интеллектуалу. Зато бандитам, ворам и бытовикам, кажется, легче живётся в общих тюрьмах, в Бутырке или Матроске. Там многолюдие спасает их, суетных.

Пока мне не завезли телевизор, Мишка по ночам читал исторические романы. С появлением телевизора он стал читать меньше и сменил жанр: стал читать детективы. Точнее будет всё же сказать, что он почти прекратил чтение. Набрав штуки четыре-пять подклеенных книжонок, он держал их многие недели. Тусоваться ночью он стал меньше, но спал по-прежнему до обеда. Он всё худел. Я подумал и решил, что его следует срочно судить, иначе изнутри его источит тюремная хандра.

Я не знаю, сколько мне суждено сидеть за решёткой — в государстве беззакония, каким является Россия, срок непредсказуем; не знаю, как долго я проживу, но вряд ли будет у меня когда-либо впоследствии опыт тяжелее тюремного. Мишке, несмотря на его апломб бандита и намёки на его всемогущество на воле, я вижу, очень тяжело. Мы ждём второе блюдо, и Мишка комментирует двухчасовые новости на программе РТР так: «Я бы туда подъехал со своими ребятами, всех бы успокоил». Показывают таджикскую ситуацию, наркоторговлю. «Да там своих бандитов хватает, поверь. Я был там в 1997 году, и я рассказываю ему о Рахмоне Гитлере.» «Мы, русские, круче всех»,— с апломбом заявляет Мишка. Я было начинаю ему возражать, но вовремя останавливаюсь. Бедному тюремному узнику, попавшему в лапы чекистов, хочется верить в свою силу. Я утверждаюсь, когда читаю о себе в прессе: в «Коммерсанте» или «Независимой газете», а Мишка утверждается таким вот апломбом, мол, он подъедет с его ребятами. Никуда он не подъедет, большая часть его ребят в тюрьме, он не такой уж великий бандит, как ему кажется. А я еще зачем-то гашу его попытку самоутвердиться и поднять себя. Не выдерживаю: «Ты сидишь здесь, и потому никуда не подъедешь»,— говорю я. В отместку он называет меня «старым». Это никак не соответствует действительности, потому что я занимаюсь спортом ежедневно по два часа, на прогулке и в хате, а он спит до 14 часов, и тело его атрофируется. «Постель — гнездо всех болезней»,— напоминаю я ему. «Так говаривал великий философ Кант. К тому же я недавно прочитал в газете высказывание министра Бориса Грызлова, что русской мафии не существует».

Иногда по вечерам мы с Мишкой шиковали. Съедали салат (салаты мы готовили по очереди), колбасы, пили чай с рулетом, купленным в ларьке. В заключение хорошей жизни Мишка закуривал «Black Prince», и хата наполнялась ароматом хорошего крепкого сигарного табака. Я делал несколько затяжек, как я уже упоминал, он неспеша докуривал сигарету. Особенно приятны стали такие вечера, когда 4 июля нас перевели вместе в другую хату, отремонтированную, крашенную в цвет жидкой горчицы, и открыли нам окно. Во дворе были видны этажи следственного корпуса. Сверху из-за корпуса в нашу хату попадало заходящее летнее желтое светило своими лучами. Лучи царапали стену над моей тюремной шконкой. Особенно первый месяц мы наслаждались такими вечерами, весь июль. Ау, Мишка, помнишь, неплохо было! А перевели нас из 24-й в 46-ю потому, что я пожаловался в заявлении начальнику изолятора на сырость и отсутствие воздуха в 24-й, и, ссылаясь на застарелую астму, попросил открыть окно. Результат превзошел ожидание: перевели в лучшую камеру и открыли окно. Чекисты в моём случае хотят выглядеть цивилизованными. Однако манера, с которой они нас переместили в 46-ю, характеризует абсурдный мир русской Бастилии. Явились вечером: «Оба, соберите вещи, приготовьтесь на выход». Мы собрались. Мы попрощались. Меня выдернули с матрацем и шмотками первым. Кинули в 46-ю. Я разложил матрац. Вдруг хруст ключа в замке. Вводят… Мишку. Нам предстояло прожить вместе ещё два с лишним месяца. Такие у них нравы.

Ему со мной было удобно. Я просыпался при подъёме, перестилался и ложился под фуфайку. Он со стонами выползал и совершал то же самое — укладывался под свою фуфайку. Через несколько минут Zoldaten приезжали забирать мусор. Открывали, гремя ключами, дверь. Я вскакивал, кидал мусор в бадью на колёсах и ложился. И лежал в дремоте ещё с час, до тех пор пока не привозили завтрак. Этот час — самый неприятный час дня для меня. Сознание того, что обнаружил себя в тюрьме, давит. Воспоминания о воле, о счастливых днях на свободе, лицах и интимных частях тела любимых женщин приходят и дестабилизируют успокоенную сном психику. Дальше легче. Дальше развозят завтрак. До августа я, запихиваясь, пожирал каши с сахаром. Сейчас отказываюсь. После завтрака — прогулка. Я не пропустил ни одной прогулки. Дело чести. Я должен быть железным человеком для Zoldaten, для следователей (им докладывают, как я держусь). Я хожу на прогулку в дождь, в холод, в жару, после добавления новых убойных статей в моё обвинение… Мишка всё это время спит. Он ходил на прогулку только три раза из более чем ста дней, просиженных нами совместно. Мишке со мной удобно, я говорю. Потому что это я вскакивал и кидал наш мусор в бадью на колёсах и ему не приходилось ломать его новый, только что пришедший сон. Он не шевелился. Ему не приходилось отвечать физиономии Zoldaten, возникшей в кормушке, и произносить, насилуя себя: «Нет, я не иду гулять». Ему не приходилось отвечать отказом на предложение баландёрши: «Завтракаем? Манную кашу будете?» Он скрипел себе челюстями и левитировал в своих снах бандита и сына художника. Вероятнее всего, он ехал в «родном» (т.е. иностранном) автомобиле, и у него отсасывала темноволосая тёлка. Он любит темноволосых. Ну разумеется, и без него я вёл бы себя точно так же, как с ним. Избавлялся бы от мусора, говорил бы «да, разумеется» на предложение прогулки, брал бы или не брал манную кашу в зависимости от настроения. Но всё равно ему было крайне удобно быть заселенным со мною. Я не только не поедал его дачки, но у меня были лучшие дачки, и он с удовольствием ел мои колбасы. Последний месяц он вообще оказался без передач. Поскольку и его родители, и жена согласно уехали отдыхать. «Вот тебе твоя благородная, воспеваемая тобою семья, получи! Они не могут отказать себе в отдыхе, а ты сидишь тут без подпитки!» Он защитил институт семьи вообще и свою семью пылкой речью и спокойно стал есть мою колбасу и мои салаты. Мне не жалко.

Я приходил с прогулки, а он спал. Впечатление, будто попал в лазарет. Смотреть на его всё утончающийся трупик было муторно. Я мыл руки, не глядя на него, решительным жестом перемещал дубок к кровати, доставал с нижней полки дубка ручки и тетради. Кипятил в кружке кипятильником зверский чай и начинал писать. При нём я записал «Очертания будущего», полностью записал «Мою политическую биографию» и сделал первую пьесу в моей жизни — «Смерть в автозэке». Пока он спал. И хрустел зубами. В этом состояло моё превосходство, творческого человека над бандитом.

Несколько вечеров я заставил его говорить. Я брал тетрадку и раскалывал его, уговаривал на тематический вечер. Скажем, я задавал тему «Зона», и он сообщал мне о зоне всё, что знал, а я быстро записывал.

«Красные зоны — это те, где правят бал менты, чёрные зоны — те, где всем заправляют воры и авторитеты, где собирают общак. Самая воровская зона — это «сотка» в Твери, зона во Владимире тоже чёрная, там раньше смертники сидели. Чёрная зона в Краснодаре пользуется славой, туда все хотят попасть, туда мешками закидывают «план». Там, где строгий режим,— везде нормально»,— рассказывает Мишка.

«Основные красные зоны в Волгограде, в Саратове. В Чувашии была красная зона. Неизвестно, что там сейчас. Дело в том, что ориентация зон часто меняется. Пришёл новый «хозяин» (начальник изолятора с характером), закрутил гайки — зона из чёрной становится красной»,— поясняет Мишка.

«В Иваново неплохая воровская зона. Ещё зоны подразделяются по назначению: в Мордовии есть лагеря для наркоманов и для иностранцев. В Нижнем Тагиле сидят бывшие мусора. Красные зоны — дисциплинарные. Зэки ходят в столовую строем. С песнями. С повязками «СДП»; с дубинками и рациями расхаживают по зоне зэки из «Секции дисциплины и порядка». Построения на чёрной зоне — два раза в день, на красной — четыре раза в день. На красной зоне — футболку, носки и трусы носишь свои, а роба, коцы и фуфайка — казённые. На чёрной зоне носят своё.

Есть целая куча общаков: воровской, хатный, больничный,— учил меня Мишка.— Когда приходит «кабан» — дачка, самое ценное — сигареты, чай, сахар, конфеты. По возможности даёшь из одного килограмма грамм 300 на общак. Обычно на зоне около 1.500 зэков. Разделены они на отряды. В отряде может быть сто человек».

Такие заветы оставил мне Мишка. Он рисовал мне свою камеру на Матроске. Объяснял, как и что в камере называется. Где кто живёт. Полезные для революционера сведения давал.

Тринадцатого сентября — мы только что весело закончили обедать с Мишкой и Шамсом Ибрагимовым (последний даже кружки всем вымыл с содой) — пришли Zoldaten и заявили нас всех троих на выход с вещами. Мишка ушёл вторым. Мы обнялись. Так вот кончилась наша короткая тюремная дружба. Последним вывели меня. Камера №46 осталась одна.

Америка атакована

После обеда 11 сентября Мишка спал. Он вернулся со встречи с адвокатом, пообедал, пощёлкал кнопкой телеящика, повертел радио и не в силах сопротивляться хронической летаргии улёгся. Шамс, таджик, вчера лишь закинутый к нам в хату, ещё утром был увезён на суд. Я сидел за дубком и читал накопившуюся с субботы прессу: два номера «Коммерсанта» и «Независимую газету». Перечитывать статьи мне приходилось по нескольку раз, поскольку вчера мне продлили срок содержания под стражей на три месяца: подло, перед самым отбоем принесли бумагу следователя, а мы ждали все — адвокат, СМИ и я,— что одиннадцатого я выйду под подписку о невыезде. Утром на прогулке «Эхо Москвы» сообщило: «Сегодня выходит на свободу скандальный писатель Эдуард Лимонов. Генеральная прокуратура постановила заменить ему меру пресечения на подписку о невыезде». Каково мне было это слышать, когда со вчерашнего вечера я знал, что меня не выпустят! В 15 часов канал ТВ-6 показал телезрителям пустые ворота Лефортово, моего унылого и злого адвоката Сергея Беляка и пояснил, что «Лимонов оставлен под стражей ещё на три месяца». Мишка ещё не спал и был удивлён кадрами на ТВ-6, так как я разумно ничего ему не сообщил о готовившемся освобождении.

Железный человек, распронаёбена мать, я сидел и тупо пытался погрузиться в строки. В довершение всего во всех трёх газетах были помещены материалы обо мне! Если «Независимая газета» опубликовала всего лишь мою статью, назвав её письмом, то «Коммерсант» объявил во всеуслышание, что я выхожу сегодня! Каково мне было читать газеты после этого. Я подозревал, что 11 сентября — самый говёный день в моей жизни.

Телевизор я оставил работать, но звук был выключен. Телевизор стоял на другом дубке у двери, и на маленьком белом параллепипеде мелькало изображение. Я ждал 17-часовых новостей. Справа, за стеклом, угадывалось на воле осеннее солнце. Каково так вот сидеть, зная, что для того, чтобы выйти из-за решётки, тебе не хватило трёх с лишним часов! Я мог бы быть уже на свободе, шёл бы по московской улице, окружённый пацанами-партийцами, пил бы пиво, обнимал бы девочку.

Мать его, этого зампрокурора, который вместо зампрокурора Колмогорова (Колмогоров уехал в отпуск) подписал бумагу номер два, по которой меня не освободили, но продлили мне арест.

Железный из железных, я неукротимо читал. Перечитывая свою статью, неуклюже переозаглавленную «Независимой газетой» на «Инвективы террориста», причём террориста без кавычек, я увлёкся своей статьёй. Я пожалел, что статью переозаглавили, у меня она называлась «Реставрация». Я отметил несколько неудачных сокращений. О зачем! И я начисто забыл о телевизоре.

Когда я взглянул на экран, там горела чёрными клубами башня World Trade центра. «Во, вздор какой! Где же «Новости»?» — подумал я и сдвинулся по шконке, предполагая сменить программу. Но прежде я включил звук. Диктор, заикаясь, говорил о страшной катастрофе, упомянул самолёт, и я понял, что самолёт влетел в здание Всемирного торгового центра. «Нам неизвестно, что это за самолёт и почему он отклонился от курса»,— провещал диктор. Последовала пауза, и затем диктор закричал, задыхаясь: «Второй самолёт! Летит!» Через мгновение я увидел, как в башню World Trade центра номер два воткнулся игрушечный аккуратный самолётик и, расплескавшись, вышел из Всемирного торгового с другой стороны в форме клякс и капель на экране!

Позднее эти кадры тиражировали вновь и вновь телестанции всего мира. Самолётик тысячи раз влетал в башню, как в кремовый торт, и, расплескавшись, вылетал из тела башни на противоположной стороне. Голубые небеса, чёрный дым над макушкой другой башни. Чистенькая аккуратная картинка. Два самолётика, как сперматозоиды, пробили плоть двух рослых 110-этажных американок, изнасиловав United States of America. Известная пуританская целка получила два shots of sperme. Чья сперма? Чужаков, разумеется. Но на то оно и изнасилование, что чужаки хотят остаться анонимными.

Вчера, десятого сентября, на прогулке, я услышал, как по радио сказали, что десятое — день святого Саввы Псковского и святого Вениамина. Моя фамилия — Савенко — происходит от имени Савва, а отца моего зовут Вениамин. Десятого на прогулке, вчера, я приободрился, получив такую защиту в важный для меня день. В четверг утром, я знал, уже появилась бумага Генеральной прокуратуры, заменяющая мне арест на освобождение под подписку о невыезде. Я понял, что будет тяжелая битва, раз мобилизованы такие силы. Дело в том, что я не верил, что меня отпустят. Вопреки очевидным фактам моё тело говорило мне «нет». И уже после 20 часов, за два часа до отбоя, мне сунули-таки в кормушку бумагу: «Ознакомьтесь и подпишите!» Письмо следователя подполковника Шишкина к начальнику изолятора полковнику Кирюшину:

«Сообщаю, что 10 сентября 2001 года заместителем Генерального прокурора РФ, государственным советником юстиции 1-го класса Бирюковым Ю.С. срок содержания под стражей следственно-арестованного САВЕНКО Э.В. продлён до 8 месяцев и 3 дней, т.е. до 11 декабря 2001 года».

Святой Савва, святой Вениамин, семейные святые не сдюжили. Борьба сил Зла с силами Добра закончилась победой сил Зла…

И вот менее чем через сутки силы Зла поражены смертельными сперматозоидами. С Америкой у меня были старые счёты. Мой первый роман вышел в Германии под заголовком «Fuck off, Amerika!» (да, именно с К, а не с С, редактор, если рука твоя потянется корректировать, в немецком варианте стояла буква К).

Корпорация CNN поместила в нижней части кадра лого, кредо, резюме дня: America under attack! Будете знать, палачи, как продлевать срок заключения под стражей следственно-арестованному Савенко Эдуарду Вениаминовичу в день святых Саввы и Вениамина!

Дубок, окрашенный синей краской, синее одеяло, синяя шконка из мягкого металла — тюремный гарнитур. Я, в усах и бороде, маньяк, безумный учёный, Академик, Энерджайзер — это я перечисляю все данные мне в камерах и автозэках прозвища — сидел в чёрной футболке с капюшоном, подаренной мне садистом Лёхой, в чёрном свитере перед маленьким тельцем чёрного телевизора и смотрел, смотрел. Ненасытным взором. Обе башни скоро обрушились.

Мэр Нью-Йорка Джулиани, как стало известно позднее, заказал 30 тысяч мешков для трупов. Но что там осталось от трупов, если на них обрушились многие сотни тысяч тонн? Если на живую мышь скинуть десяток кирпичей, что останется от мыши? Даже кожи не останется. Сукровица и вода, и несколько тканей, но и они тотчас подсохнут в пыль. 30 тысяч мешков нечем заполнять, мэр Джулиани!

Янки убивали с небес жителей Сербии. Они разбомбили, помню, поезд, идущий по мосту. Погибло сто человек. Они оправдались тем, что они целились в мост. Они бомбили телевидение Сербии. Её учреждения. Они бомбили иракских солдат аэрозольными бомбами. Невинные, широкоплечие, улыбчивые, добродушные янки-распиздяи. Сейчас, снимая из Бруклина на видео свои горящие башни, они ревут, напрягая брюха: «Oh, My God! Oh, My God!» Им больно, больно их толстым ногам, сытым желудкам, оболочке их глаз больно. Увидеть такое! Но ваши оседающие башни, горящий Пентагон — эти картинки называются скромно и благородно — «Высшая справедливость, карающая несправедливость за совершённое ею зло». Государство Соединённые Штаты Америки злобно принесло столько горя странам-«изгоям», столько горя, что народные мстители этих стран прибегли к неармейскому способу войны против Империи Зла.

Я разбудил Мишку. Я потряс худое плечо молодого бандита:

— Мишаня, неизвестные самолёты атаковали Америку! Мишаня!

Молодой бандит пробормотал:

— Не может быть…— и недовольно пробудился. Разобравшись, в чём дело, он принял участие: уселся на корточки между шконок, а вопрошающий взор устремил на телеящик. Часам к девяти появился Шамс, и мы ввели его в курс Истории, развёртывающейся у нас перед глазами.

В моей книге «Дневник неудачника», написанной в 1977 году в Нью-Йорке, есть несколько картинок будущего. Город полностью разрушен, в развалинах кое-как обитают опустившиеся жители некогда Великого Города. На месте Бродвея течёт река. Через Бродвей устроен примитивный перевоз. Я ненавидел тогда этот город, безработный и одинокий. И вот четверть века спустя наблюдаю реализацию своих пророчеств. Клубы известковой пыли и пепла, затемнение воздуха, пожары, бегство толп, заваленные обломками башен кварталы… Паника, страх, паника. Перепуганные, жирные, беспомощные нью-йоркцы лавиной бегут в Верхний Манхэттен. А Дрезден вы помните, а Кёльн, а Хиросиму и Нагасаки, а Белград, а Багдад, янки?!

Шамс соорудил из последних остатков моих помидоров и огурцов салат. Возбуждённые до крайности зэки, мы поужинали, одновременно узнавая, что четыре самолёта были угнаны из пассажирских аэропортов из Бостона, Ньюарка и Лос-Анжелеса. Что два самолёта-сперматозоида вонзились в тела башен, один влетел в западное крыло Пентагона, а ещё один потерпел крушение в Пенсильвании. Его сбили по приказу Джорджа Буша американские ВВС: он летел то ли на Белый Дом, то ли на резиденцию Буша в «Кэмп Дэвид», то ли на атомную электростанцию.

На следующий день газета «Коммерсант» прибыла в камеру с заголовком «Armageddon now». Ну да, Армагеддон, Апокалипсис для Соединённых Штатов. Для тех же, кого Соединённые Штаты, не жалея, убивали доселе (высокомерно, выглядывая из своей техники, презрительно, не рискуя, сверхчеловеками проносились жители Америки на сверкающих машинах над городами стран-изгоев, над Багдадом и Белградом), для этих — радость. Даже в Чечне, которую Штаты не бомбили, вот какая была реакция: «Ведь когда взорвали WTC, они тут все радовались, как дети: пели, плясали прямо на улицах, поздравляли друг друга». («Коммерсант» за 25 сентября.) «Joy now!» А в тюремных стенах картинка «Справедливость, карающая несправедливость за совершённое ею зло» вызывает восторг, ведь в тюрьме над каждым зэком совершена несправедливость. Мы ликуем. Шамс, маленькая пухлая обезьянка, таджик, совершает над дальняком омовение: моет яйца, уши, лицо, ноги. Вскарабкивается на кровать, преклоняет колена, шепчет молитву, кладёт поклоны Аллаху и возвращается к телевизору.

Я прожил в Нью-Йорке шесть лет. Я написал о Нью-Йорке четыре, нет, пять романтических произведений: «Это я, Эдичка», «Дневник неудачника», «История его слуги», «Палач», «316, пункт «В»» и ещё множество рассказов. Я стал затем, в должный срок, руководителем молодёжной организации, оравшей у американского посольства: «Дайте нам американца, мы ему отрежем яйца!» Вот и отрезали яйца! Вот и отрезали! Высокомерная жестокость янки наказана. Мишка — самый консервативный из нас, у него нет ненависти к америкосам, у него с ними завистливое соревнование. Не далее чем три дня назад он вещал со шконки: «Что их день Святого Валентина, разве это круто? Каких-то семерых гангстеров замочили в гараже в один присест, это не крутизна. У русской мафии бывали побоища с полусотнями трупов». То есть Мишкина гипертрофированная гордость русского бандита заставляет его соревноваться с янки. И вот они повержены!

Утро 12 сентября было плотно забито у меня благодаря атаке на Америку. С семи утра я плотно прилип к телевизору и отлип от него лишь на время обеда. После обеда прилип ещё крепче. Технокартинка башни и самолётики пополнились любительскими съёмками. Наиболее ударным был видеоклип, снятый со стороны Бруклина, сопровождаемый уже упомянутыми мной воплями: «Oh, My God! Oh, My God!»

Российское телевидение рассыпалось в сладком сочувствии Америке. Наши Zoldaten довольно щурились. Палестинцы на экране телевизора танцевали радостную джигу. Композитор Карл Хайнц Штокхаузен назвал акцию самым великим произведением искусства из когда-либо созданных. На пресс-конференции в Гамбурге в беседе с журналистами речь зашла о Люцифере, и композитор заметил, что дьявол не может быть только историческим персонажем, что этот образ всегда актуален, и незаметно перешёл к самой роли разрушения в искусстве:

«То, чему мы оказались свидетелями 11 сентября, заставит нас изменить взгляд на вещи, словно величайшее произведение искусства. Эти творцы достигли одним своим поступком того, чего мы, музыканты, никогда не смогли бы достигнуть. Эти люди фанатично репетировали в течение десяти лет как безумные, ради единственного исполнения. А затем погибли… Я не смог такого добиться. Композиторам нечего этому противопоставить».

За такое высказывание 73-летнему Штокхаузену пришлось сразу же поплатиться. Оба его концерта в Гамбурге были аннулированы. Представляю, как его размажут европейские СМИ, если он уже высказывается в том смысле, что его неправильно поняли. Штокхаузен правильно определил авторов акции как творцов.

«То, что произошло — настоящая война, первая война XXI века. Отказываешься верить своим глазам, настолько она кажется галлюцинацией, пришедшей из мира фантастики. Создаётся впечатление, что только слепая ярость «чужих» и холодный, непостижимый для нас разум представителей другой цивилизации могли сыграть такую сложную по своему замыслу партию. Нет никаких сомнений в том, что тот, кто задумал и осуществил эту чудовищную акцию, обладает огромной мощью»,—

пишет Джульетто Кьеза, корреспондент итальянской газеты «Карьеро де ла Серра», живущий в Москве. И добавляет:

«Вспоминаются трагические слова лауреата Нобелевской премии по литературе Иво Андрича о «клубах ярости и гнева», которые обволакивают тех, кого считают ответственными за былые несправедливость и насилие».

А под всем этим

«в глубине зреют ураганы и смерчи ненависти, которые ждут своего часа».

И вот этот час настал. Мы все являемся свидетелями конца целой эпохи. Удар нанесён в самый центр огромной пирамиды мирового порядка, и её обломки не могут миновать то, что покоится у основания. Пирамида обрушилась, как два колосса — близнеца Всемирного торгового центра, которые рухнули на глазах у миллиардов зрителей, замерших у экранов своих телевизоров.

Это — конец всех политических стратегий, подчинявших мир в прошедшем веке…

Это — конец военных доктрин, главенствовавших во всех войнах прошлого века — как мировых, так и локальных. В основании этих доктрин — иллюзорное сегодня представление, что обладание военной мощью может подавить любой ещё не разгоревшийся конфликт.

Это и конец традиционного терроризма, который стал уже привычным явлением в прошлом веке.

Это — конец и уверенности в завтрашнем дне, поскольку мы все жили в мире, где решающая роль принадлежала Соединённым Штатам. Установленный ими мировой порядок, пошатнувшийся сегодня, был зачастую эгоистичным и насаждался насильно. Но теперь этот порядок уступает место хаосу.

Кьеза — буржуазный журналист. Его характеристики смягчены и выводы недостаточно радикальны. Можно сказать жёстче и твёрже. Соединённые Штаты жестоко помыкали своей гемисферой, отведённой ими самим себе согласно доктрине Монро. Вооружённые вторжения США в Латинскую Америку исчисляются многими десятками: захваты Калифорнии, Гавайских островов, Филиппин, Нью-Мексико, вторжения в Доминиканскую республику (это ещё XIX век). В XX веке Соединённые Штаты распространили доктрину Монро на весь мир. Совсем распоясались они с 1990 года, когда поняли, что победили СССР в «холодной войне» и стали единственными хозяевами мира, «Masters of the Universe», однако повластвовали только десять лет со времени вторжения в Ирак в 1990 году. 11 сентября 2001 года мерзавцам, Империи, поправшей все нормы международных отношений, был нанесён не просто удар. Империя была остановлена анонимной группой самоотверженных Героев, решившихся на самоубийство.

Оружием, которое отныне оздоровит мир и сделает наказуемыми преступления Империи, явилась всего лишь человеческая воля. Применённая во взаимодействии со средствами современной цивилизации. Более того, подвиг героев теперь могут повторить и не герои, а просто обречённые люди, например, неизлечимо больные раком или AIDS, или любым другим неизлечимыми заболеванием. Контингент смертников практически неисчерпаем, посему трепещите, тираны. Америка тиранила, нагло выхваляясь, весь остальной мир, ну и получила! Безусловно, это и новое слово в войне: как в своё время устарела позиционная война (война траншей устарела в период с 1918 по 1939 год), так отныне устарела вообще война вооружённых сил. Дорогостоящие вооружённые силы ныне не нужны, достаточно небольших отрядов смертников. Новое оружие — «смертники» — куда более гуманно, чем ядерное оружие, оно ничего не стоит и всегда под руками. Как и всякое другое оружие, смертники могут быть употреблены в неправедных целях. Этот червь, увы, уже находится в яблоке. Тут уже ничего не поделаешь.

В момент, когда пишутся эти строки, можно уже с уверенностью сказать, что Соединённые Штаты не задумались над происшедшим. Они машут оружием и взывают к отмщению. Это ошибочная, опасная реакция на происшедшее. Между тем государствам следует глубоко задуматься. Свободолюбивые же народы и личности должны праздновать этот день. Мы воспряли духом, потому что поняли, что на тиранию Америки нашлась управа. А через пример Америки поняли, что на тиранию государства вообще нашлась управа. Нашлось возмездие, доступное каждому сильному духом народу и сильной духом группе лиц. Речь не идёт обязательно о самолётах. Развитие тактических вариантов тактики смертников мы вскоре увидим. Не сомневайтесь, товарищи.

Если бы мир был устроен пристойно, то всё происшедшее было бы прискорбной кровавой баней. Но так как я сам в трезвом уме и с честной совестью видел, как янки уничтожали инфраструктуры Багдада и Белграда, то всё в полном порядке. Со стороны совести нормальных людей возражений нет. Есть опасность сузить то, что произошло до столкновения богатого Севера и бедного Юга. Доказательства арабского происхождения самоубийц, направивших самолёты на WTC, могут оказаться подлинными или нет. Но столкновение нужно рассматривать шире. Это победа группы над государством, это победа моральной мощи над мегатоннами оружия, победа человека, его воли над механической множественностью и богатством.

Впечатляет желание героев остаться анонимными. Ни звука. Посмертная записка, якобы обнаруженная в чемодане, оставшемся в аэропорту, не погруженном на самолёт, протаранивший башню WTC, оказалась фальшивкой: человек, от имени которого она написана, не улетел на самолёте смертников, у него были всего лишь украдены документы. Ни звука! Весь мир и, прежде всего, янки обижены. Почему не внесена ясность? Кто вы? Зачем вы это сделали? Но нет ответа. Мы — никто. У нас нет имён, нет национальностей. Мы — Боги мщения. Безымянные Боги мщения. Мы — те «ураганы и смерчи ненависти», о которых писал Иво Андрич (классик сербо-хорватской литературы, автор «Моста через Дрину»), дождавшиеся своего часа. Сербы и хорваты знают много об «ураганах ненависти».

Убийство Кеннеди хотя бы имело лица. Лицо Освальда, лицо Джека Руби, а здесь — презрительное молчание. Вы не стоите наших имён, свиноподобные янки! Это высший класс, такие манеры — это высший класс! Действие говорит само за себя. Только картинка: знойное небо, чёрный дым, сияющий корпус тяжёлого пассажирского лайнера, входящий в тело американской свиньи…

Какой бен Ладен, при чём здесь позирующий с автоматом, суетный и тщеславный бен Ладен? Здесь работали Архангелы с огненными мечами… Воины Духа…

Отлично. Мир теперь вернулся к нулевому варианту. У всех теперь равные возможности. Как при изобретении арбалета крестьяне просто выбили издалека сословие рыцарей, так Америка может переплавлять свои авианосцы. Теперь каждый может покорить Америку.

Грозящая возможность преступления

Где, как не в тюрьме, думать о преступнике и преступлении? Я уже поминал роль Фридриха Энгельса и его замечательный труд, в котором он доказал важную роль преступника в экономике государства. Повторю. Существование преступника делает необходимым существование целых отраслей или институций государства, как-то: полиции, судебной системы, системы тюрем и лагерей, прокуроров и судей, профессии защитника, профессии тюремных и лагерных надзирателей. То есть в полном смысле (я повторяю уже сказанное, но это необходимо — ещё раз ударить по шляпке того же гвоздя) один преступник трудится, усердствует, совершая преступление, он один с сошкой, а семеро с ложками паразитируют на его существовании. В наше время помимо следователей, полицейских, судей, прокуроров, адвокатов и тюремных надзирателей от преступника кормятся ещё авторы детективов, их издатели, телевидение, газеты, теле- и фоторепортёры.

Однако это всё только экономический аспект проблемы. Если же взять современное общество, социум, и посмотреть на него целиком, на всё общество сразу, то можно понять, что преступник — центральная фигура общества. Он — двигатель общества. О тысячах добродетельных граждан и сказать-то нечего по большому счёту. А о преступниках только и говорят. Пять «Криминалов» в сутки на НТВ, четыре «Дорожных патруля» плюс три-четыре сериала-боевика как минимум на каждом телеканале. Преступник — человек, который покушается на чужое: на чужое имущество, на чужую жизнь, вмешивается в нормальный ход событий, рассчитывая изменить их с пользой для себя. Преступник — человек, решающийся на экстраординарный поступок. Без преступления и без фигуры преступника не существовало бы искусства. Представьте себе пьесы Шекспира, лишённые преступников. Без короля Клавдия, убившего отца Гамлета — короля Полония — и взявшего в жены его мать, никакой трагедии в существовании Гамлета в замке Эльсинор не было бы. Пьеса не состоялась бы. Без коварного злодея, интригана, преступника Яго Отелло и Дездемона скучно состарились бы, глядя друг на друга с отвращением. Троянская война не состоялась бы без преступного замысла отнять Елену. Без преступного предателя Иуды история Христа потеряла бы в величии и трагизме.

Преступник стоит очень близко к Герою, и в ряде случаев, во множестве случаев, если его побуждениями к насилию, к преступному поступку служит общественное благо или высокое чувство, он и является героем. Че Гевара пришёл с отрядом на землю Боливии и попытался начать там партизанскую войну. С точки зрения боливийского правительства, Че Гевара являлся преступником. Но с точки зрения мировой интеллектуальной элиты своего времени (по состоянию на 1967 год), Че Гевара являлся героем. Ибо попытался навязать консервативно-латифундистской Боливии (марионетке США) передовой вариант общественного строя — социализм кубинского типа. Да ещё попытался сделать это столь романтическим путём. Правда, кубинский вариант социализма за прошедшие со времени смерти Че годы потускнел, однако образ Че Гевары («gerilliero heroico», как его называют в Латинской Америке) успел накрепко войти в Пантеон Человечества под архетипом «Революционер». Теперь этого преступника не выкорчевать из Героев.

Образ преступника будоражит общество. Несмотря на все старания навязать обществу (начали, естественно, это делать в USA) образ героя-полицейского, из этого мало что вышло. Астрономическое количество человекочасов угроблено на опыление мозгов американцев и европейцев, а теперь и русских, но народным массам интересен полицейский, только если он преступен. А симпатии народные прочно на стороне преступников: Аль Капоне, Бонни и Клайда, Япончика или Михася. Дело тут совсем простое, и обыватель не выбирает Аль Капоне после сравнения его с полицейским. Обыватель не сравнивает, не выбирает. Преступник стоит уже в глазах обывателя, в центре его Вселенной, один, как Каин, именно потому, что он противоположен ему, обывателю. Потому что преступник — фигура мифическая — он нарушитель священных табу общества. А полицейский — тоже обыватель. Он ничего не нарушает. Полицейский покорен, а покорный не может вызвать внимания обывателя. Обывателю нужен его антипод, нарушитель, преступатель. Поскольку сам обыватель не дерзок, не высокомерен, не жесток, как преступник.

А обыватель требует от преступника жестокости, дерзости и высокомерия. Иначе преступник не убедит его в подлинности. Преступник должен войти в его кошмарные сны достойным образом. Именно поэтому свидетели, особенно женщины, обыкновенно запоминают преступника и выше ростом, и шире, и свирепее, чем он есть на самом деле. Это их желание увеличивает массу преступника, делает его очи сверкающими, как угли, рост — великаньим, добавляет ему плеч и бицепсов. Ибо обыватель заранее убеждён, что преступник — сверхчеловек. Сравнивая себя, законопослушных и смиренных, с пойманным и наказанным преступником, обыватели, да, тихо радуются своей законопослушности. Однако обыватель и завидует преступнику во многом. Жизнь преступника намного интереснее жизни обывателя, он работник свободной профессии, на службу не ходит, живёт как artist, много развлекается. А само преступление, совершаемое преступником, много времени не занимает.

Глядя на преступника и его судьбу (предварительное заключение, суд, жизнь на зоне), обыватель постоянно воздаёт хвалу своей покорной осторожности. Одновременно он не совсем уверен, что все преступники попадаются, и он часто разрывается между позывом совершить преступление и боязнью наказания. Время от времени обыватель решается совершить преступление. И тогда становится преступником. Так что чёткой границы между преступниками и обывателями не существует. Каждый обыватель может пересечь границу. Правда и то, что однажды пересекши границу в преступлении, обыватель редко становится опять обывателем.

Обыватель заранее убеждён, что преступник — сверхчеловек. Эта психологическая аура преступающего закон (закон общества, но и закон справедливости и милосердия, т.е. закон божий) пурпурной мантией волочится за ним. К тому же у преступника такая родословная! Он ведёт свой род от Каина, убившего брата. Родословная заранее делает преступника зловеще-привлекательным. Преступник — древний персонаж, вечный. Он сбит из библейской терракоты.

Жизнь — это конфликты, а преступник — источник конфликта. Миллион преступников (а у нас в России их в СИЗО и в тюрьмах во всякое время содержится более миллиона) создает миллион конфликтов. В результате — общество движется. Есть работа судьям, прокурорам, адвокатам, тюремщикам, журналистам. Попадая в тюрьму, преступник ломает ткань общества, в которой он жил до этого, был её узелком — его семья, дети, жена, родители — страдают. Взамен выбывшего члена общества возникают другие узлы общественной ткани, дыры залатываются, места освобождаются. Миллион конфликтов движет общество.

Законопослушные граждане на самом деле куда меньше нужны обществу, чем преступник. Законопослушные не создают конфликтов, и потому вокруг них тишь да гладь, нет движения. Возникает соблазн связать способность к преступлению с талантом личности человека. Чем выше энергия человека, его быстрота, сообразительность, тем более он способен к преступлению. Законопослушный же скорее туп, он сонный, он не быстр и не сообразителен. Следовательский жаргон, что интересно, полон таких выражений, как «дерзкий», «высокомерный» в применении к преступникам. Обыватели редко бывают дерзкими и высокомерными. А если они таковы, то по ним тюрьма уже плачет, и вскоре можно ожидать перехода такого обывателя в число преступников.

Я уже немало насмотрелся на преступников. Ну у нас в Бастилии не развернёшься — видишь только сокамерника. Но я не раз разделял с этими ребятами автозэки и пришёл к выводу, что отборная гвардия молодёжи заключена в российских тюрьмах. Самые красивые, самые дерзкие, самые мускулистые. Небыстрые и сонные встречаются редко. Конечно, условия их содержания не соответствуют ни универсальной Декларации прав человека, ни даже минимальному уровню безопасности жизни. Их просто безжалостно уничтожают. Они живут в переполненных камерах без воздуха, где не горит спичка, мрут от невиданных болезней и от передозы наркотиков. Наркотики в тюрьме достать легче, чем на воле. Парни чешутся, они бледны, но каждый — отборный экземпляр мужчины.

Как-то я пошутил: сказал сокамернику, что если всех узников Лефортово вывести на демонстрацию, то мы без труда возьмём Москву уже к вечеру. Просто попросим присоединиться к нам наших сторонников. Радуев созовёт своих чеченов; Анатолий Быков — всех, кто работал с ним, кто ему сочувствует, просто спортсменов и тех, кто захочет связать свою судьбу с выдающимся предпринимателем; Антон Титов призовёт своего Гусинского и его деньги. Я призову Партию и сочувствующих лично мне. Среди узников нашей Бастилии, как я называю Лефортово, есть дипломаты, воры в законе, бизнесмены мирового класса, уголовные авторитеты, спецназовцы ВДВ, герои войн, знаменитые киллеры. По количеству талантов на квадратный метр Лефортово далеко превосходит Кремль, Белый дом и Госдуму на Охотном ряду. Мы могли бы немедленно сформировать эффективное правительство. И все мы преступники.

Когда я был мальчиком, я разрывался между желанием стать испорченным поэтом, как Александр Блок, и знаменитым преступником. Сегодня, когда я не по своей воле попал в число самых знаменитых преступников страны, я бы обошёлся без этой чести, но поздно. Думаю, время, проведённое мной в русской Бастилии, в Лефортово, будет всегда приводить в восторг моих биографов. Я бы обошёлся без Лефортово в моей биографии. Но не могу пройти мимо того факта, что я, заявленный опасным преступником, пишу о феномене преступника.

Распространено мнение, что русские с сочувствием якобы относятся к преступникам. Пострадавший от закона действительно пользуется сочувствием нашего народа. Объясняется это скорее тем обстоятельством, что русские слишком хорошо знают, что закон в России — часто синоним беззакония. Ни в одном языке мира не существует эквивалента слову «беспредел» — у нас это слово широко распространено, и даже официальные лица бодро и с подъёмом употребляют словосочетание «правовой беспредел». Русские сочувствуют попавшему в лапы закона преступнику. Одновременно большая часть нашего общества выступает за смертную казнь. Часто это одни и те же люди, застигнутые опросом в разном настроении.

Вернёмся к утверждению, что преступник не какой-то там периферийный персонаж, но важнейший и активнейший член общества. Выскажу дерзкую мысль: он самый важный член общества. Восстания преступников Разина и Пугачёва пошатнули самые основы Российской государственности. Да, Степан Разин и Емельян Пугачёв были преступниками, бросившими вызов Власти и Системе. Одновременно они являлись вождями непобедивших мощнейших восстаний низших классов общества против династии Романовых и, как таковые, являлись героями этих низших классов. И не были для них преступниками. Меня обвиняют ни более ни менее как в создании незаконного вооруженного формирования с целью, чтобы оно действовало впоследствии на территории Казахстана и совершало террористические акты. В современном Уголовном кодексе РФ нет статей, ближе стоящих к деяниям Разина и Пугачёва, чем статьи 208 и 205, по которым меня обвиняют. Сидя в тюрьме для государственных преступников по обвинению в создании Национал-большевистской армии, я чувствую себя близким к Разину и Пугачёву. Отец Разина, Тимофей, кстати, родился в верховьях Дона, там же, где и мой отец: мой батя Вениамин Иванович родился в городе Боброве Воронежской области. Преступные места эти славны ещё и тем, что в Боброве находилась одна из ставок преступника атамана Болотникова. Думаю, бледным товарищам из ФСБ стоит провести ряд зачисток в тех исторических местах. Там явно благоприятный климат для рождения преступников.

Важнейший и активнейший Че Гевара, как я уже объяснил, являлся чужеземным преступником (что-то вроде арабского наёмника Хаттаба, если перенести его на российскую ситуацию) для боливийских властей, но в результате стал одним из главнейших героев Пантеона современного человечества. Салман Радуев, сидящий надо мною в камере №101, несомненный преступник для России и для российских граждан (в число коих вхожу и я), но вот для Чечни — он народный герой, хотя и несколько эксцентричный. Пока я пишу эти строки, его соратник Аслан Алхазуров сидит на соседней шконке и радостно читает в «Коммерсанте» о событиях в Чечне. Я отдал ему сегодняшний номер первому — пусть прочтёт о своей Родине. На первой странице «Коммерсанта» сегодня фотография чеченской женщины с мечом.

Я уже говорил, что преступник — двигатель общества. Семь лет российская жизнь вся организуется вокруг преступной Чечни. Не учитывать её существования невозможно. Чечня — коллективный субъект преступления. Россия живёт жизнью, ориентированной на Чечню. Российские города боятся взрывов чеченцев. Российские войска проводят военные и полицейские действия на земле Чечни. Одновременно и Россия является для Чечни субъектом преступления — коллективным преступником. (Какими бы красивыми и благородными мы бы себе не казались.) Ещё Лермонтов, командовавший некоторое время отрядом волонтёров (нечто вроде современного спецназа, казаки и сорвиголовы) на земле Чечни, со знанием дела писал:

Преступление — это насилие. Личное насилие ещё не война, но уже чревато убийством. Больше всех сюжетов обывателя волнует смерть, разумеется. Потому его волнует преступник. Разумеется, укравший штаны из супермаркета тип не вдохновляет обывателя. Некоронованный король обывательских грёз о преступниках — это убийца. Поскольку имеет дело с Богом данной человеческой жизнью. Поскольку убийца — душегуб. Загубить душу живую — что может быть круче! Это вызов Господу Богу, а не только человеческим законам.

Интересно, что традиционный российский воровской мир до сих пор (до недавних пор) придерживался иерархии, абсолютно противоположной той, что создана воображением и чувственностью обывателя. Те, кто придерживался «воровского хода», убийц не жаловали, убийц не принимали в приличном воровском обществе, с ними нельзя было обменяться рукопожатием или сесть в камере за одним «дубком». Воровской мир, в сущности, был лишь элитной сектой, основные нормы морали, в сущности, оставались теми же, что и на свободе. Вор в законе не имел права работать, не должен был иметь семью, ни в каком виде не имел права сообщаться с «мусорами». Это был рыцарь умеренности и правильного, почти аскетического поведения. Он был верховным арбитром и политкомиссаром воровского мира. Традиционно «ворами в законе» становились, в основном, профессионалы-карманники. Умение очистить карманы или сумки клиента, не причиняя ему вреда, чрезвычайно ценилось. По всей вероятности, «воровской ход» был приспособлен к советской действительности, был её «зеркалом».

Однако вместе с изменением социума и политической ситуации в России претерпели катастрофические изменения и криминальные нравы. В 90-е годы Отарий Квантришвили, осужденный первый раз за изнасилование, умудрился стать папой воровского мира, или его крёстным отцом. В тюрьмы пришли наркотики, и сегодня «смотрящий» в камере наркоман, говорят, не редкость.

Но вернёмся к иерархии преступлений в представлении обывателя. Конечно, убийца — на вершине или близко к вершине иерархии. Убийца романтичен до невозможности. Он без остатка покоряет и устрашает папу и маму обывателей. Дети же, девочки и мальчики, обывателя с мистической опаской задумываются о насильниках и маньяках.

«Он порежет нас на меха»,— с опаской пел талантливый Мумий Тролль в своём первом альбоме. Маленькие мальчики, а особенно девочки, даже не задумываются, а в некоем ступоре чувствуют насильника на теле. И вздрагивают. Дети обывателя. И мама забеспокоится: на дворе ночь, а дочери до сих пор нет дома, не попалась бы дочь насильнику: «Отец, ты бы сходил к метро, Маша вот-вот должна вернуться. Сходите с Димкой!» Отец и старший брат отправляются, встречают Машу. Всё нормально, только возможность появления насильника остаётся присутствовать на тёмных улочках спального района. Целая индустрия насилия создана вокруг преступника обществом. Обыватель покупает себе преступление одним нажатием кнопки телевизионного канала НТВ или ТВ-6, или любого другого. И тем, что впяливает свои обывательские очи на телеэкран, где ему с готовностью демонстрируют программу «Криминал» или «Дорожный патруль», или экранизированные видеолитературные версии преступлений в виде полицейских сериалов или художественных фильмов (как правило, действие в фильме раскручивается вокруг преступления). В более старомодном виде можно приобрести преступление в виде «детектива» в книжном магазине. Или приобрести описание преступления и фотографию преступника в газете.

Экономически доходы от индустрии насилия не идут сегодня в карман государства. В наших тюрьмах и колониях находится, как уже было сказано, более миллиона человек. Для их содержания была создана в советские времена целая инфраструктура обслуживания: от судов до обширных лагерных зон со своей охраной, администрацией, обслугой и рабочими местами для зэков. Заказы обеспечивало государство. Все эти инфраструктуры обветшали, но сохранились. Иные регионы, какая-нибудь Мордовия, от лагерей только и кормятся: безработные идут в лагерь работать, трудоустраиваются «вертухаями». Другой работы в глуши нет. Зоны разбросаны по всей России, то есть преступники содержат русскую глубинку. Добавьте к этому занятость прокуратуры, милиции, подсобных сил наведения порядка — в обслуживание преступников вовлечены миллионы людей. Россия — крупнейший производитель заключённых в мире и крупнейший же их обслуживатель. Индустрия обслуживания заключённых у нас много крупнее, чем туристский и ресторанный бизнес вместе взятые. Преступник, как могучий Антей, держит, напрягшись, на себе Россию. Да ещё служит одновременно отрицательным примером: его преступление и наказание служат средством воспитания общества.

На самом деле преступник — мученик. О его мученическом образе расскажу чуть далее.

Эпоха показательных процессов

Я не знаю, трусость ли, конформизм ли моих современников, их политкорректность тому виной или недостаток наблюдательности, но никто до сих пор не указал пальцем на самый бросающийся в глаза феномен последних двух-трёх лет. Эта честь досталась мне. Вот и возглашаю! Россия живёт в эпоху процессов, они суть главное в общественной жизни 2000 и 2001 годов. Если, к примеру, с 1991 по октябрь 1993 года основным феноменом общественной жизни была конфронтация, вначале на улицах между «коммунистами-патриотами» и «демократами», затем конфронтация между исполнительной и законодательной властями, то ныне налицо судебные процессы как основной способ социального существования.

Процесс Гусинского, не удавшись против личности Гусинского, видоизменился в процесс против его организации «НТВ» и успешно завершился разгромом телекомпании. Сотрудники, офицеры Гусинского, ушли, к их счастью, на ТВ-6 Березовского. Власть помяла их, держит в Лефортово где-то рядом со мной финансового директора НТВ Антона Титова, но полной победы власти не добились. Добились победы на одну треть.

Процесс Быкова тянется с его первого ареста в конце октября 1999 года на венгерской границе, почти два года назад. Общепринятое объяснение преследований Быкова таково: Олег Дерипаска, олигарх, алюминиевый король, желает взять под контроль последние 28% акций Красноярского алюминиевого завода, до сих пор ещё не принадлежащие ему: в настоящее время они ещё принадлежат Быкову. Власть также (раздражённая криминальным прошлым А.П.Быкова) уверена, что криминал в лице Быкова рвётся во власть, и желает его остановить. Повторяю, это общепринятое объяснение мотивов, по которым преследуют Быкова. У других олигархов также не безупречное прошлое, однако преследуют его.

Одновременно в Новосибирске начался и разворачивается процесс Николая Тихонова совместно с братом Александром, олимпийским чемпионом по биатлону, и предпринимателем Михаилом Живило, обвиняемым в подготовке покушения на губернатора Кемеровской области Амана Тулеева. Процессы Быкова и Тихоновых-Живило крайне схожи. Ибо до истории с покушением Михаил Живило был преуспевающим олигархом, собственником многих предприятий Южной Сибири, в том числе и Новокузнецкого алюминиевого завода, на который (вот совпадение!) также претендует олигарх Олег Дерипаска. Живило, как и Быков (Быков, как и Живило), обвиняется в подготовке убийства, в покушении на убийство, но на личность куда более общероссийского крупнейшего масштаба, чем «бизнесмен» с криминальным прошлым г-н Струганов (его будто бы намеревался убить Быков),— на губернатора Кемеровской области господина Тулеева!

Несколько в стороне, с большим смущением, можно сказать, неохотно, власть вынужденно проводит процесс полковника Буданова, убившего чеченскую девушку. Процесс в южном городе Ростове-на-Дону тянется с февраля месяца. Во время первых заседаний по делу Буданова я находился в городе Ростове (т.е. ещё до ареста) и внимательно следил за процессом. Общественное волнение по поводу «дела Буданова», свидетельствую, было крайне велико. Сейчас была только что проведена очередная, третья, судебно-медицинская экспертиза полковника в Институте имени Сербского здесь, в Москве. Средством усмирить общественное волнение было бы признание Буданова невменяемым во время совершения убийства Эльзы Кунгаевой, якобы чеченской снайперши. Тогда его приговорили бы всего к трём годам лишения свободы. Что успокоило бы военных в Чечне, недовольных процессом Буданова, и обелило бы армию. Невменяемый командир полка устраивает всех: и патриотов (срок-то мелкий, часть его полковник отсидел), и армию — всех, кроме родителей Эльзы Кунгаевой. Буданова признают невменяемым. Так надо власти, следовательно, признают.

В чём-то подобен процессу Буданова невыгодный государству процесс Тамары Рохлиной. Власть, опирающаяся на спецслужбы, хотела бы забыть о генерале навеки и всерьёз. Забыть о том, что он принадлежал к оппозиции, что он основал Движение в поддержку армии, забыть о его странном убийстве. Тем более что такое неразрешившееся поимкой виновных убийство будет всегда будоражить умы. Точнее, «виновная» есть, но после мытарств по тюрьмам и колониям с лета 1998 года она, наконец, дома, и общество не очень верит в то, что Тамара Рохлина убила мужа. В Нарофоминском суде в октябре вновь начались слушания по делу Рохлиной. Ничего, кроме забот и треволнений, от очередной серии воспоминаний о генерале Льве Рохлине государству от заседаний Нарофоминского суда ждать не приходится. Государство с удовольствием бы спрятало куда-нибудь и дело, и Рохлину, и имя «Рохлин».

Ещё одним подобным делом, которое хорошо бы спрятать, да некуда, является процесс по убийству журналиста газеты «Московский комсомолец» Дмитрия Холодова. Процесс этот достался путинскому режиму Реставрации от ельцинского времени царя Бориса. Московский окружной военный суд пытается каким-то образом завершить дело, давно зашедшее в тупик. Шесть обвиняемых сидят в течение уже пяти лет в СИЗО ФСБ в Лефортово и в спецблоке №4 тюрьмы «Матросская Тишина». Большинство обвиняемых — офицеры ВДВ и спецназовцы, герои войн в Афганистане и Чечне. Главный обвиняемый — подполковник Поповских — начальник разведки ВДВ. С ещё одним обвиняемым, Мирзоянцем, бывшим офицером спецназа, я ехал как-то в автозэке из Лефортово. Бодрый, циничный Мирзоянц говорил о российской правовой и судебной системе с понятной ненавистью. Подсудимые по делу Холодова, вероятнее всего, будут оправданы, ибо в деле не сходится ни один конец с каким-либо ещё концом. Но кто вернёт подсудимым годы, проведённые за решёткой? Государство стыдливо прячет процесс за грифом «совершенно секретно». На самом деле власти схватили первых попавшихся подозреваемых, сделали их обвиняемыми, убедились, что это не они, и теперь не имеют мужества признать свою трагическую ошибку, вызванную желанием удовлетворить желание общества увидеть убийц Холодова наказанными.

Процессы о разглашении и передаче иностранным державам государственных и военных тайн и сведений секретного характера представлены в нашем социуме стараниями ФСБ обильно и густо. Во Владивостоке только что отложили на месяц продолжение процесса над Григорием Пасько. Тихоокеанский военный суд назначил почерковедческую экспертизу протокола обыска, произведённого у Григория Пасько. Дело в том, что защита обратила внимание суда на то, что подписи понятых были внесены в протокол обыска гораздо позже времени составления протокола. Капитан Пасько, он же военно-морской журналист, опубликовал в японских научных журналах сведения секретного характера. Защита утверждает, что сведения свои Пасько позаимствовал из открытых источников, из публикаций в российской прессе, и потому секретными они не являются. Подобный же процесс против капитана Никитина, обвинявшегося в том, что он передавал якобы секретные сведения норвежской экологической организации «Беллуна», закончился тем, что, помучав его, ФСБ вынуждена была выпустить Никитина из своих когтей. Пасько, отбывший около двух лет под арестом, также присутствует теперь на судебных заседаниях вольным человеком. Оба, и Никитин, и Пасько, добывали и поставляли свои сведения экологическим организациям Норвегии и Японии.

Только что к четырем с половиной годам лишения свободы был приговорён якобы передававший сведения об обороне Северной Кореи в руки Кореи Южной (изначально чекисты утверждали, что через посредничество американцев) узник Лефортово, бывший дипломат, заведующий отделом Дальнего Востока в МИДе Валентин Моисеев. Четыре с половиной года — это победа, потому что предыдущий приговор был куда суровее — 12 лет. Моисеев, впрочем, хочет доказать свою невиновность и подал кассационную жалобу в Верховный суд. Он уже отсидел в лефортовских стенах три года, посему мог бы согласиться на лёгкий приговор. Однако ему не оставили выбора. Прокуратура, не довольная приговором, обжалует его в любом случае. Случилось так, что я ехал с Моисеевым в одном стакане автозэка в ночь перед приговором. И могу свидетельствовать о том глубоком отвращении, которое Моисеев испытывает к российской судебной практике.

Ещё один шпионский процесс — калужский. Бывший заведующий сектором Института США и Канады РАН Игорь Сутягин обвиняется в государственной измене в форме шпионажа, в частности, в передаче информации английской консалтинговой фирме «Альтернатив Фьючерз». Защитники Сутягина утверждают, что в 1998 году в сборнике «Стратегическое и ядерное вооружение России» была опубликована информация, аналогичная той, в передаче которой «Альтернатив Фьючерз» обвиняется Сутягин. На одном из последних судебных заседаний изучались записи телефонных разговоров Сутягина с сотрудниками «Альтернатив Фьючерз» Шоном Киддом и Надей Локк. По свидетельству защитников, на 90% разговоры состоят из бытовых подробностей.

Свой шпионский процесс ожидает город Красноярск, там местным УФСБ арестован учёный Данилов.

Что общего между процессами «шпионов»? Все эти процессы инициированы в последние два-три года. Большинство из них является следствием климата междувременья, когда поведенческие нормы ельцинского правления, довольно безалаберные, сменяются поведенческими нормами путинского времени неосоветизма, Реставрации. Отсюда полная непонятка для общества: что можно, а что нельзя. Можно ли передавать сведения об экологическом ущербе, наносимом мировому океану побочными продуктами деятельности российских атомных подводных лодок, за границу (как это делали Никитин и Пасько), или нельзя? По стандартам ельцинского времени — можно, по стандартам неосоветизма времён Путина — это преступление. Однако государство ведь не позаботилось о том, чтобы внести ясность в проблему и расставить даты. С каких пор, с какого часа и какого числа какого месяца то, что делали Никитин и Пасько, будет считаться государственной изменой в форме шпионажа. Жертвою изменения норм поведения в государстве (очевидных только для ФСБ и Генпрокуратуры, ибо гражданам об изменении норм никто не объявил) стал и дипломат Валентин Моисеев. Никто не сказал ему, когда Северная Корея опять сделалась союзницей России. Ельцин ведь, позабыв про Северную, вовсю дружил с Южной Кореей. Интересно, что суд над Моисеевым, наконец, состоялся как раз тогда, когда северокорейский лидер Ким Чен Ир прибыл в Россию с визитом на бронепоезде. Возможно, прокурор, запросив у Мосгорсуда 12 лет, рассчитывал сделать подарок Ким Чен Иру, но суд ограничился более скромным подарком: четырьмя с половиной годами. А в сущности, ещё полутора годами жизни Моисеева, ибо три года Моисеев уже отсидел.

В сравнении со знаменитыми московскими процессами, на которых председательствовал прокурор Вышинский, процессы 2001 года выглядят, разумеется, скромнее, но беззаконие налицо. Сколько судеб искалечено!

В процессах Быкова и Михаила Живило, а также братьев Тихоновых (назовём их «процессами против олигархов»), следствие широко пользуется показаниями людей с преступной репутацией, слывущих в народе «авторитетами» и уголовниками: Павла Струганова, Сергея Никанорова и Владимира Харченко. Собственно, только на показаниях этих преступных, судя по всей их жизни, граждан и строятся обвинения в обоих делах: и в деле Быкова, и в деле Живило-Тихоновых. Всему российскому обществу это видно, и то обстоятельство, что у Быкова или у Живило тоже небезупречная репутация, дела не меняет. Подозреваемые в преступлениях не должны выступать в судах в качестве свидетелей обвинения. Эта практика должна быть осуждена, и от неё следует отказаться. Дознаватели, следователи, прокуроры и судьи, входящие в отношения доверия с людьми криминального образа жизни, дискредитируют закон.

Ещё одна категория процессов — процессы над террористами и бандитами, иными словами, военнослужащими армии самопровозглашённой Чеченской Республики. Готовится суд над пятью участниками нападения на Будёновск в июле 1995 года, которым руководил Басаев, и закончено дело отряда Радуева, захватившего в 1996 году заложников в городе Кизляр и отступившего через станицу Первомайская. Процесс Радуева, чеченского генерала и националиста-сепаратиста, начнётся не сегодня — завтра. Сокамерник мой — один из трёх обвиняемых, Аслан Алхазуров. С 23 августа, со дня, когда закончилось ознакомление обвиняемых с делом, ждут они, где их будут судить: в Махачкале, в Ставрополе или в Москве, и когда состоится первое заседание. Пока что Дагестанский республиканский суд принял в производство дело Радуева. А где будут судить Радуева, Адгериева и Алхазурова — покрыто мраком. Где будут судить басаевцев за набег на Будёновск, уже известно — в Ставрополе.

Самым красочным и убедительным будет, разумеется, процесс Радуева, потому что генерал не отрицает фактов своего нападения на Кизляр и Первомайскую. Существуют видеозаписи этого эпизода, показания свидетелей, 126 томов дела. Вот только трактовка процесса будет заведомо нечестной. Радуева и его подельников (их, по правде говоря, выдернули наугад и наспех, лишь бы не одного Радуева судить) будут судить за терроризм, захват заложников, за участие в незаконном вооруженном формировании, а их следует судить как военнослужащих государства Ичкерия, состоящего в войне с Россией, за один из эпизодов этой войны.

К категории процессов над бандитами и террористами относятся и процессы над «взрывниками». В Ставропольском краевом суде уже два месяца идёт, спотыкаясь, процесс над пятью жителями Карачаево-Черкессии и недавними постояльцами Лефортовской тюрьмы. Над братьями Асланом и Муратом Бастановыми, Муратби Байрамуковым, Муратби Таганбаевым и Тайканом Французовым. Они обвиняются в хранении и ввозе взрывчатки, которой якобы затем были взорваны дома в Москве и Волгодонске. Услышав такое обвинение, московские обыватели готовы, конечно, четвертовать и растерзать на куски этих жителей Карачаево-Черкессии. Однако в ходе первых же судебных заседаний обвиняемые отказались от признательных показаний, добытых следователями ФСБ в ходе предварительного следствия. Подсудимые утверждают, что их признания были получены под физическим и психологическим давлением. Я уже рассказал, как мой сокамерник Лёха-Каин обработал Тайкана Французова, заставив его подписать «чистуху». Возили эти люди взрывчатку или нет, я не знаю, а вот Лёху я знал в течение полутора месяцев. Ничего хорошего. Это надо мной он нависал безуспешно. Других он пугал до смерти. Кто поработал, чтобы добиться признания братьев Бастановых, Байрамукова и Таганбаева? Мне известны имена лефортовских крыс, «работающих» в крепости над заключёнными. Ставропольский краевой суд затратил несколько недель на проверку ходатайства карачаевцев о том, что признания были ими подписаны под психологическим и физическим давлением. Желание наказать преступников — бандитов и террористов — у ФСБ есть, как видим. И у них есть Лёхи. Как тут не ускорить и не облегчить процесс нахождения и наказания виновных…

В Пятигорске 24 августа ещё одно наказание сорвалось. Выездной суд присяжных Ставропольского края признал Владимира Муханина, милиционера, и Ильяса Саралиева невиновными в террористическом акте 6 октября 2000 года в Пятигорске. Владимир Муханин ушёл восвояси, домой, а Саралиев остался в тюрьме по другому обвинению. Государственный обвинитель Юрий Ивашов внёс кассационный протест по поводу оправдания. Ну ясно, государственный обвинитель хочет, чтобы кто-то был наказан за взрыв. И это чудовищное желание. Такое впечатление, что им одержимы старые ещё советские кадры наших правоохранителей и правоутвердителей. И новые юные следователи по особо важным делам, так называемые «вышаки», в тридцать с лишним уже подполковники, новый гордый сорт офицеров-чиновников. Ни в копейку не ставящих человеческую жизнь.

По совести говоря, в стране идёт охота на ведьм. Идёт она по нескольким категориям сразу. Охота за шпионами. Болтун не только находка для шпиона, но и сам шпион: дела Никитина, Пасько, Моисеева, Сутягина, Данилова… Идёт охота за бандитами и террористами: дело Радуева, дела басаевцев, карачаевцев. Сюда же можно отнести дело Холодова, и теперь вот неспеша расписывают дело Лимонова и НБП. Охота за враждебными олигархами представлена делом Гусинского. Гусинского почти схватили, но испанцы отказались его выдать. Березовский благоразумно удалился и спрятался за границей, посему дела Березовского не получилось. Однако, взяв к себе команду НТВ, он вызвал на себя огонь преследователей. Арбитражный суд уже объявил ТВ-6 банкротом. Дела олигархов Быкова и Живило дополняют картину. Живило, кстати, как и Гусинского, Франция не выдала на растерзание российскому закону. Как видно, не очень ему доверяют Испания и Франция.

Принцип, по которому отбираются для охоты ведьмы, кажется, совсем простой: тот, кто больше всех высовывается, тот, кто ярче, самостоятельнее, агрессивнее. Вспомним следовательский жаргон: им неприятен «дерзкий», «высокомерный» преступник. Что общего между Гусинским, Быковым, Радуевым, Лимоновым? Это люди дерзкие, высокомерные каждый в своей области, люди высовывающиеся. Лимонов в своих статьях обвинил офицеров ФСБ в подлости, писал «где ваша честь, офицеры?», когда ФСБ донесла латвийским спецслужбам о прибытии в Латвию национал-большевиков, о готовящейся акции протеста, назвал их «ссучившимися». Быков — дерзкий, делал миллионы, воевал с Лебедем, стал депутатом Законодательного собрания, пытался стать депутатом Государственной думы. Радуев экзотическим персонажем мелькал на всех телеэкранах, и хотя во 2-ой чеченской компании не участвовал, высовывался достаточно, чтобы стать символом чеченского полевого командира. Гусинский нагло наезжал на власть махиной своей НТВ.

Значит, получается, что власть мстит? Да, мстит. Только инициатива исходит от разных властей при молчаливом попустительстве Верховной. В моём случае операцию инициировали на уровне заместителей директора ФСБ Патрушева. В моём случае — это корпоративная месть лично мне, зарвавшемуся, одновременно с выполнением служебной задачи уничтожить перспективную политическую молодёжную организацию. Уже по единственной причине, что она молодежная. И умеет осуществлять крупные акции межрегиональными силами. В случае Гусинского власть — это, возможно, сам глава государства. Против Быкова работали братья Лебеди, Дерипаска, генерал Колесников, и они уверили выступить против Быкова людей выше себя. С Радуевым ещё понятнее, он практически внешний враг, его просто нужно судить по причинам государственным. Ещё раз оправдать войну в Чечне, так и не законченную, вторую уже войну. Показать опять врага — вот он, зубы видите, злодей, гад. Война нужна. Понятно?

Во всех случаях все уровни власти избрали своим инструментом ФСБ. Вы помните, что около года с Быковым возились менты. В августе 2000 года пришлось его выпустить. Заскрипев зубами, отдали его комитетчикам. Его арест, как и мой, осуществляли люди ФСБ.

Федеральная служба безопасности до боли напоминает лишь одну известную из истории репрессивную организацию — Инквизицию. Все другие не идут в сравнение, не имеют своих тюрем, к примеру. Не столь всемогущи. Ясно и то, что, подвергшись в период перестройки и позднее, вплоть до 1993 года, реформам, увольнениям и унижениям, бывшая элитная спецслужба КГБ страдает сегодня огромным комплексом неполноценности. Избавиться от которого, излечиться от которого Федеральная служба безопасности страстно желает за счёт своих жертв. Очень вероятно, что сами офицеры и следователи ФСБ кажутся себе и современными, и демократическими, и прогрессивными. Их методы воздействия на зэков мягче (так считают они, хотя в нашем деле №171 фигурируют два убитых ненароком, надеюсь, в ходе следствия национал-большевика, Золотарёв и Бурыгин), их собственный следственный изолятор в сравнении с милицейскими клоповниками — выигрывает. Заключённый, замечу, всё равно лишён свободы, фактически живёт в вонючем туалете, одет, как пациент шиздома, и питается лишённой жиров и витаминов водой и клетчаткой. Но в СИЗО ФСБ называют заключённых на «Вы», во всяком случае, стараются, здесь раз в неделю возможно отдать выстирать вещи. Все эти прелести затмевают в глазах сотрудников ФСБ простую истину: что их военно-репрессивная структура сама по себе реакционна и неуместна в контексте демократического государства. А ведь РФ тужится быть или хотя бы называться демократическим государством. СИЗО ФСБ нормально выглядит в контексте СССР 1956 года. Но не в контексте РФ 2001 года. Демократическое государство не должно иметь в числе своих служб Инквизицию.

Но вернёмся к процессам. Кто конкретно их инициирует? Один из моих старых друзей, имеющий доступ в среду прокурорских работников, сказал мне както: «Эдуард, ну ты представь себе чиновника прокуратуры! Это небольшой человек, получает он немного, всем завидует, и тут появляется возможность прищемить, прищучить богатых и известных: Гусинского там, или Быкова — много раз миллионеров. Чиновник делает это с удовольствием и страстью, прилипает к жертве, как банный лист к заднице. Можно сказать, преследует с фатализмом заданную цель. На тебя в прокуратуре многие имеют виды (разговор этот состоялся за полгода до моего ареста), но есть и пара людей влиятельных в той же прокуратуре, кто не допускает, чтоб тебя растерзали». Очевидно, когда в поле зрения прокуратуры появились чиновники ФСБ с их добытыми путём прослушек и чтения газеты «Лимонка» смутными данными, те люди в прокуратуре, кто не хотел меня сдавать, вынуждены были отступиться… «Дело пока идёт о замах Патрушева, вот пока на каком уровне раскручивается дело»,— предположил мой защитник Сергей Беляк. Чем руководствовались замы Патрушева? «Разработкой» Национал-большевистской партии Федеральной службой Безопасности, осуществляемой с лета 1997 года. (Интенсивная разработка началась в январе 2000 года.) А подстегнула разработку и решения об арестах и суде корпоративная месть ФСБ Лимонову, вызванная моими статьями «Ссучившиеся» и «ФСБ против НБП» в газете «Лимонка».

Думаю, что это очень достоверное объяснение. Доставляя меня в Барнаул из Горно-Алтайска ночью с восьмого на девятое апреля 2001 года, подполковник ФСБ Михаил Кузнецов много раз повторял: «Ну за что же ты нас так не любишь!» Высовывающийся, нападающий, привыкший на Западе к свободе слова, заёбистый Лимонов раздражил офицеров-совков. И в первую очередь генерала Пронина, начальника Управления по борьбе с терроризмом и политическим экстремизмом ФСБ. Я ведь встречался с ним лично седьмого февраля 2000 года и сообщил ему, что 29 января 2000 года в моей квартире по адресу: Калошин переулок, побывали незнакомые люди. Я ведь нахально и честно предлагал генералу «работать вместе». «Используйте нас,— предлагал я,— там, где не может выступить государство, можем выступить мы»,— имея в виду такие случаи в международных отношениях, как оскорбление российского флага в Познани. «Мы — негосударственная организация, можем адекватно ответить, оскорбить, например, их флаг,— предлагал я.— Государству такие жесты не к лицу, а нам можно». Подобные предложения пятидесятилетнему генералу показались, должно быть, дикими. Его карьера вся началась и прошла в КГБ, и я должен был казаться ему дичайшим наглецом, которому ответом может быть только наказание. Если днём 29 января 2000 года они установили подслушивающие устройства в моей квартире (о чём я, по совету адвоката Сергея Беляка, тогда же написал жалобы Патрушеву и Рушайло), то уже 22 февраля утром мы обнаружили подслушивающее устройство в зале пансионата «Зорька», где мы намеревались в тот день провести свой съезд. Только в марте 2001 года у ФСБ появились мотивы для ареста членов НБП, но они охотились на нас давно, упорно и угрюмо. Процесс Лимонова и НБП был задуман давно, не было лишь повода, хотя бы зацепки.

В самом конце сентября СМИ сообщили о том, что арбитражный суд постановил прекратить деятельность канала ТВ-6 на основании иска одного из акционеров ТВ-6, пенсионного фонда компании «Лукойл — Инвест». Эта отвратительная новость меня порадовала в том смысле, что подтвердила поганую суть нашей мстительной власти. Им надо замучить буржуазную оппозицию неосоветскому режиму. Отстать от Киселёва и К° им нельзя. Оставить в покое коллектив Киселёва-Гусинского, а теперь Киселёва-Березовского, никак невозможно. Традиция требует чморить канал до последнего, чморить буржуазную оппозицию.

День третьего октября выдался богатым на процессы. В течение дня и особенно вечером маленький телевизор выдавил нам из себя по меньшей мере три эпизода трёх знаменитых процессов.

Беловолосый и седоусый бывший Министр юстиции РФ Ковалёв получил по приговору городского суда Москвы девять лет содержания в колонии строгого режима, но, учитывая его преклонный возраст (ему 57 лет) и состояние здоровья, ему эти девять лет дали УСЛОВНО. Ковалёв обвиняется в присвоении неких сумм денег из «Фонда содействия проведению судебной реформы», основанного им, и в незаконном приобретении и хранении оружия. Знаменитым Ковалёв стал несколько лет тому назад, когда по российским телеканалам была показана видеозапись, демонстрирующая голого человека, похожего на Министра юстиции, развлекающимся в сауне с голыми девушками. Ковалёв отрицал подлинность записи, заявлял, что это не он, что запись поддельная, однако вскоре вынужден был оставить пост министра. Выходец из КПРФ, рассорившийся с КПРФ, он не имел, очевидно, крепких друзей, но имел много крепких врагов, потому загудел вскоре в Бутырскую тюрьму. Томился Ковалёв в Бутырке года два, затем ему сменили меру пресечения, и до суда он находился на свободе. Третьего октября он коротко пожаловался (телевидение не даст пожаловаться развёрнуто) на то, что его в тюрьме избили и бросили к уголовникам. Однако он ещё дёшево отделался — условными годами. Сокамерник Иван сообщил мне, что сидел в одной камере Бутырки с банкиром Ангелевичем. Иван узнал от Ангелевича (мощный, коротко остриженный спортивный банкир), что Ковалёв и Ангелевич, создав «Фонд содействия проведению судебной реформы», планировали приватизировать производство и сбыт продукции на зонах. То есть своеобразно помочь зонам, накормить их. Дело в том, что в период перестройки и после неё зоны лишились госзаказа на свою продукцию и лишились финансирования. Как следствие — зэки стали вымирать на зонах. Тогда как раз разрабатывалась передача Главного управления исполнения наказаний из-под юрисдикции Министерства внутренних дел под юрисдикцию Министерства юстиции. Если бы Ковалёв и Ангелевич преуспели в своём начинании — ввели бы зоны в качестве предприятий в империю Ангелевича — Ангелевич стал бы богаче, но и на зонах появились бы деньги, было бы чем кормить зэков. Государство вначале посадило Ангелевича. Ковалёв, как полагается члену КПРФ, отказался от банкира, не вступился за него. Позднее свалили и посадили Ковалёва. Государство, наказывая Ковалёва и Ангелевича, наказало и миллионное население страны ГУИН, оставив его на жидкой баланде. Государство наказало и миллион российских семей, вынужденных напрягать и свой без того тощий бюджет, силясь накормить своего зэка (дачки обходятся семьям очень недёшево). Ковалёв, с седыми усами, с седой головой, отныне уйдёт в небытие с загаженной репутацией. Я не знаю, сидел ли он вправду с девочками в сауне. Если и плескался и совокуплялся, то что тут плохого. Эта сцена в сауне свидетельствует лишь о его вирильности, то есть жизненной силе. Неизвестно также, воровал ли он государственные деньги, создав свой «Фонд»; доказательствам российских следователей я не верю, ибо вижу, как расследуют меня самого. А если и воровал, то что такого? Между революцией и диктатурой золотая середина есть коррупция. Немало честных людей в правление режима коррупции имеет возможность выйти из трудной ситуации, всего лишь дав взятку коррумпированному чиновнику. Коррупция человечна, тогда как революция героична, но бесчеловечна, а диктатура и безгероична, и бесчеловечна.

Быкова, в блестящем костюме, элегантного, мы также увидели третьего октября на экране телевизора «Electra», но неизвестно было, старые ли это видеозаписи, которыми иллюстрировали сообщение о Быкове, или же новые, сегодняшние съёмки. Кадры эти сопровождало объяснение, что суд над предпринимателем Анатолием Быковым начнётся 22 октября в городе Москве. Из этого сообщения я заключил, что Московский городской суд отказал Быкову и его адвокату Генриху Падве в их жалобе и в желании, чтобы суд над Быковым состоялся в городе Красноярске на основании того, что Быков, согласно обвинению, предъявленному ему, замыслил своё преступление в Красноярске. Мосгорсуд так же, как и я, и как Падва и Быков, знает, что в городе Красноярске у Быкова есть шанс (не несомненная уверенность, но шанс), возможность получить более мягкое наказание, чем в Москве.

Процесс Быкова в отличие от процесса Ковалёва хотя и длится в общей сложности уже два года (четвертого октября ровно год с тех пор, как Быкова арестовали во второй раз), лишь входит в завершающую стадию. Рядом с «дубком», тюремной тумбочкой, на которой я пишу эти строки, лежит написанная мною книга «Охота на Быкова». В ней более трёхсот страниц, в ней сказано многое, но не всё. Я опросил полсотни свидетелей и знаю о деле Быкова всё, что только может знать человек. Быков сам передавал мне, что 90% написанного мною в книге — правда. Государство, или точнее — власть, или ещё точнее — те, кто находится сейчас у власти, выглядят в истории Быкова отвратительно. Если предположить, что Быков — преступник, государство всё же подло валит одного преступника с помощью другого. Тогда государством самим нарушен закон, государство само вовлечено в преступную махинацию. Если же целью государства является сдача Быковым акций «КрАЗА» олигарху Дерипаске (как утверждают все направо и налево), то в этом случае государство выглядит как мерзавец. Моё мнение куда более радикальное. Я считаю, что государство постепенно втянулось в охоту на Быкова с желанием зачморить его совсем, погубить этого человека. Такие же цели, по моему мнению, поставлены государством и во всех других громких процессах над известными людьми. Цель — погубить. Надорвать здоровье, разрушить репутацию, унизить, размазать, пустить по миру. С Ковалёвым это уже сделали, отобрали даже московскую квартиру. Акции Быкова? Наш простодушный народ верит в то, что «им» нужны акции Быкова. Русская власть нерациональна. Им нужно погубить его.

Третьего же октября впервые были показаны на телеэкране подсудимые — бывшие чеченские боевики, проходящие по «будёновскому делу», т.е. по делу о нападении на Будёновск отряда Басаева в 1995 году. Подсудимых пятеро, из них одна женщина — Раиса Тунгаева, водрузившая в своё время чеченский флаг над Будёновском. За решёткой и в клетке эти пятеро молодых людей выглядели красивыми и одухотворёнными. (Да, таковыми я, председатель Национал-большевистской партии, их увидел, красивыми и одухотворёнными.) Почему российские власти выжидали шесть лет, прежде чем начать этот процесс? Даже в 1997 году, когда я баллотировался в Будёновске на довыборах в депутаты Государственной думы, этот набег на Будёновок уже казался далёким прошлым, мглистым средневековьем… Ответ можно дать следующий: как и процесс над Радуевым и радуевцами (вот Аслан Алхазуров в двух метрах от меня сидит на перевёрнутом красном тазу, глядит на экран телевизора), суд над будёновцами, спланированный командой Путина, есть возмездие. Команде Президента Ельцина возмездие почему-то не было нужно. Однако уже с приходом Путина в кресло премьера в августе 1999 года операция «Возмездие» началась потихоньку. А с приходом бывшего комитетчика Путина к Верховной власти в стране в марте 2000 года был окончательно свёрстан план показательных процессов и предложен ФСБ и Прокуратуре. Среди категорий показательных процессов фигурировали и процессы против внешнего врага — бандитов и террористов, в том числе по громким («дерзким», «высокомерным») захватам городов Будёновска и Кизляра — Первомайская операция Радуева. Ещё одна категория — процессы по террористам, процессы по взрывам в Москве и на Северном Кавказе.

Также были запланированы показательные процессы против врага внутреннего. Процессы по шпионам (Никитину, Пасько, Сутягину, Моисееву). По поводу шпионов: ФСБ должна ловить их, как кошка ловит мышей. Но ловить взялись, что полегче, что рядом,— учёных и экологов, пользуясь тем обстоятельством, что никто сегодня точно не знает, что секретно, а что нет. Процессы же против Ковалёва, Быкова, Гусинского (вместо него идёт Титов), Живило должны доказать обществу, что никто, вне зависимости от занимаемого в обществе положения, известности, богатства, которое имеет, не исключение. Что все могут быть раздавлены. Процесс над Лимоновым и НБП нужен как показательная судьба: вот что ожидает непослушные, инакомыслящие политические партии-изгои. Это также процесс, направленный против политических свобод, сигнал, что время свобод кончилось.

Цель показательных процессов — запугать общество. Раздавить его лидеров. В Лефортово ведь фактически заключены духовные лидеры общества, отдельных его сегментов. Этакие архетипы российского общества. Лефортовская тюрьма собрала сливки общества.

Итак, совершаются громкие процессы над государственными преступниками. Над экологами, называя их шпионами (экология по сути своей глобальна, интернациональна, международна, общепланетарна). Над энергичными предпринимателями — о появлении их в России конца 80-х мечтали, сейчас их изводят. Над политическими партиями, появления которых пылко желало общество ещё десять лет назад,— ныне их изводят и травят. Над свободными буржуазными телеканалами — им не место при самодержавном режиме неосоветизма, они не нужны, как аппендицит. Показательные процессы суть самые громкие дела нашего времени, а не постройка гидроэлектростанций и трансконтинентальных магистралей. По процессам, и только по ним, оценивается Россия. Оценивая Россию по показательным процессам, можно сказать, что это гнусная страна мести и юридического произвола.

Так говорил Аслан

Проснулся я в неизвестное мне время. Аслан рассказывал Ивану, как он в юности, ещё до армии, в ссоре ударил вилами в задницу некоего юного, как и Аслан, бывшего морского пехотинца. Пехотинец работал в той же кошаре, где и Аслан, а из-за чего возникла ссора, я уже не узнал: я проснулся на том, как вилы летели вслед за морпехом и воткнулись ему в задницу. Морпех заслужил такое обращение, так как за мгновения до летящих в задницу вил, сообщил Аслан, морпех «сломал» двустволку и выстрелил по кошаре дробью в Аслана. Весь этот овечий Дикий Запад сопровождался довольным взвизгиванием Ивана. Иван любит слушать подобные истории, всегда переспрашивает, куда попал, глубоко ли попал. У Ивана явная склонность к судебно-медицинским подробностям.

Поскольку то были специальные вилы, ими работники кошары выволакивали мёртвых овец или аборты овцы (оказалось, у овец бывают выкидыши), то на остриях тех вил содержалась «вся таблица Менделеева бактерий». Целый букет бактерий и бацилл. Посему морпех страшно болел, из него текли вёдра гноя, и хотя он остался жив и даже женился на очень неплохой тёлке, он остался в некотором роде калекой. Бациллы мёртвых овец и бациллы абортов сделали своё чёрное дело.

Аслан — хороший рассказчик. У него получается выпукло. Морпех «переламывает» двустволку, стреляет в кошаре; так и видишь летящие вилы, их в конце эпизода настигший морпеха Аслан «нагнул» и тем расширил четыре дыры в заднице морпеха. Эти вилы возможно было внести в дом только зимой, когда они замерзают, в остальное время было нельзя внести — они жутко воняли, так повествовал Аслан. Из чего у меня возникло подозрение, что вилы довольно часто вносили в дом, может быть, рассказывая гостям о подвиге Аслана.

Через лет семь одетый в американскую кепку, американскую куртку и камуфляж (Аслан начал с кепки, а потом как бы нехотя признался во всём американском), с рыжей бородой и в тёмных очках, Аслан приехал вместе с отцом к дому морпеха. «Отец не хотел, чтобы я шёл, хотел, чтобы я оставался в машине, но я всё равно вышел, постучал ногой по скату колеса, снял очки, и тут он узнал меня. «Ой, я тебя видел, я тебя узнал, ну ты таким стал!»» Аслан не пояснил, где видел его морпех, но я догадался, что по ящику, в числе чеченцев, захвативших Кизляр и Первомайское. Отец Аслана дал морпеху двести долларов. «На хера, отец, лучше бы мне дал»,— ругал отца Аслан.

Моим сокамерникам не спится. Я обычно засыпаю в десять и просыпаюсь только в шесть с подъёмом. В истории о вилах, как в зеркале, отражается жизнь чечен, нравы Ставрополья, крестьянско-скотоводческая вселенная Аслана. История о вилах плавно перетекла в историю чеченского пацана семнадцати лет, появившегося в камере Пятигорской тюрьмы, где сидел Аслан с декабря по апрель, пока его не привезли в Лефортово. Пацан был взят за гашиш. Пацан был больной, ссал в свою постель, а двое ингушей («Ингуши любят понты»,— сказал Аслан.) стали пацана за это изводить. В рассказе об уссыкающемся пацанёнке-чечене фигурировали две куртки, на обе из них умудрился «капнуть» пацан. Куртки помыли. Ещё в рассказе фигурировали и два (всё парами) «разбойника»-хохла (сидели за разбой), лежавшие на нижних шконках. Их потолок (простыню) промочил несчастный чеченец. Типичная full blooded тюремная история заканчивалась тем, что пацан проходит через спидовую камеру, куда его забирают вместе с одним из ингушей, затем его вытаскивает из тюрьмы мать. Спидовый диагноз в случае пацана оказывается ошибочным. Когда в ответ на истории Аслана Иван стал выдавать гнусавым голосом свой неразрезанный на предложения и абзацы поток сознания, я уснул.

Аслан не высок, но и не мелок ростом. Ему 33 года. На нём спортивный костюм «Adidas» с тремя белыми полосами по рукаву и на брюках, там, где у генералов лампасы, а на спине куртки — трилистник. Аслан — мюрид, это звание в иерархии чеченских командиров стоит ниже эмира, однако вполне достойное звание. У мюрида все признаки рыжего: у него темно-каштановые, но всё же рыжие короткие волосы, тронутые сединой, на широких скулах осенняя отросшая стерня, красноватая кожа рыжего человека. У него широко выдающиеся крыльями скулы лица, я в шутку назвал его один раз «ирландцем», что ему понравилось. Аслан курит «Приму», ходит, сунув руки в карманы, по камере, плюёт время от времени, приподымая крышку, в дальняк. Последние метра полтора до меня Аслан не доходит, потому что этот житель гор, овцевод, тракторист и боевик — деликатный человек. В то время как храпящий на шконке еврей Иван — человек неделикатный. Неделикатным был и молодой бандит Мишка, или недостаточно деликатным. Ну о крысе Лёхе, о нём и говорить нечего — на то он и крыса.

Аслана арестовали потому, что он нужен был для проведения процесса Радуева. Это ясно, как божий день. Его взяли 18 ноября 2000 года в горном селе Тевизана, иначе Киров-юрт. Аслан утверждает, что во Второй войне не участвовал, а по Первой чеченской войне ему полагается амнистия. Но не так решили те, кто его арестовывал, чтобы судить вместе с генералом Радуевым. Им нужны были подельники Радуева — схватили первых попавшихся, тех, кто был под рукой. Аслан никуда не прятался. Хотя во Вторую войну у Аслана были куда большие причины воевать против русских. И куда более личные.

В октябре 1999 года отец Аслана, Султан, решил пробиться с гор, из невыносимых условий жизни в боевой зоне, из села Тевизана на свою равнинную родину, в станицу Чернореченскую, находящуюся в равнинном Шелковском районе Чечни. Глава администрации Киров-юрта пошёл к федералам, спросил, можно ли выехать женщинам, детям и старикам. Федералы сказали, что коридор есть и беженцы могут отправляться по коридору. Отец Султан в очках, сестра Аслана, её сын и дочь, а также жена Аслана и его дети: две девочки, 7,5 лет и двухнедельная кроха — присоединились к автоколонне автомобилей и автобусов общим числом до сотни машин. Когда стали спускаться на Горючеводск и Толстой-юрт, а было это 29 октября 1999 года, то вдоль дороги, оказалось, стоят полосою танки. Танки открыли огонь по автобусам и машинам с белыми флагами. Люди стали выбегать из машин и бросаться врассыпную. Уцелеть, однако, удалось немногим. Спаслось 25 человек из колонны более чем в сто машин. Случилось это в месте, называемом Петропавловские высоты. Позднее генерал Шаманов и его подчинённые, офицеры федералов, утверждали, что якобы на Петропавловских высотах засели и стреляли оттуда по федералам боевики. На это Аслан, горячась, утверждает, что это лысые высоты, укрыться там невозможно, что там не было никаких ваххабитов. Жители Горючеводска и Толстой-юрта сумели снять обстрел на видео. Видео были спрятаны, попали в ООН, а позднее в Гаагский суд.

На том спуске с Петропавловских высот у Аслана были убиты семеро членов семьи. Старшей его дочери фрагмент снаряда попал в голову. «Мозги повылетали»,— просто объясняет Аслан. Двухнедельной крохе оторвало головку. Жене также осколок разворотил голову. Женщин и детей семьи Аслана солдаты-федералы закопали отдельно, в стороне от двух общих могил, куда свалили все трупы. «Две ямы наполнили трупами»,— так говорит Аслан. Согласно свидетельству старика. Старик выжил с оторванной ногой и видел акт захоронения, когда федералы бросали трупы в машины, он слышал стоны. Старика спасли сельские чеченские милиционеры. На свежих же могилах федералы поставили армейские палатки и так жили целых две недели. Очевидно, таким образом командование прятало трупы. Но расстрел всё равно открылся, и палатки приказано было убрать. Могилы раскопали. По словам Аслана, у его отца, когда труп откопали, под ногтями была земля. Аслан предполагает, что его отец был засыпан ещё живой. Женщин семьи Алхазуровых вначале не обнаружили среди убитых. За банку варенья некий солдат указал, где находится захоронение двух женщин и четверых детей.

Ночами Аслан скрипит зубами. Иногда что-то кричит по-чеченски, то воинственное, то жалобное. Изголовья наших кроватей соприкасаются, его подушка наплывает мне на голову, потому мне, может быть, снятся чеченские сны. Аслан ненавидит Шаманова, что мне понятно со всех точек зрения. За тот день, уверен Аслан, Шаманов расстрелял две колонны беженцев, а на укоры гуманитарных организаций, согласно Аслану, Шаманов отвечал, что в колоннах находились «родственники бандитов». Я помню этот один из ранних эпизодов Второй чеченской войны и отлично помню кадры видео, на которых солдаты носят трупы. Когда я их видел два года назад, это были безымянные трупы, а теперь, когда я «парюсь на нарах» с Асланом — это трупы членов его семьи. Хотя их, возможно, конкретно и не было видно на том видео.

Аслан сохранил способность улыбаться. Он может смеяться. При произнесении фамилии «Шаманов» он скрежещет зубами. Я спросил его: «А Трошев?» Он выдавил: «Один х…» Аслан ругается при виде (если показывают по ящику) или произнесении фамилий «Гантемиров» и «Кадыров»… От Аслана я узнал, что, оказывается, Гантемиров ездил в самом конце 80-х годов в Эстонию, где служил тогда верой и правдой советскому Отечеству генерал Дудаев, и обольстил Дудаева приехать на ожидающую его Родину. «Гантемиров — мертвец,— утверждает Аслан.— Кровная месть у нас, у чеченцев, может осуществиться и через 25 лет, с этим могут не спешить, но она обязательно осуществится над Гантемировым. Эта толстая сука… Он и его люди насиловали, убивали… Ему не уйти от мести. Он знает, что он мертвец». Кадыров, по мнению Аслана, делится с российскими генералами прибылью от нефтедобычи. Все они повязаны, и генералы не хотят, чтобы кончилась война и ушёл Кадыров. «Шапку он снял, без шапки даёт интервью,— с горечью говорит Аслан.— Чеченец ни перед кем не снимает шапку, он не должен появляться на людях без шапки…»

Аслан из крестьянской семьи. До 1991 года семья жила в селе Дмитриевское Красногвардейского района Ставропольского края, оно же Дмитровка, среди хохлов. Отец занимался разведением лука, арбузов, коневодством и овцеводством. Аслан окончил школу-восьмилетку, а потом учился и закончил Красногвардейское ПТУ, приобрёл специальность: тракторист-машинист широкого профиля. Из Дмитровки он ушёл в 1986 году в Советскую армию. В семье было семь братьев и три сестры. После армии стал плотно заниматься овцеводством. Работал вначале с братом. Потом ему дали кошару, и он работал самостоятельно. Отец числился старшим чабаном, но братья не давали ему работать, всё делали сами.

И тут пришла перестройка. О том времени Аслан говорит так: «Стали заявлять о себе казаки. Дали самовластье верхушке, а те хуйнёй занялись, потихоньку национальные вопросы стали поднимать. Мол, надо гнать их, это наша земля, мы русские!» К семье Султана соседи-хохлы хоть и относились по-соседски хорошо, в 1991 году, после того как одного из братьев Алхазуровых застрелили в Астрахани, на рынке, отец дал команду переселяться в Чечню. Один брат уже жил в станице Червлёной в Шелковском районе, занимался земледелием, имел трактор. Выращивал кукурузу, подсолнечник.

Аслан ходит вдоль камеры, поворачиваясь ко мне то своим красным лицом и светлыми глазами, то спиной в синем костюме «Adidas» с трилистником на спине. Дешёвая «Прима» в пальцах: «Потом пришёл Дудаев. Его привёз из Эстонии Гантемиров, и его люди думали, что смогут, прикрываясь генералом, творить свой беспредел». Гантемиров был с Лабазановым, тот стал охранником Дудаева. Но Дудаев собою управлять не позволил и всех их разогнал потом. При Дудаеве люди стали жить лучше. Люди ездили в основном за границу, купить товар. В Грозном сложился самый дешёвый оптовый рынок на всём Кавказе. Там можно было купить всё, от иголки до автомобиля. Появились, конечно, и те, кто вагоны грабил, банды целые. Но тогда в Забайкалье тоже составы грабили…

Иван переворачивается под одеялом. Возможно, он слышит, что говорит Аслан, и не согласен с его трактовкой чеченской истории. Возможно, ему мешает лишь звуковой шум. Иван в любом случае, как и Мишка, предпочитает спать днём. Аслан содержится в Лефортово с 17 апреля, он прибыл сюда на десяток дней позже, чем я. С тех пор он сидит с Иваном, и только с Иваном. Обычно сокамерников не держат вместе более двух месяцев. «Русские ещё жили в Чечне, работали,— продолжает Аслан,— на винзаводах, на пищекомбинатах… Основной поток русских беженцев начался, я о массовом потоке говорю, после Первой войны. Потому что русские ходили вместе с федералами и тыкали пальцами — вот этот меня притеснял. Этот. И этот! И люди после этого исчезали, или находили их в Грозном, переломанных. Месть рождает месть… Второй сильный отток начался, когда стали русских убивать. Дома отбирали. Встречу назначали в степи. Любой здравомыслящий человек понимал, что это подготовка ко второй войне».

Отряд самообороны был создан в селе Червлёном. Аслан вошёл в отряд. Судя по эпизоду с вилами, он, может быть, был в числе первых. Участвовал в народном ополчении с 1994 года. «Сперва я был с пацанами из моего села, с теми, кто в Абхазии воевал с Шамилем. Потом их Басаев вызвал позднее к себе, и ушли с Басаевым. Защищали суверенитет. Я был при штабе. Сидели в Президентском дворце. Дежурили. Работа была такая: давали нам мешки с хлебом, с патронами и давали задание, куда везти. А оттуда мы доставляли раненых».

Так Аслан намеренно комкает своё повествование, и его, как скомканную газетную страницу, трудно прочитать. Я не стараюсь внести ясность и прочитать чётко эту страницу его жизни, так как ему ещё предстоит отвечать перед судом за его деяния того периода жизни. Было бы опасно для него, если бы я старался вырвать из него то, чего он не хочет говорить. Потому я просто записываю его слова. Что захочет сказать, то и скажет. «Потом я подался в Наурский батальон, в отряд к Баталову (далее Аслан называет Наурский отряд и «полком», и «батальоном»). И был там до конца… Там был Наурский батальон. Подался я к пацанам, простынями обвязался, Терек перешёл. Туда можно было войти… Тех, кто организовал эту операцию, их отпустили. Меня уже год держат. Радуевцев там не было, батальоны Наурский и Исрапилова. Вообще Радуев не подчинялся Масхадову, а подчинялся Басаеву. Мы думали, что едем… и Наурские ребята поедут в Наур, а мы поедем в Шелковской район. Приехали, думаем — Наур, а оказывается Кизляр…»

Я намеренно оставил этот невнятный кусок воспоминаний Аслана таким же невнятным, каковым он его выпустил изо рта. Насколько я понял, Аслан объясняет, что участвовавшие в нападении на Кизляр не знали, куда они направляются, и, обнаружив себя в Кизляре, были крайне удивлены. Кусок же с переходом (замёрзшего в январе) Терека, обвязавшись простынями, скорее всего, отдельный эпизод прихода Аслана к своим, но уже в Первомайское 10 января 1996 года. Очевидно, после Кизляра он проследовал на территорию Чечни отдельно, затем решил вернуться к своим, осаждённым в Первомайском, и сделал это успешно.

Если верить Аслану, после 1996 года он работал на компрессорной станции ответственным за безопасность. 18 ноября 2000 года его арестовали в горном селе Тевизана, откуда родом его тейп. Вначале его поместили в яму метра в три-четыре глубиной, на территории в/ч, а именно 45 полка МВД («Самый зверский полк»,— шепчет Аслан.), потом забрали в в/ч Министерства обороны; в их зиндан. «В зиндане Минобороны сырость страшная, камни… там отсидел не то 12, не то 14 дней. Когда допросы вели, то били, пытали.

Как пытали? Ну, по сердцу били. Душили. Прыгали на тело, одевали целлофановый пакет на голову. Брали за руки, за ноги, и об стену.

— Рассказывай!— требовали.— Где базы находятся? Кто в горы ходит? Где ваххабиты? Фамилии?— Бьют, аж сил нет, душат, кадык вырывают.

Говорю:

— Басаев — фамилия. Масхадов — фамилия.

— Издеваешься, сука? Фамилии твоих командиров!

Бьют сильно, особенно войска МВД, эти вообще не люди. Я много общался и с солдатами-срочниками. Они ко мне в яму спускались, ели вместе. Эти нормальные».

Аслану удалось связаться с близкими. Те старались вырвать Аслана из ямы, действуя через чеченских милиционеров. Последние четыре дня сидения в зиндане Аслана отпускали ночевать домой! Правда заложником служила его сестра Лейла — адвокат. «Лейла оставалась последнюю ночь вместо меня. Я хотел убежать. Грозили, если не вернёшься, кроме сестры и брата арестуем, а брат служил в это время в Российской армии. Ибрагим Култыгов, охранник Кадырова, дал гарантию, что приду. Последний раз я один пошёл домой. Сказали, что отпустят. Договорились. «Ты к этой войне не причастен. А по Первомайскому была амнистия».

Аслана обманули. Его договоры с чеченской милицией и воинской частью ничего не значили перед государственной необходимостью. Утром его на вертолёте перекинули в Ханкалу, по дороге пугая тем, что выбросят из вертолёта. Он не видел, кто его пугал, так как на Аслана натянули маску. В Ханкале он провёл ночь в клетке. К нему кинули в клетку пьяных солдат. Солдаты забрали у него куртку и личные вещи, избили его. Утром от солдат его «спасли» ОМОНовцы. ОМОН переправил его в УФСБ. УФСБ решило одолжить его РУБОПу. Начальник РУБОПа привёз его в Нальчик, там стали допрашивать. Спрашивали то же самое. «Называй фамилии командиров!» — «Басаев, Масхадов!» — «Нам нужны фамилии твоих командиров!» — Опять били. «Сейчас увезём в лес и расстреляем!»

Стали иголки под ногти на ногах загонять… Привезли в КПЗ, оформили задержание. Мучили.

Наутро привезли в суд. Судья: «У Вас написано, что Вас задержали на Верхнем Рынке в Нальчике». Судья дала шесть суток ареста…

Слушая Аслана, я подумал: «Жюстин или Злоключения Добродетели», или «Жюльет», или «120 дней Содома» — все самые жуткие романы Сада, где злодеи передают вот так же по цепи, из рук в руки героиню или героя,— просто жалко бледнеют перед рассказом рыжего тракториста о его злоключениях. Но, конечно, ни РУБОПы, ни товарищи МВД или ФСБ так же, как и чеченская сторона, не читали де Сада в подлиннике, как читал я, ни даже в переводе, потому им недоступно понять, что они творят.

«Шесть суток ареста!» — казалось бы, ошибка злодеев, свобода! Но тут наступает садистская по всем стандартам развязка. По истечении шести суток появляется следователь ФСБ! Аслана переводят в ИВС Нальчика. Восьмого декабря его перевозят в тюрьму города Пятигорска. А 16 апреля сего года перевозят в Лефортовский изолятор ФСБ в Москве, чтобы сделать подельником Радуева. Чуть позднее в Лефортово завозят Турпалали Адгериева. Турпалала заманили в ловушку, позвали якобы на переговоры, позвал генерал ФСБ, недавно умерший в Чечне от сердечного приступа.

— Сучья проделка,— хмуро квалифицирует арест Адгериева Аслан.— Слабость, бессилие налицо. Не могут взять в честном бою — заманили. Адгериев — светский парень!

Так характеризует подельника Аслан. Адгериев участвовал в Первомайской операции. Адгериев — человек Масхадова, он был вице-премьером у Масхадова и создал что-то вроде Министерства госбезопасности. Вот будет суд: генерал Радуев, командир Адгериев и мюрат Алхазуров. С НБП они тоже попытаются организовать нечто подобное. Они могли бы арестовать и двадцать человек, но бумажной работы будет в двадцать раз больше. Потому они создают компактные «террористические» коллективы.

Пятигорская тюрьма, по рассказам Аслана,— рядовой Ад. Всем тюрьмам де Сада такая тюрьма будет антитезой. Поскольку в ней подают заключённым особое насилие: насилие для нищих. Хозяин этой северокавказской тюрьмы — азербайджанец, работают надзирателями несколько осетин, остальной персонал — казаки. Казаки, по словам Аслана, хуже всех относятся к евреям и чеченам. Евреи по-чеченски называются «жюготы». Кормят зэков в тюрьме хуже собак. И казаки бьют заключённых, даже смирных «хозбыков», не делая, по словам Аслана, разницы между русскими, чеченами и «жюготы».

Для начала Аслана бросили в спецкамеру. Он отметил сырость на стенах и потолке. За решёткой снаружи находилась псарня. Грязи по колено. Невиданное количество клопов. «Как листьев в траве, так было клопов»,— поэтично выразился Аслан. В меню Пятигорской тюрьмы знаменит суп, также поэтично называемый зэками «аквариумом», по-видимому, сделанный из кильки: «Рыбные головешки только. Маленькие головы, как геморрой». У Аслана явно поэтическое зрение. Если бы не война, из него мог бы получиться чеченский поэт. «Аквариум» — очень солёный суп. Ещё зэков кормят соевым мясом.

— Национализма,— сообщает Аслан,— в Пятигорской тюрьме в камерах нет. Все знают, что это коммерческая война. «Красный Крест» добирается и в Пятигорскую тюрьму. Но когда они выходят, их бумаги читают. Если что против тюрьмы написано — то зэков наказывают…

— А если на иностранных языках? Они же, «Красные Кресты», на иностранных записывают? Как же персонал читает?— задаёт вопрос до сих пор спавший Иван. Въедливый и занудный спорщик, в данном случае Иван прав. «Красный Крест» приходил и к Аслану, и к Радуеву в Лефортово. Это были французские граждане. Аслан честно отвечает, что не знает, как вертухи читают бумаги «Красного Креста». Но случаи отъёма бумаг были.

До меня с Асланом несколько месяцев сидел мой подельник Сергей Аксёнов. Следователь Баранов (подполковник, худой с тёмным лицом, он же один из следователей и в нашем деле №171, так же, как и следователь дела Радуева) много раз подбивал Аслана избить Сергея Аксёнова.

— Ну как там сидите, как Аксёнов?

— Нормально,— обычно отвечал Аслан.

— Почему ты, чеченский националист, не изобьёшь русского националиста Аксёнова?— подзуживал Баранов. Или говорил: «Ну, ты ещё не избил Аксёнова?» На что Аслан скромно отвечал (это его манера, он весь аскетический и сдержанный, скромный), что в тюрьме нет национальностей, все здесь заключённые. Баранов ходит в коричневой рубашке, с тонким светлым галстуком. Вид у него приветливый, он всегда улыбается. Но вот подбивал одного зэка на избиение другого. Мне Аслан сказал, что очень полюбил Серёгу Аксёнова. То, что я подельник Аксёнова, сразу расположило Аслана в мою пользу. Мне не пришлось завоёвывать доверие рыжего чеченского боевика. Его доверие до меня уже завоевал Серёга Аксёнов.

— Зачистки, Эдуард, знаешь как совершаются?— спрашивает Аслан. Он сидит на корточках у шконки, курит. Только что проснулся.— Развернёт танкист оружие, как даст по селу… А там женщины, дети… А когда с него спросят, ответ короткий: «Меня обстреляли…» Контртеррористическая операция, её мать… Генералы решили матч-реванш сыграть. Вот и играют матч. Чечню не выкопаешь, не перенесёшь… В Нальчике берут за руки и за ноги — и об стенку. А то, Эдуард,— апеллирует он ко мне,— знаешь, что, суки, делают? Раздевают брата и сестру догола и связанных кладут друг на друга. А у нас, по нашей религии, даже ведь нельзя, чтоб вырез груди брат у сестры увидел, даже ляжку. Это уже нечисто считается. Какие суки! Бывает ещё, отца привезут и заставляют смотреть на голых детей… Убивали русских лабазановцы, гантемировцы… Они были под Черномырдиным. Бараев, сука, людей воровал. Я был доволен, когда Бараева убили. Воровали журналистов Бараев, Ахмадов, Арсанов…

Русские пацаны с нами тоже воевали, Эдуард. «Хотим научиться вашей непредсказуемой тактике. Пригодится»,— так говорили. Это люди Кадырова и Ямадаева воровали русских и дагестанцев. Откуда «джипы» и установки «Град» у Ямадаева? Их судить надо, братьев Ямадаевых. И братьев Ахмадовых. И Шаманова. Ещё надо судить Шахрая. Шахрай — это человек, который расизм, национализм развёл на Северном Кавказе. Он встречался перед Первой войной с казаками: «Мы, русские, тут хозяева!» А другие рабы, что ли?

Басаев воевать любит. Любит контактный бой. Он без ума от войны. Взрывы домов — не его стиль. Басаева дагестанцы попросили помочь. Он один раз отказал, второй. Когда его дагестанская шура попросила — пошёл помогать. Всё это было подстроено через спецслужбы. Им нужна была к выборам война. Все понимают, что к следующим выборам войну остановят.

А что, в Чечне у Дудаева плохого было, Эдуард? Мы в Чечне не дали ни один завод приватизировать. Всё имущество, сказали, принадлежит народу. Цены на бензин, на солярку при Дудаеве не поднимались. Хлеб как стоил рубль, так и стоил. Нормальный российский советский офицер в Чечню воевать не поедет. Это уже выпускники 90-х годов…»

Аслану приснилось, что он украл где-то много мыла. Красного цвета. Он спрятал его дома и наказал матери: «Когда кончится в доме мыло, используй это». А сам взял автомат и пошёл в село. Зашёл в какой-то дом. Там сидели русские мужики, пиво пили. Аслан взял себе пива и выпил. Автомат у него с собой был 5,45, любимого им калибра.

Этот сон Аслана ему просто растолковал Иван. Сообщил, что Аслан намылился на суд, вероятнее всего. Дагестанский республиканский суд принял к производству дело Радуева, Адгериева и Алхазурова ещё 23 августа. Согласно УПК, дата первого судебного заседания должна быть назначена не позднее, чем через месяц после взятия дела в производство. Мы в октябре. Аслан не знает, где состоится заседание, то ли в Ставрополе, то ли в Махачкале, то ли в Москве. Наименьшая вероятность существует, что суд будет проводиться в Махачкале. Власти опасаются. В Махачкале всякое может быть. Всё большее количество дагестанцев переходит к соблюдению мусульманского образа жизни. Нет, они не становятся ваххабитами…

— Я кричал, в атаку ходил…— говорит он сегодня, открыв глаза часов в одиннадцать.

— Ты спрашиваешь или утверждаешь?— уточняю я.

— Ходил, но вот кричал ли?

— При мне не кричал. Но с восьми до девяти я был на прогулке.

Аслан сходит со шконки. Суёт ноги в тапочки. Закуривает «Приму» и садится на корточки. Его излюбленная поза.

— Мой тейп от шейха Мансура идёт,— говорит он гордо.— Мы — настоящие арийцы, все такие, как я, блондины.

На самом деле, как я уже отмечал, у него волосы цвета очень тёмного мёда или постаревшей меди. Глаза серые, кожа красная.

— С автоматом во сне в атаку ходил?

— Ну да…— Он непонимающе смотрит на меня. Все его сны касаются автомата. Во сне он всегда неразлучен с автоматом.— Страшный сон,— признаётся он.— Что в мире?

— В Ставрополе начался суд над пятью участниками нападения на Будёновск,— сообщаю я. Я знаю, что ему это первостепенно интересно. По «будёновцам» он может прикинуть и свой срок. Сколько дадут ему?

— Закрытым судят,— констатирует он.

— А вас что, открытым будут?

— Почему? И нас будут закрытым. По Будёновску у них одних «терпил» около трёх тысяч. У нас «терпил» много меньше. Дагестанцы нам простили за Кизляр… Дагестанцы, суки, Басаева спровоцировали, а сами разбежались. Как имам Шамиль: чеченцев на резню повёл, а сам царю сдался. Шамиль дагестанец был. У нас тоже такие есть… Перед Второй войной сколько появилось красивых моджахедов: камуфляж дорогой, борода красивая, автомат дорогой или даже пулемёт, а как федералы появились, так только клочья сбритых бород по Тереку плыли. Красавцы эти бежали из Чечни, а кое-кто и к Кадырову в милиционеры подался… Кадыров, он не чистый чеченец. И Хазбулатов не чистый, он из кабардинцев, Хазбулатов. Как нечистый, я заметил, и храбрость не та…

«Русское Радио» объявляет, что чеченские боевики напали на отделение милиции в селе Бехичу. Один чеченский милиционер убит, одиннадцать ранены. «В здании отделения,— утверждает радио,— учинён настоящий погром». Аслан, оторвавшись от книги (он читает, надев очки, детектив: зрение у него ухудшилось в результате контузии и касательного ранения в голову), с видимым удовольствием слушает сообщение. Я заметил, что раньше он скрывал свои чувства. Или выражал своё удовольствие по поводу событий в Чечне более скрытно. Очевидно, он привык ко мне.

— Аслан, а много в Чечне евреев?— спрашивает Иван. Он проснулся и лежит, живот вверх, на шконке. Ивану всего 31 год. Это тюрьма, но живот его возвышается заметным холмом.

— В каждом ауле практически есть чечен-еврей. И есть целый аул из евреев,— объясняет Аслан.

Сокамерники углубляются в проблему кавказских евреев. Выслушав их, я добавляю мою контрибуцию к проблеме, рассказываю, как шёл однажды в Париже по одной из глухих улочек вблизи Купола Сорбонны и нашёл книгу «Сталин». В картонном ящике среди макулатуры, книг и журналов. Книга издана была в 1937 году издательством «Файяар», а автором был обозначен некто имам Рагуза. Книга оказалась экстремально интересной, в особенности уникальна была та её часть, где повествовалось о детстве и юности Сталина. Неизвестный мне автор, спрятавшийся за псевдонимом, отлично знал Кавказ, писал о Кавказе в красочных деталях, а ещё лучше знал происхождение Сталина и друзей его детства и юности. Автор утверждал, что мать Сталина — Екатерина — происходила из семьи горских евреев-разносчиков, что отец её был богатым торговцем. Что мать Сталина была выдана замуж за сапожника осетина, за необразованного пьяницу. Я позвонил в издательство «Файяар» и попытался выяснить у них, кто автор опубликованной в их издательстве полсотни лет назад книги. Кто скрывается за псевдонимом имам Рагуза. Ответа мне дать не смогли, сказали, что все архивы издательства погибли в период Оккупации и Сопротивления и никто в издательстве не знает ничего об имаме Рагуза…

Аслан, выслушав мой рассказ, сообщил, что чечены-евреи не горят желанием умереть за Родину, и многие об этом открыто говорят. «У евреев детей воспитывает мать»,— говорит Аслан. Отсюда все беды. К женщинам Аслан относится крайне жёстко. Рассказал, как русский тракторист из станицы Червлёной покончил самоубийством — сенокосилкой снёс себе голову, предварительно сняв с сенокосилки чехол, после того как застал свою жену ебущейся в кукурузе с армянином. «У нас в селе все знали, что она гулящая. Ему говорили — у тебя жена со всеми спит, выгони её или убей. Нужно было убить жену и прикопать,— спокойно вещает Аслан со шконки, сидя.— Женщина ведь — это твоя вещь…»

Разговор переходит к чеченским нравам.

— У нас пацан везде за отцом следует, чуть подрос. Отец играет в карты, ругается, рассказывает истории, как он там подрался, здесь подрался. Хвалится дракой. Это откладывается в памяти чеченского мальчика. Чеченского мальчика воспитывает отец…

По радио сообщают, что в Курчалоевском районе погиб Салман Абоев, полковник-мент.

— Вот, эта сука погибла, хорошо!— радуется Аслан.— Это Кадыров сделал его полковником, какой он полковник… Вор он. Дом отстроил себе — мрамором украшен. Сын ездил в школу за 200 метров в джипе «Гранд-Чероки». Сына школьники один раз взорвали — бросили гранату в джип.

— Я считал, что хоть вы друг за друга, чеченцы, а вы враждуете, как русские.

— А мы друг за друга. Те, кто солдаты, подчинённые, им всё прощается. Виноват только лидер. Тот, кто главный, ну, может, второй человек наказывается, остальные чеченцы — братья.

Из рассказов Аслана вырастает чеченское общество — крайне консервативное, даже реакционное. Где брат не может увидеть даже кусок обнажённой кожи сестры. Одновременно это храброе общество. Наказ чеченских командиров своим бойцам звучит примерно так: «Попадёте в плен — будут пытать, не молчите, называйте командиров. Меня называйте! Если не скажешь, русские убьют тебя. Мы — небольшой народ. Потому вы должны беречь себя, чтобы роды ваши продолжались. Особенно молодые, бездетные, берегите себя».

— Аслан, как будет «здравствуйте» по-чеченски?

— Много есть выражений. На улице, подходя к незнакомым, говоришь: «Салям алейкум». Если встретился с кем-то, то говоришь: «Марш вохыл» или «марш воыл». Это значит «Проходи свободным!»

— А как будет «до свиданья», Аслан?

— Адэкюэль, жизнь чтоб твоя лучше была.

Слова чеченского языка похожи на французские слова, делаю я вывод. «Марш» может быть произведено от французского глагола «marcher» — ходить, маршировать. А какое само по себе пожелание гордое «проходи» или «ходи свободным!» Рядом может быть поставлена, впрочем, тоже гордая воровская клятва «век свободы не видать!»

Когда началась Первая чеченская война, национал-большевики её шумно приветствовали. «Да здравствует война!» — был лозунг «Лимонки» №2. Я тогда не был знаком с Асланом. Я не уверен, что мы убрали бы лозунг, если бы я был знаком с Асланом, в конце концов политический лидер себе не принадлежит, и его личные симпатии — всего лишь его личные симпатии, но истолковывали мы бы лозунг по-иному. Это не подлежит сомнению.

Иван с ненавистью смотрит на «талибов» по ящику: «Во обезьяны!» Я, поглядев на фотографии лиц, объявленных американцами угонщиками самолётов, устремившими их затем в террористическую атаку на Всемирный торговый центр, имел неосторожность сказать о Мохаммеде Атта, что у него «доброе лицо человека в очках». Иван на взвинченных тонах сказал, что угонщики — «больные люди». Я возразил:

— Эти люди — герои, а у тебя, Иван, идеал — человек — прямая кишка: в рот — еда, из задницы — дерьмо. Ты не понимаешь, Иван, героизма, не хочешь понять, что люди, вонзившиеся в американские башни, сделали это в особом состоянии духа. Они — герои…

— В атаке,— поддержал меня Аслан,— даже смерти ищешь. Умереть даже хочется.

Я встретил в жизни совсем не много людей, способных отстаивать подобную точку зрения. Она несовременна и несвоевременна в европейском обществе. Аслан сделан из того же теста, что и анонимные герои, погибшие в самолётах. Он скотовод, человек от кошары и от трактора. Он средневековый Человек. И воин.

Ещё один сон Аслана: «Я бегу, автомат в правой руке, разгрузка — в левой. Смотрю, конные милиционеры. Я по ним стрельбу открыл. А автомат не стреляет. Бегу, где бы спрятаться. А там наши чеченские пожарные. Я обращаюсь к ним: — «Спрячьте меня скорее. У меня патроны кончились!» Они прячут. А я их вовсю крою, почему они от войны укрылись. Родину не хотят защищать».

Аслан придвигается к чёрному телу телевизора всякий раз, когда говорят о Чечне или он видит на экране чеченца. Недавние стычки в Гудермесе и Аргуне дали ему хорошее настроение. Совершив омовение, он залезает на шконку молиться. «Аллах!» — обращается он к Богу.

Татуированные Христы…

Преступление — одна область реальности, наказание — совсем иная область. Пойманный преступник становится заключённым.

Зэк одет унизительно. Когда анархиста князя Кропоткина привезли в Петропавловскую крепость в Петербурге, его заставили надеть жёлтый халат и длинные зелёные шерстяные чулки. Это было унизительно. Когда меня кинули девятого апреля в Лефортово, у меня отобрали мои вещи и выдали брюки и куртку темно-синего цвета, без подкладки, хлопчато-бумажные. Вызвала эта одежда у меня неприятные ассоциации с робой, которую дают приговорённому к казни на электрическом стуле. Я быстро, впрочем, уверил себя, что лефортовский костюмчик похож на китайскую крестьянскую робу. Такой носил Мао. Стало легче.

Власти всегда хотели высмеять заключённых, унизить их, дать им нелепую одежду неестественных цветов. Преступников вываливали в смоле, а затем в пухе и перьях. Христа везли на осле, усадив лицом назад. Инквизиция одевала своих жертв в шутовские колпаки. Если обратиться у Умберто Эко, этот специалист по средневековью приведёт сотни примеров.

В больших тюрьмах в камерах общего режима зэки ходят в трусах. Поскольку зэков много, воздух раскалён десятками тел, пот льётся ручьями. Можно в туалет не ходить: вся выпитая вода выходит через поры. Если зэки одеты, то они в банных шлёпанцах, спортивных шароварах и футболках. Иная одежда требуется зэку только для свиданки, для встреч с адвокатом, для выездов в суд и на этап. Обыватель изредка может увидеть дикие физиономии и полуголые тела зэков по телевизору (заснятые храбрым оператором по разрешению предприимчивого начальника тюрьмы) в родной им стихии, в мокрой горячей дыре камеры. Грубо остриженные, полуголые, деформированные, с выражениями лиц, соответствующими состоянию их психики, зэки не могут нравиться обывателю. Но они и сами себе в таком виде не нравятся и ненавистны. Они с удовольствием бы оделись в чистые, отглаженные костюмы и избавились бы от агрессивно-страдальческих выражений лиц. Искусанные клопами и тюремными комарами, с расчёсанными в кровавые раны руками, с язвами,— бедная, вонючая толпа. Российская тюрьма очень похожа на больничку для нищих. Потому что и в тюрьме, и в больничке ты лежишь, сидишь, ходишь беспомощным, переодетым в костюм больного: нижнее бельё, тапочки, халат. В тюрьме ты переодет в банные вьетнамки или шлёпанцы, в тренировочные, не стесняющие движения домашние штаны. Лишённый ботинок, каблуков, шнурков, ремешка на брюках, лишённый часов,— ты лишён строгой подтянутой мужественности, стержня в одежде. Тебе оставлено лишь бесформенное, халатообразное, округлое, рыхлое, женское. Бессильное. В этом твоём облике тебе осталось лишь подчиняться.

Ты сидишь, лежишь, ждёшь, пока твои следователи безнаказанно фабрикуют дело, запугивают твоих подельников в тюрьме и свидетелей на воле, добывают доказательства своей фантазией и не торопятся при этом. Ты пролёживаешь бока, ноги твои атрофируются, потому что ты ходишь лишь час на прогулке; руки твои атрофируются, потому что ты (если не занимаешься жалким тюремным спортом) не работаешь ими. Твоя сексуальная жизнь сведена к мастурбации под одеялом, втайне от сокамерников. Твоя психическая жизнь — полный разлом и кошмар. Мозг твой шокирован и страдает от безделия и бессилия. Мозг привык повелевать твоим телом, а в тюрьме он не повелевает твоим телом, он испуганно наблюдает, как телом повелевают чужие.

Кровожадный, требующий на референдумах смертной казни обыватель не понимает трагедии заключённого. Не способны понять её и те, кто решает судьбу заключённого. Ни следователь, ни судья, ни прокурор не провели в тюрьме и суток. Я спросил старшего следователя по особо важным делам подполковника Олега Шишкина что-то по архитектуре Лефортово и с удивлением узнал, что он вообще не бывал в нашей тюрьме. Следственный корпус между тем соединяется с тюремным одной дверью. Однако следователь никогда не был в тюрьме, где содержатся обвиняемые им люди. Он посетил тюрьму (это не было Лефортово) всего один раз, когда был студентом, в составе группы, находился в тюрьме минут тридцать. По Российскому Уголовному кодексу по статье 158-й (кража), человек, пойманный за кражей штанов в магазине, получает от закона в среднем три года. Потому что те господа, кто писал тексты УК РФ, ни суток не находились в заключении. Если бы пробыли в заключении какое-то время, то и тридцать суток показались бы им карой чрезмерной, чтобы подвергнуть ей человека, укравшего штаны.

Обыватель, несмотря на пять выпусков «Криминала» и четыре — «Дорожного патруля» в сутки, не знает преступника в заключении и его мизерной доле. Человеческих эмоций сострадания и понимания обыватель не испытывает. Обыватель с личным интересом, с испугом следил только что за поисками сбежавших из Бутырской тюрьмы преступников, очень-очень опасных убийц, как ему сказали, совершивших подкоп. Он волновался три недели. И наконец с облегчением узнал, что двое из очень-очень опасных, столь опасных, что отдан был приказ застрелить их при задержании, что они арестованы, слава Богу! Преступники, как оказалось, жили тихо, как лесные мыши, в землянке в лесу в Московской области, никого не трогали. Имея славу убийц и самых-самых опасных, не убили, не ограбили даже никого, не поцарапали — не оправдали тем свою опасность. А ведь какие страшные физиономии: лысые черепа, страшные скулы, оттопыренные уши! (Обыватель никогда ведь не осмеливался стричься под ноль, в наши времена тифом не болеют, потому он и не имел шанса увидеть свою собственную балду без украшения волос.) Знаменательно, что по всей России не нашлось ни одного журналиста, чтобы посочувствовать пойманным зэкам, так блистательно бежавшим из якобы неприступной тюрьмы. Людям, приговорённым к пожизненному заключению, не посочувствовал никто. Никто не задумался, почему же убийцы, находясь на свободе, никого не убили. Может быть, они вообще не убийцы, тогда нужно пересмотреть их дела!

Зэк — несчастный пленный зверь, как он не хорохорится. Зэк живёт в полутёмных, мокрых, наполненных никотином помещениях, где, чтобы зажечь спичку, следует пробиться к окну, там из окна тянет струйка воздуха. Чтобы зэк не мог разглядеть даже очертаний воли, а его самого было невозможно разглядеть с воли, в дополнение к решётками на окно наварены металлические ржавые жалюзи — «реснички». В результате — прямой свет не достигает камеры, только опосредованно отражённый. Лефортово — единственная тюрьма в Москве, где отсутствуют «реснички» на окнах. Зато здесь готовят на такие сроки, что лучше бы света не было.

Мученики-зэки живут в камерах, называемых «хатами». В привилегированной тюрьме для государственных преступников, в Лефортово, все камеры трёхместные, с тремя шконками. Есть две шестиместные хаты, но они очень редко заняты. Обыкновенно в лефортовской хате сидят трое, иногда некоторое время сидят двое. В то время как в общих тюрьмах заключённые спят в две и даже в три смены, неслыхано никогда было в Лефортово, чтобы на одну спальную шконку приходилось бы двое заключённых. Тюрьма для государственных преступников пока ещё может позволить себе роскошь стоять полупустой. Хата в Лефортово — это параллепипед воздуха с округлым потолком бочкой, размерами семь с половиной шагов в длину и три с половиной в ширину. По узким торцам хаты расположены: на одном — железная дверь, глубоко упрятанная в нишу стены (в двери глазок и кормушка); на другом — глубоко упрятанное окно из двух рам размером метр на метр. «Решка» просвечивается за стеклом окна. Окно двухстворчатое, верхняя часть его — форточка. Второе стекло — непрозрачное, так что свет просачивается, но что за окном — разглядеть нет возможности. Камера — это гроб узника. Покидает он свой гроб лишь по велению охраны. В гробу у него помимо «шконок» и «дубков» вонючая деревянная ваза туалета («дальняк») и раковина.

В тюрьме всё служит насилию. В такой тюрьме, как Лефортовский следственный изолятор, насилие концентрированное и холодное, отстранённое, на «Вы». Прежде всего удивляет и холодит душу то, что обслуживают тюрьму военные. Вчера, когда меня привезли из Лефортовского суда и автозэк стоял у подъезда тюрьмы, молодые зэки, выглядывая вбок от решётки, с опасением выдохнули: «О, пиздец, тут у вас солдаты!» Они привыкли к расхлябанной милицейской серости Бутырки и Матроски, а здесь из дверей вполне буржуазного особнячка (ступени под фальшивый мрамор, совсем как в офисе, в фирме) вышли прапорщики и капитан с погонами. Сочетание ступеней под мрамор — нестрашного интерьера — с хаки и погонами напоминает о здании механико-технологической военной школы, где любили пытать и расстреливать своих пленных левых политических противников молодые офицеры генерала Пиночета. Обычный зэк привык к матерящимся, откровенным, забубённым, чубы из-под фуражек, чешущимся, потным, полупьяным, мятым обычным ментам. В Лефортово с нами имеют дело сдержанные солдаты. Они, разумеется, не расхаживают парадным строем, иногда можно услышать со двора и из коридора и бранные слова, обращенные солдатами друг к другу, но в целом — это иная Вселенная безмолвного холода Государства. Здесь Его Величество Государство мучает своих заключённых. Холодно, без удовольствия на губах, без криков и издержек. Осуществляются основные условия государственного насилия: лишение свободы и изоляция от внешнего мира. Внешний мир сведён к одному, максимум двум человеческим существам — сокамерникам, находящимся в таких же удручающих обстоятельствах, что и ты. Изоляция от внешнего мира дополняется и усугубляется полным отсутствием общения, даже если только визуального, с другими заключёнными вне хаты-гроба. И запретом на общение с заключёнными обслуживающему персоналу. Солдаты, в основном, строго следуют этому запрету. Даже самые смелые рискуют перекинуться парой слов с зэка разве что в бане или лифте, но обязательно наедине. Подобный же запрет существует и в других тюрьмах, но в других милицейская орда его полностью игнорирует, так как связана экономически и психологически с миром заключённых. Самое большее, на что может рискнуть конвоир-солдат, это бытовые реплики типа беседы, которую я имел сегодня с сопровождавшим меня с прогулки крупным прапорщиком.

Я:
Чего вздыхаете?

Он:
Да надоело всё…

Я:
Смените жену, любовницу…

Он:
Э, лучше я сменю работу…

Всё. Потому что внизу, у лифта, меня будет конвоировать уже другой Zoldaten. Он меня ждёт. Разговор обрывается. Солдаты доносят друг на друга начальству. Нередки случаи увольнения за неуставные отношения с заключёнными. Неуставными отношениями могут быть квалифицированы такие случаи: взял сигарету у заключённого, беседовал с зэком, открыв кормушку дольше, чем следует, при этом смеялся… и подобные же проступки.

В Бастилии Лефортово правит бал штучное, ручное, индивидуальное насилие, в то время как в таких массовых тюрьмах, как Бутырка или Матросская тишина, насилие имеет более патриархально-консервативный, расхлябанный характер. В самой большой тюрьме Москвы, в Матроске, сидят до десяти тысяч заключённых. Для сравнения: вся 201-я мотострелковая дивизия, контролирующая всю Центральную Азию, насчитывает семь тысяч бойцов.

В Матроске две категории хат. Это «общаки» — большие хаты общего режима, и «спецы» — маленькие хаты специального режима. На «спецу» обычно содержатся обвиняемые в тяжких преступлениях, особо опасные, склонные к побегу заключённые. Контингент заключённых «спеца» возможно разделить приблизительно на три категории: 1) именно особо тяжкие и особо буйные, с букетами тяжких статей, короче, такие, как я; 2) коммерсанты, вселившиеся в «спец» за лавэ, поскольку не хотят сидеть в суете и промискуитете общих камер; 3) стукачи (суки, крысы) «Лёхи», подсаженные к особо тяжким и буйным. Такой, может, был на зоне стукачом, а здесь ему придумали новое погоняло. Спецхаты обычно находятся на сигнализации, даже могут быть оснащены видеокамерой. Шконок в спецах от двух до десятка, в основном шестиместки. Если в хате десять шконок, то могут сидеть и 4 человека, а могут и 12 или 14.

В «общаках» парятся на общем режиме обвиняемые по лёгким статьям и первоходы. На общаке от 16 до 32 шконарей. А содержаться в них может от 32 до 100 человек. Амнистию недавно сделали, разгрузили общаки, но тотчас опять загрузили.

Строгого деления на «спецы» и «общаки», вопреки желаниям администрации, всё равно не существует. Сама же администрация, следуя правилу изоляции подельников друг от друга, кидает одного на общак, другого на спец, чтоб подальше друг от друга. В общей хате, когда туда заходишь, прежде всего замечаешь, что, как в аэропорту Шереметьево, у двери толпится куча людей. Пробившись сквозь них, видишь длинный стол-дубок (или он составлен из нескольких) и вдоль него — лавки. По обе стороны, у стен, поставленные головами к стене стоят шконки. Внизу это разобщённые отдельные шконки. Как правило, от камеры их отделяют висящие простыни. Поверх разобщенных шконок первого яруса идёт сплошной настил — второй ярус, так называемая «пальма». На ней сплошным слоем лежат матрацы. На матрацах спят всплошную мужики. Шконки первого этажа, в особенности те, что ближе к окну (к «решке»), занимают те, кто стоит в тюрьме на вершине внутритюремной иерархии, те, кто придерживается «воровского хода» — воры. И престижные персонажи «хаты» — например, «дорожники» — те, кто содержит и обслуживает «дорогу» — сложную сеть верёвочных коммуникаций вне камеры вдоль окон, соединяющую «хату» с другими «хатами».

Вдали, за дубком, может стоять у стены железный ящик или тумбочка, а на ней телевизор. Слева и справа от телевизора два (чаще одно) окна. С «решкой», «ресничками». Обычно окно без стекол, потому «дорожники» зимой работают в пальто и шапках, а у двери могут стоять люди в трусах. Шконка смотрящего обычно помещается слева, крайняя к окну. Шконки первого яруса, как уже было сказано, обыкновенно завешены простынями.

У самой двери в камеру (в камерах «общака» дверь выходит в хату острым углом и называется «ледоколом», через такую дверь «вертуху» (надзирателю) удобнее наблюдать за жизнью хаты) обычно слева помещаются санузел — «дальняк» — и раковина с краном. Там же стоит корзинка для мусора, по-тюремному — «Алёнка». Там же, между перегородкой, называемой «слоником» (отделяет «дальняк» от камеры), и первыми к ней шконарями есть пространство, называемое «окопом». В окопе живут не очень уважаемые граждане камеры: бомжи, опущенные, если таковые есть.

Справа от двери у стены камеры сложены баулы и сумки, принадлежащие заключённым. Баулы громоздятся до самого потолка, а в остающемся пространстве положены матрацы. На них живут и спят «шныри» — вспомогательные рабочие хаты. Это место называется «дачей».

Как видим, в тюремном обществе существует ярко выраженная сословно-кастовая иерархия. Это общество в обществе. В нём приверженцы воровского хода — воры в законе, авторитеты и смотрящие — равноценны брахманам (жрецам) и кшантриям (воинам), честные мужики-работяги — это вайшьи, а шныри — шудры, тогда как опущенные есть неприкасаемые парии тюремного общества. Это в идеале должно было быть так. Однако вместе с наркотиками в тюрьмы давно проникли и деньги, и дух революционности. По воровским законам хатой должен бы руководить смотрящий. Но во множестве случаев хатой руководит самая сильная национальная группировка, а то и денежный мешок, от которого зависит благосостояние, питание хаты, подпитка её дачками. В некоторых хатах в Матроске, скажем, есть даже души, куда их поставили на радость себе и обществу богатые «коммерсы». Потому хаты часто управляются не голым воровским авторитетом вора, но деньгами и наркотой.

Однако всё тюремное общество, все члены его, независимо от места в иерархии, в любой хате одинаково несут на себе тяжести тюремной жизни. Передают друг другу те же бациллы, болеют теми же болезнями, сидят на тех же старых вонючих дальняках, напрягая внутренности. И воры, и суки, и менты. Бывший исполняющий обязанности Генерального прокурора Ильюшенко заболел в тюрьме туберкулёзом и теперь лечится. И Дима Бахур, отсидев в Бутырке, теперь лечится от туберкулёза — кажется, вылечился. Член Национал-большевистской партии. Все зэки — мученики.

Фигура распятого на кресте Христа есть вселенское, всечеловеческое олицетворение мучения человека, крест — это вид виселицы, он несёт медленную смерть. Ещё более медленной виселицей является заключение, лишение свободы, содержание в местах заключения с целью удушения, умерщвления человека. Христос был распят на деревянном кресте и был вынужден медленно умирать на нём от жажды, онемения тела, от отёчности тела и боли. (В Евангелиях нигде не упоминаются гвозди — Христос был привязан, а не прибит. В те времена гвоздей, кажется, не существовало.) Заключённый также распят, обречён жить в сумеречной Вселенной болезней, вони, бактерий и вирусов, кровососущих грязных насекомых, во Вселенной разложения и гниющих ран, одет в шутовские одежды, безобразно острижен, только венца из колючей проволоки на нём нет. А изнутри в нём кипят нервы, мучает его видениями страшнее картин Гойи и Иеронимуса Босха его психика, кипит в заключении его мозг. Заключённый — это мученик. Тюрьмы России полны молодых, сильных, мускулистых Христов, вянущих на глазах. Многие из них всего лишь не поняты государством. Если в армию в весенние и осенние призывы попадают, нам говорят, недокормыши, дистрофики, люди с физическими недостатками, то в автозэках я встречал перевозимых с Голгофы на Голгофу сплошь и рядом лучших представителей русской молодёжи. Сквозь чесотку, струпья, сквозь волдыри комариных и клопиных укусов, сквозь раны и язвы проступали свежие и здоровые тела. Им бы солнца, им бы соленой морской воды. Государство гробит лучшую свою молодёжь в тюрьмах, не умея ее понимать и наказывать? Да, это так.

Потрясает несоответствие преступления и наказания. В конце 90-х годов, я помню, ходил на один из судов над поэтессой Витухновской. Следователи ФСБ держали в тюрьме более двух лет и долго мучили поэтессу Витухновскую за в общей сложности 1,2 грамма различных химических порошков, содержавшихся в 19 бумажных пакетиках в виде пыли, найденных у Витухновской при обыске. В девятнадцати! Должно быть, это была просто пыль, оставшаяся на этих девятнадцати бумажках. Два с лишним года тюремного заключения за пылевые остатки! Несовместимость преступления и наказания бросается в этом случае сразу в глаза, поскольку я свёл вину Витухновской и наказание к общедоступным цифрам. В цифрах несовместимость выглядит разительно, убийственно, ненормально. В демагогической же, эмоциональной судебной терминологии обвинение Витухновской в «распространении наркотиков» звучит устрашающе. В «распространении» её обвинил мальчик-наркоман, схваченный ФСБ. По статье 228-й «незаконное изготовление, приобретение, хранение, перевозка, пересылка либо сбыт наркотических средств или психотропных веществ» наказывается сроком от трёх до пятнадцати лет в зависимости от пункта статьи. А ведь по статьям с 228 по 233 обвиняется или осуждена треть страны ГУИН. Главного управления исполнения наказаний!

Преступления, осуществлённые в области материальной, такие, как кража, например, должны бы и наказываться в пределах этой же области: или возмещением материального ущерба пострадавшему, или даже причинением материального ущерба виновному. А не наказываться убиением тела, психики и духа виновного. Я безусловно уверен в том, что уже первичное наказание — мучение тюрьмой ещё до суда — уже есть тяжёлое преступление государства против человека. Своею силою государство наносит в сотни раз больший удар, чем нанёс виновный.

По сути дела, смерть и тюрьма — одно и то же, тюрьма лишь степень смерти. Страшноватый афоризм — не правда ли? Я — его автор. Первая книга, которую я написал в тюрьме, была «Священные монстры»,— о бронзовых статуях, о великих людях человечества. Интуитивно я выбрал именно общество бронзовых статуй. Как у русалки — рыбий, так у меня в тюрьме сразу застыл тяжёлый бронзовый хвост. Половина меня стала бронзой. Я почувствовал себя ближе к Мэрлин Монро, к Гитлеру, к Гагарину, Пресли, Эдит Пиаф, к Ван Гогу и грустному Унгерну, чем к Насте и членам Национал-большевистской партии, пусть они меня извинят, ибо они — самые близкие мне живые люди.

Тюрьма — обитель скорби. Особенно это верно по отношению к Лефортовской тюрьме — к русской Бастилии, где царит диктатура одиночества. Где один или двое сокамерников не в силах взломать твоё личное одиночество. Во многолюдных тюрьмах «общего пользования» существует противоположная проблема — тюремное общество затаптывает личное одиночество. В тюрьмах «общего пользования» узника мучают диктатурой тюремной толпы. Там тебе грозит смерть от затаптывания ногами, в Лефортово — грозит смерть от своего отражения в зеркале. В Лефортово тебя незримо высосут мертвецы, в Бутырке или Матросской тишине тебя растопчут живые зэки и надзиратели.

Зэки все несчастны. Воры в законе тоже. И самые агрессивные убийцы, те, что угнетают и чморят сокамерников, также несчастны. Сон моего сокамерника, «смотрящего» юного бандита Мишки весь сочился страхом. Его агрессивные выпады против всех и вся, гипотетические угрозы того, что вот он «приедет» со своими ребятами и разберётся, были всё попытки сохранить равновесие, исправить крен, сбалансировать себя. Приедет, разберётся страшный и несгибаемый Мишка, отлично знающий стрелковое оружие, современные автомобили, «смотрящий» Мишка… Передо мной лежал испуганный пацан, которого страшила чёрная дыра срока, ожидающая его. Десять лет — утоли мои печали, десять лет чёрной дыры. Непроницаемые десять. Если три только года, то ещё светится в черноте обмылочным светом, светится черно-жёлтое внутри. Три года — это хуйня, они проницаемы… Пять лет — это уже чернее… Первого октября в цементной караулке Лефортовского суда, в караулке номер три, юный отмороженный рецидивист с третьей ходкой по той же 158-й статье (кража), после того как прокурор запросил ему пять лет, но ещё до вынесения приговора, спустился вниз, счастливый. «Пять, по минимуму запросили, а ведь по этой статье по этому пункту от пяти до десяти…» Он бегал по караулке, радовался, захлебываясь, рассказывал о предыдущих сроках и отсидках. Потом расстелил куртку на газетах, улёгся и стал вдруг тухнуть, как уголёк. Затухать. «Пять лет,— вдруг сказал он.— Это ж до ебени матери как много, целых пять лет!»

Лёха, крыса, стукач, одинокий Каин, тянулся с пола, стараясь увидеть свои мышцы в зеркало (в «обезьяну» на жаргоне), вставал на таз, пыжился. Напрягал мышцы Минотавра, вглядывался в них. Мышцы были его защитой, бронёй от срока, от тюремных годов, от страха. Больше, мощнее, сильнее, качал он себя, Pumping iron был этот Лёха-Минотавр: «Как, Лимонов, посмотри, подкачался я, да? Хорошо подкачался, а? Прибыль видна или нет? Не стыдно мне будет на воле с такими мышцами? А где это ты?— спросят,— в спортлагере, да? В тюрьме, вот где, да.— В тюрьме все доходяги. В тюрьме? Не может быть?!»

Лёха защищался мышцами, бронёй прыщавой спины от страха тюрьмы. Он был, как мощный носорог в доспехах. Казалось, если пройти и задеть его за доспехи, за его носорожью кожу, то обдерёшься, то на теле будут царапины, борозды…

Я просидел под тяжестью 222-й статьи, части 3-й около пяти месяцев. Я привык. Но когда на меня сбросили страшные плиты статей 205-й и 208-й, я стал просыпаться среди ночи. Небо было тёмное, кромешное. Я лежал и пытался спать дальше. У меня херово получалось дальше. Когда только по одной 205-й статье тебе грозит до 20 лет заключения, то как ты можешь спать дальше? Каждый день в тюрьме — это битва за себя, против тюрьмы. В войне против тюрьмы невозможно победить один раз и дальше вдруг перейти в состояние мира, выйти в спокойные воды, где мозг не будет кипеть в ужасе. В этой войне нужно побеждать каждое утро, с момента, когда открываешь глаза, нужно воевать каждую минуту и побеждать весь день. Наутро побеждать опять. Эта война не знает передышек.

Потому я утверждаю, что все мы здесь мученики — толпы татуированных Христов. Наши мозги кипят, наша психика деформирована, ибо наши нервы рухнули, расплавившись, как расплавились стальные скелеты зданий Всемирного торгового центра в Нью-Йорке, и сверху их накрыла всей тяжестью обломков наша психика… Чудовищное напряжение готово разорвать нас изнутри ежеминутно.

Вся королевская рать

В начале июня 1997 года в ржавом, мрачном поезде «Душанбе — Москва» мы вернулись в Москву на Казанский вокзал из Азии. Окна состава защищали решётки, но, несмотря на это, половина стекол была выбита. Часть дверей отсутствовала. Состав напоминал состав 1919 года. На перроне Казанского вокзала нас встретила горстка родственников и друзей. Мы — это отряд из девяти национал-большевиков со мною во главе. Мы побывали в Казахстане, Узбекистане и Таджикистане и, проехав только на поездах 11.700 километров, возвратились. 14 июня наше полуподвальное помещение на 2-й Фрунзенской улице, дом 7, служившее нам штабом партии и редакцией газеты «Лимонка», взорвали. Взрыв пришёлся на пять часов утра, субботу. Тогда мы терялись в догадках, кто бы это мог сделать. Дело было не в том, что у нас не было врагов, дело было в том, что у нас врагов было слишком много. 18 сентября 1996 года неподалёку от помещения редакции меня дождались, сбили сзади с ног и избили ногами. Тогда мы вычислили, что это были люди Лебедя. А кто взорвал нас? Сегодня я прихожу к выводу, что нас тогда взорвали казахи. Люди из Комитета национальной безопасности Казахстана. Это их стиль. Ведь тогда мы только что вернулись из их страны, куда ездили не с очень дружественными намерениями… Нас пригласили на второе мая 1997 года как русскую национальную организацию поучаствовать в казачьем круге казаки Кокчетава. На круге должен был быть поднят вопрос об отделении Кокчетавской области от Казахстана. Круг не состоялся, были аресты, Кокчетавскую область ликвидировали Указом Назарбаева от четвертого мая, а мы прокатились по казахской земле в облаке интриг и приключений. Составными частями облака являлись казахское коварное гостеприимство, бешбармак, приготовленный майором КНБ Карибаевым (майор цитировал Омара Хайяма), тёмные очки полковника КНБ Бектасова в Алма-Ате, день рождения Дариги Нурсултановны Назарбаевой — дочки — и моя с ней встреча в Алма-Ате в помещении телеканала «Хабар». Нам оказали коварное гостеприимство и коварно отправили в страшный Самарканд. Когда мы не сумели там погибнуть, в Москве нам взорвали штаб-квартиру. Чтоб не лезли в казахские дела. Чтоб не ездили на казачий круг. Чтоб не зазнавались. Аудиозвуковой привет с вибрациями. Я видел решётку нашего окна, вплющившуюся в стену штаба, если бы кто-нибудь был там в субботние ранние пять часов, из этого существа получилась бы котлета.

14 июня 1997 года я и увидел впервые офицера Дмитрия Кондратьева, который через четыре года будет одним из следователей, арестовавших меня на Алтае седьмого апреля 2001 года. Итак, занавес поднят, и первое действующее лицо появилось на сцене. С усами, высокий, худой, просто одетый, он явился на место взрыва ещё с одним типом из ФСБ. (Второго я в моей жизни более не встречал.) Все большие службы уже находились на месте. Туда сбежались все спецслужбы Москвы, на этот взрыв. Когда я туда приехал, они распоряжались там, как у себя дома. Помню, что менты стали наезжать на меня, едва не обвиняя во взрыве нас самих. Кондратьев с сослуживцем подошли последними. И в стиле конторы, за закрытой дверью, поговорили со мной. Я обещал им, если что узнаю, немедленно их информировать. В течение последующих полутора лет Кондратьев, кажется, появлялся в штабе два, три или, может быть, четыре раза без особенных последствий для нас. Я уже стал забывать о нём, когда в самом начале января 1999 года он позвонил крайне возбуждённый и попросил встречи, сказал, что одно важное лицо желает со мною встретиться. Но до этого мне нужно встретиться с ним. При встрече он сообщил, что на Лубянке организовалось новое Управление по борьбе с политическим экстремизмом и терроризмом и что его начальник генерал Зотов хотел бы со мною побеседовать. Что генерал на новой должности хочет лично поглядеть на лидеров радикальных партий. Я сказал Кондратьеву, что готов встретиться, мне интересно, я человек живой. Через некоторое время Кондратьев позвонил и назначил день встречи. Договорились, что он будет дожидаться меня на улице, там, где у эфесбешников вход с Фуркасова переулка. В назначенный день, это было 29 января (странно, но почему-то предпочитаемый ФСБ день, далее будет понятно, почему), я в рваной кожанке и Костян Локотков, мой охранник, отправились на Фуркасов. Там нас уже ждал по-праздничному оживлённый капитан Кондратьев. Костян остался дожидаться меня, а я поднялся в здание на Лубянке. Точнее, тогда я ещё не знал фамилии Кондратьева, только имя-отчество своё он оставил мне в день взрыва (Дмитрий Евгеньевич) и номер телефона. В другой книге я уже имел удовольствие описать сцену визита: запущенные коридоры Лубянки с облупившимся островками линолеумом пола, толстого генерала лет пятидесяти в буклированном пиджаке, бегавшего от стола заседаний к рабочему столу, чтобы процитировать ту или иную сентенцию из газеты «Лимонка». Кондратьев сидел за столом рядом со мной. Сведения о нас они черпали из нашей газеты, к такому выводу я пришёл. Среди прочего генерал просил меня признаться, что мы готовим совместную акцию с шахтёрами. На что я ответил, что нет, не готовим. Вообще, сказал я генералу, хотите, чтоб мы сидели тихо, помогите нам зарегистрировать НБП, окажите влияние на министра юстиции Крашенинникова. Ведь это он толкает нашу организацию к радикализму! Генерал сказал, что не может влиять на Минюст.

На следующий день, так случилось, команда НБП устроила скандал на съезде Демократического выбора России. Ребята встали во время речи Гайдара и проскандировали: «Сталин! Берия! Гулаг!» После некоторого замешательства охрана комплекса Измайлово, где проходил съезд, стала выводить национал-большевиков из зала под взглядами телекамер и фотообъективов. Вечером, глядя на телеэкран, руководивший акцией тщеславный Акопян воскликнет радостно: «Вот она, настоящая слава!»

Числа 18-го или 19-го февраля Кондратьев явился на Фрунзенскую с претензиями: «Вот Вы сказали генералу, что ничего не готовите! А сами на следующий день провели провокационную акцию на съезде ДВР. Вы солгали генералу. Мы думали о Вас лучше…» Это, конечно не дословный пересказ необычайно возбуждённой для гебешника речи капитана Кондратьева, но смысл был именно такой. На эти обвинения я резонно возразил следующее: «Позвольте, Дмитрий, я не работаю у генерала Зотова, это Вы там работаете. Он спросил меня, готовим ли мы акцию совместно с шахтёрами, я сказал «нет», и это правда. А вообще-то мы легальная политическая организация и никому докладывать о нашей деятельности не обязаны. Я же не ваш информатор».

Кондратьев ушёл обиженным. По всей вероятности, они приняли проявленный мною в январе интерес к встрече с генералом за форму сотрудничества с ними, за обещающее начало.

Затем случилась провокация 20 февраля. Я уже писал об этом эпизоде истории НБП в нескольких местах, потому ограничусь здесь лишь кратким пересказом. Узнав об участии российских «деятелей культуры» в избирательной кампании Президента Казахстана Назарбаева, мы возмутились тем, что русские помогли переизбраться антирусскому сукину сыну «на престол». И решили ударить по «деятелям». Выбран был Никита Михалков как самый известный да ещё и подламывающийся под русского националиста. 20 февраля должна была состояться в 12 часов презентация для журналистов фильма «Сибирский цирюльник» в гостинице «Рэдисон-Славянская», а вечером того же дня — показ фильма «общественности» в Кремлёвском Дворце съездов. Около 12 часов национал-большевики разбросали антимихалковские листовки в «Рэдисон-Славянской» на месте презентации. Двоих нацболов схватили. Около 14 часов национал-большевики обнаружили ящик с «Коктейлями Молотова» на ступеньках, ведущих в штаб на 2-ой Фрунзенской. В 14 с копейками в штаб ворвались вооружённые люди… Мы считали до сих пор, что это были МУРовцы. Правда, в тот же день, прибыв к дверям нашего штаба вместе с адвокатом Беляком, я сказал журналистам, что допускаю (помимо основной версии, а именно, что Михалков «заказал» нас Степашину, что «Коктейли Молотова» подбросили казахи, а налёт совершили МУРовцы), что провокацию против нас осуществила Федеральная служба безопасности. И я сослался на визит в штаб накануне капитана Кондратьева, назвав его по фамилии.

Через пару дней мне позвонил задыхающийся от возмущения Кондратьев: «Я был в командировке, вернувшись я обнаружил свою фамилию в газете «Сегодня», да как Вы смели, да как Вы могли, да я мог Вас посадить ещё тогда в 1997-ом, когда вас взорвали!» Короче, он хотел встретиться. Я встретился с ним на Лубянке. Больше было негде, в штаб он уже не захотел прийти, в здание на Лубянке он по каким-то своим причинам не желал меня вести, посему мы встретились на улице вблизи входа на Лубянку с Фуркасова переулка. И стали расхаживать по улице Дзержинского у входа в бывший «Гастроном» под бдительным оком Кости Локоткова. Была оттепель, Кондратьев был в кепке и плаще, усы над губой, он был ещё обиженный, но уже менее агрессивный. Он примирительно пожаловался, какую мизерную зарплату он получает, он назвал цифру 1.200 рублей, на что я сообщил ему, что вообще ничего не получаю, а только отдаю. «Это не мы»,— клялся он мне, и сказал, что не знает, кто, когда я попытался вытащить из него, кто же устроил нам такую провокацию. И вновь стал сокрушаться, что его драгоценная фамилия попала в газету «Сегодня». «Как Вы узнали, кстати говоря, мою фамилию?» — «Позвонил как-то по оставленному Вами телефону и попросил позвать Диму». «Кондратьева?» — спросил меня Ваш дежурный. «Да»,— ответил я наугад. «Кондратьев!» — заорал Ваш дежурный». Капитан Кондратьев скорбно покачал головой. «Узнайте, кто осуществил провокацию»,— попросил я его. Он уклончиво обронил «постараюсь» и добавил: «Знаете, раньше у нас были явочные квартиры, где мы встречались с нужными людьми, а сейчас вот на улице приходится…» Его лицо выражало отвращение к подобному положению вещей.

Перенесёмся теперь на два с лишним года вперёд. Две «Волги» с жирофарами на крышах несутся из Горно-Алтайска в Барнаул. Ночь с восьмого на девятое апреля 2001 года. В двух «Волгах» государственные преступники: Савенко-Лимонов и Аксёнов, окружённые офицерами ФСБ. Повернувшись ко мне с переднего сиденья, подполковник Кузнецов голосом, похожим на голос Сергея Жарикова, солиста группы ДК, выхваляется передо мной своей осведомленностью: «Извини, но мы знаем даже, с кем ты спишь. Я присутствовал в вашем помещении ещё в 1999 году, помнишь, когда вам подбросили «Коктейли Молотова» в штаб. Так я был там…» При этих словах Кондратьев, сидящий слева от меня (справа сидит глава ФСБ в Барнауле), заворочался: «Вы же мне тогда сказали, что это не вы осуществили провокацию?» — «Ну в каком-то смысле Дима Вам и не соврал»,— говорит Кузнецов.

«Диму» после той встречи в февральскую оттепель на Фуркасовом переулке и углу улицы Дзержинского я не видел до утра седьмого апреля 2001 года, когда, указывая на роющегося в книгах сутулого человека в чёрной вязаной шапке, с видимым животом под свитером, подполковник Кузнецов злорадно сказал: «Узнаёте Диму, Эдуард Вениаминович? Он приходил к Вам после взрыва…» Эдуард Вениаминович только после этого узнал Диму. После операции захвата шёл обыск в той избушке, где они нас взяли спящими. Помимо Кондратьева и Кузнецова в обыске участвовало ещё двое москвичей-эфесбешников: толстый рыхлый молодой капитан Эдуард Вадимович (фамилию его в протоколе обыска я, к сожалению, не запомнил, начинается, кажется, на Ш), большой поклонник моего таланта, в частности книги «Анатомия героя», и майор Юсуфов. Майора я теперь имею удовольствие видеть раз в несколько месяцев, он входит в состав бригады следователей, работающих над сооружением нашего дела №171. Юсуфов увеличился ныне вдвое, так как занялся спортом и пьёт некие спортивные дрожжи. В кабинете у него стоит 32-килограммовая гиря. Юсуфов морально дистанцируется от следствия при всяком удобном случае.

Но вернёмся в 1999 год. После 23 или 24 февраля Кондратьев исчез. И с ним исчезла ФСБ. Мне следовало бы тогда обратить внимание на это обстоятельство и насторожиться, но, неопытный, я не насторожился. Было не до этого. Трагически погиб в мае Костян Локотков. Осуществив в августе в День независимости Украины акцию мирного захвата клуба моряков в Севастополе, попали в тюрьму шестнадцать национал-большевиков. Мы начали кампанию за их вызволение. Странным образом мне пришлось вспомнить о ФСБ именно в день освобождения наших ребят. 29 января 2000 года я встречал ребят у здания Третьей пересыльной тюрьмы. Обнимались, радовались… А в это самое время в моей квартире на Калошином переулке возились работники Федеральной службы безопасности, устанавливая подслушивающие устройства. Подслушанные за год данные они сейчас будут использовать против меня на готовящемся процессе. Я узнал о том, что в квартире у нас побывали чужие люди, вечером того же дня. Крошечная Настя, возвращаясь от родителей, обнаружила, что в нашей квартире горит свет. Маленькими серыми глазками умная крошка увидела группу мужиков у подъезда, а затем несколько оперативников с рюкзаками на восьмом этаже. Они успели покинуть квартиру. Я тотчас же позвонил «нашему» адвокату Сергею Беляку (он защищал наших ребят в деле против Михалкова и стал мне близок): «Что делать, Сергей?» Беляк посоветовал написать главам силовых ведомств — Рушайло, Патрушеву, Генпрокурору.

От себя я решил обратиться непосредственно к генералу Зотову, потому что был уверен, что это его управление установило у меня свои микрофоны или, как предостерегал меня Беляк, заложило в укромные уголки по паре патронов, а возможно, и «чек» с наркотиками. И оставило их там дожидаться своего часа. Оказалось, генерал Зотов уже не работает в Управлении, его возглавляет, как сказала мне секретарша, генерал Пронин, однофамилец генерала из МВД. Я позвонил Пронину и договорился о встрече.

У них так и не появились к тому времени явочные квартиры. Потому мы встретились у Музея Маяковского и разговаривали у служебного входа в Музей. Опять-таки эта сцена уже была воссоздана мною в книге «Моя политическая биография», и здесь я хотел бы ограничиться лишь общими штрихами. Генерал Пронин — это умерено животастый мужик пегого цвета с такими седовато-рыжими перьями на голове, лёгкая куртка и широкий галстук видны были в разрез куртки. На нём имелось, если не ошибаюсь, целых два мобильных телефона — один в руке, другой в кармане. Беседовали мы около сорока минут, и всё это время как массовик-затейник говорил, в основном, я, а он недоверчиво внимал и оглядывал меня. Мой охранник, красивый блондин Николай, стоял поодаль, покуривая,— непокрытая голова, открытая грудь. Я рассказал Пронину о том, что в моей квартире побывали неизвестные, и у меня есть все основания полагать, что это его люди. «Меня даже не очень интересует, поставили ли они в моей квартире «жучки»,— сказал я Пронину,— дело для меня куда более опасное — я не хотел бы, чтобы в один прекрасный день у меня сделали обыск и нашли бы компромат». Он солгал, что его управление такими вещами не занимается, но что он узнает. Тогда я предложил ему использовать НБП в борьбе за российские интересы в странах с большой концентрацией русскоязычного населения. Он внимал недоверчиво, не особенно возражая, но внутри, должно быть, возмущённый моей «наглостью». Пройдя всю свою службу в рядах КГБ, он должен был теперь выслушивать очкастого чудака, у которого под началом было несколько тысяч отмороженных панков и несколько сотен умных студентов. Думаю, я вызвал у него отвращение. Думаю, он изрядно приложил руку к моей судьбе, к тому, чтобы меня арестовали, этот человек с анекдотически «чекистской» фамилией Пронин. У меня были кое-какие связи, и бывший комитетчик поведал, как Пронин помыкает сослуживцами, как с презрением гонял низшего по званию открывать бутылки, через губу роняя унижающие эпитеты. Его ментальность упитанного сотрудника КГБ, сторонника, без сомнения, как все они, самодержавного деспотизма государства над личностью, и моя ментальность свободного во всех своих проявлениях человека, вскормленного контркультурой и прожившего 20 лет вне России, взаимоотталкивались, обильно искря. Если бы не появление Путина, генерал испытывал бы отвращение ко мне в моменты, когда меня показывали бы по телеящику, но приход к власти их гебешного Президента сделал возможным и такое проявление отвращения, как арест писателя, который «про негров написал». Такие вот мысли мелькали у меня в тот день, когда я возвращался по обильно текущей Москве домой, сопровождаемый Николаем. На следующий день я написал письма Пронину, его начальнику Патрушеву, Рушайло и прокурору Устинову, где сообщал одно и то же: у меня в квартире незаконно побывали люди и, возможно, заложили мне в квартиру вещи, которые возможно будет мне инкриминировать впоследствии при обыске,— я хочу, чтоб вы, господа, знали об этом. Рушайло приказал расследовать историю, и послушный начальник 6-го отделения милиции прислал мне бумагу по этому поводу. Я сам отказался от расследования, так как был уверен, что нарушителей неприкосновенности моего жилища всё равно не найдут. Все прочие адресаты мне не ответили.

22 февраля 2000 года III съезд НБП в пансионате «Зорька» начался с того, что покойный ныне Саша Бурыгин, майор пограничных войск в запасе, обнаружил в зале заседаний съезда подслушивающее устройство. Некая грушеподобная металлическая форма была прикреплена сзади за экраном. Устройство мы отсоединили и без промедления начали съезд. Часа три ушло у комитетчиков на то, чтобы сообразить, что устройство отключено нами и, разыскав начальство (было воскресенье), получить новые директивы. В начале первого часа дня сводный отряд ментов, топтунов и комитетчиков явился в зал, чтобы заявить, что там заложена бомба. Нас попросили эвакуировать людей из зала. Однако их целью вовсе не являлось закрытие съезда. Они, напротив, желали пылко, чтоб съезд продолжался. Они лишь поставили новую подслушку или перебазировали старую. На столе президиума мы увидели беззастенчивые следы их сапог, свидетельствующие о том, что они установили свой микрофон высоко, где-то ближе к потолку. Мы спокойно продолжили съезд.

Получалось, что «королевская рать» следила за нами вплотную. Мы, правда, не догадывались ещё, что ВСЯ королевская рать уже следит за нами, что мы сделались главным внутренним врагом после чеченцев, предметом охоты. Об этом нам стали сообщать несколько позже различные источники.

В апреле 2000 года я направился в Красноярск, Новосибирск и Барнаул. Как следователи теперь представят эту мою поездку в моём уголовном деле, я ещё не знаю. По всей вероятности, как часть заговора НБП по захвату Южной Сибири и Средней Азии. Фантазия у них параноидальная, я высмеял параноиков ФСБ в своей книге «Охота на Быкова», в частности в той её части, где анализировал интернетовский текст «Коготь», принадлежащий перу ФСБ. В «Когте» Быкову приписывались грандиозные цели: расчленить Россию, организовать при помощи «Татарина» покушение на Президента Ельцина и продать Россию ЦРУ.

На самом деле я просто направился в Красноярск, Новосибирск и Барнаул, чтобы инспектировать тамошние организации НБП. И укрепить их своим приездом. Все три организации я сам относил к категории «спящих», то есть ничем особенным эти организации не блистали. Красноярская и Новосибирская находились в перманентном кризисе (в Новосибирске я до этого побывал в марте 1998 года), а Барнаульская серенько прозябала под начальством журналиста Жени Берсенева, имеющего в Барнауле репутацию забубённого чудака. Вся поездка могла бы и не состояться, если бы по интернету не пришло мне приглашение от «Авторадио» в Красноярске, от его руководителей Олега Тихомирова и Федора Сидоренко писателю Лимонову посетить их город, они брались оплатить и проезд, и пребывание. Я обменялся несколькими посланиями с Сидоренко и Тихомировым, в результате чего не прилетел на самолёте, но приехал в купе поезда, но зато не один, а с сопровождающими меня партийцами. Перед поездкой я посетил в Государственной думе Михаила Ивановича Лапшина и, зная, что он депутат Госдумы от Алтайского края, попросил у Лапшина контакты: телефоны и адреса в администрации края. Оказалось, я чуть напутал, и Лапшин является депутатом Госдумы от Республики Алтай, а не Алтайского края. И всё же несколькими телефонами Лапшин меня с удовольствием снабдил, в том числе и телефоном Сергея Николаевича Гречушникова. «Есть только один ещё нетронутый уголок на земле и это Усть-Коксинский район Республики Алтай, а возглавляет его Гречушников»,— хвалил мне Лапшин свою Республику. «Нет лучше места для отдыха». Я ответил, что отправляюсь в те места работать, а не отдыхать.

В последней точке нашего маршрута — в Барнауле, встретившись несколько раз с местной организацией НБП, я вдруг с разочарованием решил, что поездка моя не достигла цели. То есть без сомнения поездка окажет позитивный эффект на развитие национал-большевистских организаций района, но результатов придётся долго ждать. Немедленных же результатов я не достиг. Из Красноярской организации, как обнаружилось, уходит лидер Костя Гордеев, а нового ярко выраженного вожака не было, хотя и Костя был непримечательным вожаком. Новосибирский лидер был новый и пока себя не показал, Берсенева надо было менять, но менять было не на кого. В невесёлом настроении я погулял по городу Барнаулу с краеведом Родионовым, послушал его рассказы об Алтае и Рерихе, о колонии рериховцев в селе Нижний Уймон, о староверах и Беловодье… Через несколько дней мы наняли себе за полторы тысячи рублей проводника и в его «Фольксвагене» в середине апреля выехали в горы.

Королевская рать не замедлила возникнуть. Несомненно, что когда я в самые последние дни апреля появился в кабинете Гречушникова в Усть-Коксе, с ним уже разговаривали до этого люди ФСБ. Потому что Сергей Николаевич был слишком натянут, куда более натянут, чем следовало быть главе Администрации медвежьего угла, куда явился всемирно известный писатель. Но он всё же не уклонился от встречи со мною, поскольку меня рекомендовал Лапшин. На его весах местное республиканское УФСБ и Лапшин поколебались некоторое время, но свою чашу чуть перетянул всё же Лапшин. Впрочем, всё его содействие закончилось на том, что он дал нам чиновника, и чиновник отвёл нас по подвесному мосту на турбазу, помог с размещением.

Уже в первых числах мая я отбыл из Усть-Коксы в Барнаул, а далее, через Новосибирск, домой, в Москву. У меня возникла идея обосноваться на Алтае — купить автомобиль, землю, дом, но прежде нужно было заработать денег на всё это. О том, что нами интересовались эфесбешники, я узнал ещё в тот первый приезд. Об этом сообщили мне тогда сразу двое: работавший на АЗС в Усть-Коксе парень Андрей, а также Галина Ивановна Беликова из села Амур, бывшая учительница литературы и языка в местной школе. У неё мы закупали картошку и другие припасы и несколько раз останавливались перекусить. Беликовой же сообщил о том, что нами интересуется ФСБ, директор совхоза в селе Амур, фамилии не помню, алтаец. «Вы хоть видели их паспорта, кто они такие?» — обратился он к Беликовой, призывая её к бдительности. Галина Ивановна в ответ разумно отвечала, что ей и в голову не пришло спрашивать документы у людей, которых к ней привёз друг её дочери. А нас именно привёз друг её дочери — спортсмен и проводник из Барнаула на своём «Фольксвагене». Узнав из двух источников, что нас пасёт ФСБ, мы только шутили. А напрасно. Мы ещё не знали, что они маньяки.

Итак, в мае я был в Москве. Придумал срочно идею «Книги мёртвых» и предложил её буквально домогавшимся меня людям из издательства «Лимбус-Пресс». Издательство заплатило мне пять тысяч долларов аванса с тем условием, что последующие пять тысяч я получу через семь дней после сдачи и одобрения рукописи. Уже в июле, если не ошибаюсь, книга была готова, и я имел в кармане десять тысяч долларов. Как позднее выяснилось, всё это время королевская рать также прилежно работала днём и ночью, следя за мной и записывая мои разговоры и в квартире на Калошином переулке, и в штабе партии на 2-ой Фрунзенской. Прилежные мыши сволочной охоты на людей, они лилипутами суетились у моих башмаков, связывая ноги незримой плесенью и паутиной. Если они не лежали физически под моей с крошечной Настей супружеской кроватью, то уж записывали наши с нею звуки, это точно. Возможно, собираясь вечерами, во главе с подполковником Кузнецовым его капитаны Эдуард Вадимович и Кондратьев прослушивали все вместе звуки совокуплений 58-летнего мужика и 18-летней девочки и набухивались от зависти.

Я подозревал, что меня подслушивают, но не думал, что так массивно. Я предполагал, что прослушивают только телефон. Я совсем упустил из виду, что накануне 29 января 2000 года над моей квартирой на чердаке обильно ходили и обильно стучали люди, представившиеся как установщики антенн Бог знает какого кабельного телевидения. Представились они соседке-активистке пенсионерке Клавдии Алексеевне: у неё хранился ключ от чердака дома на Калошином переулке. Мне, безусловно, трудно представить, что они там нагородили на чердаке, но тогда я, помню, даже встал на стол и попытался заглянуть в трещину на потолке, не видна ли из неё миниатюрная видеокамера? Но таковой не обнаружил. Сейчас вот-вот мне представят километры аудиозаписей, уж они постарались…

Готовясь к отъезду на Алтай, я не забыл о королевской рати, но и не думал о ней ежедневно. Именно тогда, летом 2000 года, но точную дату не помню, произошло задержание наших ребят национал-большевиков в Псковской области. Их задержали, целую группу по подозрению в попытке перейти российско-латвийскую границу. На самом деле ребята даже не находились в приграничной зоне. Задержав их и не обнаружив в их вещах ничего, за что можно было продолжать задерживать, а тем паче арестовать, ребят отпустили.

Тут следует, отступив от хронологии, рвануть опять вперёд и оказаться внутри автомобиля «Волга», везущего в город Барнаул государственного преступника Савенко. Ночь с восьмого на девятое апреля 2001 года, трасса «Горно-Алтайск — Барнаул», часть Чуйского тракта.

— Это я сам задерживал Ваших товарищей в Псковской области,— гнусавит подполковник Кузнецов. Подросток-переросток, он вынимает без надобности из кармана пистолет и щёлкает затвором. Перепрятывает в другой карман. Хочет произвести впечатление.— Мы следили за каждым Вашим шагом.

— И тем не менее проебали Соловья, Журкина и Гафарова, всё же уехавших в Ригу,— комментирую я. Я сижу сзади, я в тулупе, у меня на запястьях наручники.

— Эти Ваши щенки стали лезть изо всех щелей. За тремя не уследили,— пожаловался Кузнецов. И тотчас спохватился. Его имидж крутого мужика не должен был лишаться глянца, никаких отколотых граней.— Я сам ссаживал Ваших людей с поезда «Санкт-Петербург — Калининград». У них были билеты, и мы не имели никакого права их ссаживать. Но у нас была информация, что они соскочат с поезда в Латвии. Нужно было их не пустить. Мы всё же насильно ссадили их с поезда в Питере…

— Подбросив одному из ребят «чек» с гашишем,— встреваю я.

Кузнецов возражает:

— Ну этого не было. «Чек» принадлежал ему самому.

— Потому Вы, такие добрые, его не задержали, а «чек» исчез из протокола?

Кузнецов чуть дольше, чем следует, медлит с ответом, и в любом случае я знаю, что он врёт. В конце концов история с недопущением нацболов на поезд в Санкт-Петербурге — детский лепет в сравнении с их позднейшим осенним доносом на группу Ильи Шамазова из четырёх человек. Этим дали уехать в том же поезде, но предупредили латвийские спецслужбы, что к ним направляются на поезде «террористы — национал-большевики», планирующие совершить террористические акты на территории Латвии. В результате ребят на месте ждала «приёмная комиссия»: спецслужбы Латвии, национальная гвардия, полиция, собаки, вертолёты… То есть за четырьмя нацболами была устроена общенациональная охота. Если Илья Шамазов сломал ногу, прыгая из окна поезда, то последнего нацбола удалось взять лишь через 12 часов в 70 километрах от места десантирования из окна. Просидев семь месяцев в тюрьме города Даугавпилса, ребята были приговорены каждый к семи месяцам заключения, вышли из зала суда в июне 2001 года и были депортированы в Россию.

— Похваляетесь борьбой с пацанами, которые ехали защищать стариков-чекистов и красных партизан, сидящих в латвийских тюрьмах за то, что храбро воевали в Отечественную войну. Вам не стыдно?

— Нет. Мы пытались остановить ваших, но вы всё равно лезли напролом, как камикадзе-самоубийцы. Только тогда мы сообщили латвийцам. Мы выполнили свой долг.

— И когда подослали к нам под видом русского предпринимателя из Эстонии вашего провокатора, он предлагал нам «взорвать что-нибудь в Прибалтике», тоже долг выполняли.

— Нет, это не мы, мы таким промыслом не занимаемся. А что, приходили, предлагали взорвать?— По тону Кузнецова не определишь,— врёт он или нет. Он мог бы и заорать: «Да, посылали, и что? Куда ты теперь с этим жаловаться пойдёшь, «вождь», попавший в плен?»

— В самом конце октября бывший член НБП Михаил Сарбучев привёл в штаб некоего Валентина из Эстонии, тот якобы хотел дать денег за публикацию нескольких своих статей о положении русских в Эстонии, но предложил что-нибудь взорвать, и ребята тотчас насторожились.

— Бывает,— равнодушно констатировал Кузнецов.— Латвийцам информацию мы передавали, а Валентина не подсылали.

— Предали своих… Вы, как вы любите повторять, наследники чекистов, сдали пацанов, ехавших провести мирную акцию в защиту чекистов! Какие вы чекисты, Михаил Анатольевич, вы охранка! Чекист — это Дзержинский, он просидел большую часть жизни в тюрьмах, вы — охранка, слепо защищающая любой режим…

Кузнецов дал по мобильному телефону приказ остановиться передней «Волге», в ней ехали больной от выпитого Эдуард Вадимович и майор Юсуфов, а между Юсуфовым и неизвестным мне барнаульцем на заднем сидении был зажат Сергей Аксёнов. Мы переменили «Волгу» только потому, что подполковнику хотелось, что б я послушал «его кассету». В первой «Волге», куда мы уселись вначале, магнитофон барахлил, тянул окончания. Мне дали послушать чекистские шлягеры. «Глеб Жеглов и Володя Шарапов…», ещё я запомнил шлягер с припевом «ЧЕКА, она была во все века».

— Ну как?— спросил, поворачивая ко мне длинное лицо, Кузнецов.

— Говно,— сказал я,— такая себе попса для комитетчиков среднего звена. Ваши лейтенанты так гоняют откровенный блатняк. А Вам, Михаил Анатольевич, пора привыкать к другим вкусам, скоро станете эфесбешником высшего звена. Вам за меня, за взятие заимки одну звезду так уж точно прибавят.

— Мне не нужны звёзды,— высокомерно сказал Кузнецов.— Какие хочу, все есть.

— Да,— поддержал его Кондратьев умеренно подобострастно.— У Михаила Анатольевича хватает и звёзд, и наград.

— Значит, всухомятку стараетесь,— съехидничал я.

— Ну зачем же,— сказал Кузнецов,— отпуск вот дадут. А то я шесть месяцев дома не бывал, всё национал-большевиков по России ловил.

Я запомнил эти его шесть месяцев. Отсчитывая назад, это означало, что он не был в Москве март, февраль, январь, декабрь, ноябрь, октябрь. Получалось, что в октябре он, по всей вероятности, последовал за мной в город Красноярск, а в ноябре ждал меня в Барнауле. Вероятнее всего, под его командованием допрашивали (или он сам допрашивал) Виктора Золотарёва в ночь с 17 на 18 ноября. Подполковнику не терпелось в Москву, его заебало ездить за мной по России, он хотел вышибить из Золотарёва, моего проводника по Алтаю, такие показания, которые позволили бы немедленно арестовать меня. И Кузнецов, и его заплечные перестарались в своём нетерпении. Золотарёв умер от побоев. И тогда Виктора выбросили из окна. Только что я прочёл в «Коммерсанте», что один из подозреваемых в деле об исчезновении абитуриенток Алтайского университета выпал из окна во время следствия. Получается, что у них там в Барнауле модно, чтобы подследственные вываливались из окна. В одном отдельно взятом Алтайском крае такая мода? Нет, автор книги «Солнцевская братва», адвокат, утверждает, что выброс трупа из окна — любимый метод конторы. Чтобы замести следы уже происшедшего убийства или пыток.

Машина пожирала мёрзлую ранневесеннюю дорогу, жирофары исправно крутились. Всё живое с ужасом прижималось к обочине. ФСБ везёт государственных преступников, и главный преступник — я.

Кузнецов ехал после отличной отходной пьянки, которую ему устроили в Барнаульском отделении ФСБ. Я пришёл к этому заключению, исходя из состояния Эдуарда Вадимовича и присовокупив к уликам огромную ногу марала, заднюю ножищу, замеченную мною в УАЗике, в котором нас доставили в Горно-Алтайск из Усть-Коксы. Вечер и часть ночи барнаульцы и четверо москвичей бухали водку и жрали мясо. Протокол о задержании составлял одинокий непьющий Юсуфов, да и он исчез быстро. Они праздновали поимку государственных преступников. На самом деле они жестоко обломились с поимкой. Я сам слышал, как лейтенанты ФСБ недовольно обменивались мнениями, закуривая, после того как обыск на пасеке не дал никаких результатов. «Опять неудача!» — сказал один другому зло. «Всю ночь не спали, в такую даль тащились… и даже ножа перочинного не нашли!»

Кузнецов ехал, однако, как победитель, переваривал мясо и пережигал водку. И беседовал со мной, как с пленной добычей. Я был у него в меню — заключительное сладкое блюдо, десерт.

— За что-то я могу тебя уважать, Вениаминыч, ты человек деятельный, не балаболка, организацию создал. Сопляки, правда, пацаны, но разведка у вас неплохая, а вот контрразведка — говно, никакой.

— Никакой,— согласился я.

— За что ты нас, Вениаминыч, так не любишь, вот скажи ты мне… «Офицеры, где ваша честь, ссучились…»,— процитировал Кузнецов мою антиэфесбешную статью из «Лимонки».— Да ты знаешь, как нас месили все эти годы, как уничтожали безопасность государства?

— Знаю. Реформировали, уничтожали, месили. Я был тогда за вас. И на Западе когда жил, за вас был. Меня ещё в 1975-ом, шестого ноября, когда вышла моя статья «Разочарование», агентом КГБ стали называть. Теперь вы дождались своего часа… Пришёл, наконец, выходец из вашего круга и теперь вы месите и уничтожаете…

— А что, не надо было поставить всему этому предел? Разваливанию Державы?

— Я это говорил, подполковник, говорил уже тогда, когда вы трусливо выглядывали из-за занавесок на «Лубянке», глядя, как ребята из «Памяти» подогнали кран и снимают Дзержинского. Надо было быть патриотом в 91, 92, 93 годах, тогда это было ругательное слово. И я был патриотом вперёд всех вас, до приказа быть патриотом, когда ваша организация послушно устраивала бархатные революции в странах Восточной Европы…

— Мы не позволили себе вмешаться, когда снимали Дзержинского, потому что была бы кровь.

Он опять поставил свою кассету «ЧЕКА — она была во все века» и попросил остановить машину.

— Вениаминыч, чего выпить хочешь?

Он вылез из «Волги».

— Ничего мне от Вас не надо,— сказал я.

— Выпейте, Эдуард Вениаминович, когда ещё придётся,— посоветовал Кондратьев.

— В Лефортово у нас пища неплохая, сам бы ел, простая, солдатская, но все хвалят, а вот выпьешь — это уже лет через десять,— сказал Кузнецов, стоя у машины и роясь в карманах пиджака, впрочем беззлобно.

— Пива мне купите бутылку,— сказал я.

— Вот это правильно,— отреагировал длинноносый тип из Барнаульского отделения ФСБ, подпиравший меня справа. Тень падала на его лицо от крыши машины, и я его плохо рассмотрел.

Они принесли мне пива, но не предложили мне отстегнуть одну руку из наручника, и я пил, взявши бутылку двумя руками. В любом случае, тесно зажатый в своём тулупе между капитаном Кондратьевым и барнаульцем, я не мог ни покачнуться, ни упасть. Я пил и думал. Я думал о том, что долговязый Кузнецов явно происходит из семьи, каковую можно определить как советское дворянство, скорее всего его отец был доктором, дипломатом или учёным. И породу (то есть высокий рост), и словарь, вполне развитой, и манеры ни ментовскими, ни лоховскими не назовёшь — всё указывало на то, что он не из простых. Такой себе рыцарь ствола и кинжала, Кузнецов незримо бродил в моей жизни по крайней мере с февраля 1999 года и вот теперь везёт меня в тюрьму. Хотя между ним и мной куда больше общего, чем между ним и остальными пассажирами машины — его подчинёнными.

— Поедем или полетим?— спросил я.

— Ну шутите, Эдуард Вениаминович, конечно, полетите. Вы ещё спросите: по этапу поведут? Такой важный преступник, как Вы, может быть доставлен только самолётом.

Когда мы приехали в аэропорт, оказалось, что вылет нашего самолёта откладывается на три часа. Комитетчики по инициативе Кузнецова стали пить водку из литровых бутылей. Занося водку и закуску в машину, где мы сидели с подполковником, разговаривая. Они были как наши слуги. Я сказал, что хорошо бы передать водки Сергею Аксёнову в другую машину, припаркованную рядом.

— А вот хуя ему, он высокомерный,— сказал Кузнецов.

— Потому что не сдал меня вам?

— Да,— односложно ответил Кузнецов.— Не сдал.

Он приказал всем выйти подышать, вынул пистолет и стал опять играться им. И начал меня вербовать. «Никак ты меня вербуешь, Михаил?» — обратился я к нему впервые на «ты». «Смотри сюда»,— к тому времени одну мою руку пристегнули к дверце машины, а другой я пил и закусывал. Я изобразил всем известный жест: положил одну руку на другую в месте сгиба локтевого сустава. Жест этот означает только одно. «И можешь меня на хуй застрелить тут при попытке к бегству»,— добавил я спокойно.

Он разозлился, но потом злиться раздумал. Мы пошли в столовую, где пообедали и выпили ещё водки. Со стороны могло бы показаться, что сидят хорошие друзья и выпивают, и весело беседуют. Между тем Кузнецов говорил, что мне дадут лет десять или даже пятнадцать, и когда я выйду (если выйду, а не загнусь в зоне), то уже и следов не останется от Национал-большевистской партии. «И никакой твой Беляк тебе против нас не поможет, если ты сидишь и думаешь, что сможешь отмазаться в суде»,— сказал он. «У нас там такие спецы сидят, что только перья от твоего Беляка посыпятся»,— сказал Кузнецов, имея в виду моего адвоката.

Эдуард Вадимович, пухлый капитан, всю дорогу до Барнаула то блевал, то спал на переднем сидении второй «Волги». То есть у него было немужское здоровье, водку он держать не умел. В самолёте его определили сесть со мною рядом, он ограждал меня от прохода. Сзади последними поместились Юсуфов и Кузнецов со своими пистолетами. Кондратьев сел на другом ряду, зажав в угол Сергея Аксёнова. Вежливый со мной, он буквально каждую минуту шпынял, наезжал, запугивал и толкал Сергея. Я сказал Кузнецову: «Михаил Анатольевич, скажите своему сатрапу-капитану, пусть слезет с Сергея. Хули ему надо, ведь всё равно везёте нас в тюрьму? Чего он измывается над человеком, на котором наручники?» Из поведения Кондратьева стало понятно, что он — говно-человек по натуре и не трогает меня потому, что я высоко стою в глазах его босса. Только поэтому. Сонный от выпитой водки Кузнецов взял Кондратьева за штанину, дотянувшись через проход: «Отставить, Дима, не измывайся…»

Кондратьев молча отстегнул с себя наручник и соединил обе руки Аксёнова спереди. До этого он, выёбываясь, таскал за собою Сергея на наручнике, очевидно, воображая себя копом из американских фильмов. Ну и дрянь же он, думал я, поглядывая через проход. И Кузнецов дрянь, только что долговязый, только что из семейства доктора или учёного, только что тёмные очки. Говорит: через 10–15 лет выйдешь, добряк, если выйдешь… Добрячок…

Эдуард Вадимович отказался от ростбифа, который, о чудо, о невероятность, оказался в обеденном меню рейса «Барнаул — Москва». Эдуард Вадимович сжевал какие-то печеньица и позволил мне съесть его ростбиф. Я съел свой, его и Кузнецова (ну ясно, они нажрались маралятины, и вообще советские сырого мяса не любят, козлы!), выпил свою и его банку джина с тоником (банки заказал Кузнецов, но перестарался) и закончил тем, что выпил джин спортсмена-следователя майора Юсуфова. Эдуард Вадимович сидел расхлябанный. Он явно ещё не отошёл от мяса и водки предыдущего вечера.

— Ну и что, Вы тоже думаете, мне дадут десять, а то и пятнадцать лет, как пророчит подполковник Кузнецов, а, Эдуард Вадимович?— спросил я его.

Страдальчески откинув голову на спинку кресла, он поёрзал головой и потом трудно проговорил:

— Именно столько и дадут, если Ваш Аксёнов сломается. Ваша единственная надежда — Аксёнов.

Затем он ласково посмотрел на меня и сказал вдруг:

— У меня есть все Ваши книги. Моя самая любимая — «Анатомия героя», кроме шуток — Вы мой самый любимый писатель… Сегодня я счастлив, сегодня самый счастливый день моей жизни!— продолжал он. Его полная нездоровая физиономия отразила мечтательность.

— Почему?— спросил я глупо, хотя следовало бы уже догадаться.

— Потому что сегодня я сдам Вас в тюрьму,— сказал он просто.

— Своего любимого писателя?

— Угу,— подтвердил он,— своего любимого писателя…— И он закрыл глаза. В это мгновение, глядя на нездоровую похмельную физиономию нездорового молодого толстяка-капитана ФСБ, я поверил в существование обычного зла. Зло, подумал я, можно исчислять в килограммах. Затем я встал и сказал громко, на весь салон:

— Сергей Аксёнов, капитан сообщил мне, что ты — моя единственная надежда, что если ты сломаешься, то меня вынесут через лет пятнадцать с зоны ногами вперёд. Ты меня понял?

— Я не сломаюсь, Эдуард,— сказал Сергей. И улыбнулся.

— Ну на хуя, Вениаминыч,— прошипел Кузнецов сзади,— митинг устраивать?

— Давай, подполковник, угоним самолёт на Кубу?— предложил я.

— Ну да я сам об этом думаю весь полёт,— пробормотал Кузнецов. Это были его последние слова. Он погрузился в дремоту.

Самый гнусный из личного состава королевской рати, впрочем, остался в Алтайском крае: мрачный, долговязый лейтенант по имени Олег. В горах на пасеке нас всех загнали в старую баню, как Зою Космодемьянскую, он демонстративно стал избивать прикладом Димку Бахура. Я сказал: «Лейтенант, не бей его в голову, у него пол черепной кости отсутствует, убьёшь!» Мрачный, он внял всё же голосу рассудка и прекратил избиение. Позднее он вёз нас с гор в УАЗике под дулом карабина, патрон в стволе, перенаправляя карабин с головы на голову, при этом чтоб мы держали руки на затылке и глядели в пол. Когда его два часа кончились, мы облегчённо вздохнули, потому что другие конвоиры были нормальнее. Этот был зверь, Олег ёбаный. Уже на базе ФСБ на окраине Горно-Алтайска Олег предстал передо мной без камуфляжа и чёрной шапочки — сидел в хорошем костюме за компьютером. Случилось, что Юсуфов посадил меня в одно помещение со зверем-лейтенантом, мне дали поесть: принесли холодные пельмени с хлебом на картонной тарелке. Лейтенант неодобрительно и нервно цокал мышью и стучал клавишами. Тупой, жестокий и недалёкий, он вряд ли выдвинется далеко вверх. В королевской рати одной жестокости недостаточно. Необходимым качеством служит коварство.

Прямо с трапа самолёта (меня выводили последним) меня передали в руки военных. Я их даже рассмотреть не успел, как меня втолкнули в «стакан» ожидавшего на взлётной полосе УАЗика. В пути какой-то человекообразный головастик открыл мой «стакан» и глянул на меня снизу. Рожа его прибыла прямиком с картины Питера Брейгеля-старшего или Иеронимуса Босха. Птицеклюв такой себе сидел почему-то на корточках, клюв набок… «К нам, значит, едете?» — спросил он. Не так чтобы и спрашивая, скорее утверждая. «Будет, значит, время познакомиться поближе…» — добавил он и закрыл дверь, улыбаясь поганой птицеклювой улыбкой. Больше я его никогда не видел. Так что фраза его оказалась для меня загадкой. Теперь я вот думаю, может это заглядывал ко мне в «стакан» Дьявол? Почему снизу заглядывал?

Принимали и вписывали меня в Лефортово вполне нормальные, не деформированные ундер-официрен — двое молодых, в зелёных рубашках, надзирателя. Ну, возможно, несколько деревенские. Дышать в тюрьме было нечем. И хотелось воды. Пришла баба в белом халате. Приказала залупить член.

На третий день меня впервые повели по трапам буквы «К», блистательной жемчужины тюремной архитектуры, к следователю. Старший следователь Шишкин меня немедленно испугал. По типу лица ему более пристал бы XV век. Он был похож одновременно на королевского прокурора, на монаха-изувера и на Великого Инквизитора из французских фильмов. Крупная голова, тонкая шея, тщедушное тело, въедливый нос буравом и улыбка Джаконды. Редкие чёрные волосы зачёсаны вперёд и острижены надо лбом чёрной чёлкой. А под этим зачёсом сквозил ярко-жёлтый череп. «Может быть, он долечивается от рака при помощи химиотерапии?» — подумал я. Грудь в раструбе пиджака была слабой. Такими же квёлыми были руки майора. Б-р-р-р-р! Он был явным родственником того существа, что заглядывало ко мне в «стакан». От него несло извращённой могилой, Румынией, Трасильванией, графом Дракулой. «Ну и маньяк!» подумал я испуганно. В сравнении с ним взявшие меня оперативники — подполковник Кузнецов сотоварищи — показались мне теперь весёлыми, простыми романтиками плаща и кинжала. Шумными убийцами в тёмных очках и только. Напоследок они благородно напоили меня водкой, скорее всего, поили же на мои деньги, так как в протоколе изъятия отсутствовали 15 тысяч рублей, но всё равно, хер с ними с деньгами. Я хотел обратно в «Волгу» к Кузнецову, плейбой ФСБ — тот был мне понятней. У того были слабости, у Шишкина — никаких слабостей, кроме телесной немощи, он был до зубов вооружён пороками.

К Шишкину присоединился подполковник Баранов. На Баранове была коричневая рубашка, светлый галстук и улыбка. Баранов был высок. Оба они поулыбались друг другу, как два египетских жреца, и задали мне несколько вопросов. На мои ответы они только кивали, переглядывались, улыбались друг другу и повторяли: «Мы так и думали!» У Баранова была тёмная кожа обитателей Ада, Шишкин был бледен и похож на тех ребят, кто пытал магистра Ордена тамплиеров для короля Филиппа Красивого. Романтику в сторону, но у них были, блин, средневековые лица, вот что! Я понял, что дела мои плохи, ой как плохи!

Позднее, в ходе расследования, появлялись в порядке очерёдности иные лица из состава всей королевской рати следователей. Здоровенный, свыше двух метров, «богатур»-калмык — сын Генерального прокурора Калмыкии. Здесь в святая святых он гордо трудился уже второй год, этакая гора мяса. Вначале я принял этого жёлтого за казаха: калмыки для меня должны быть маленькие, как Кирсан Илюмжинов. Богатур, гора мяса, очевидно, пересказывая взгляды отца, порицал Илюмжинова, намекая на перегибы слишком авторитарного правления (по мнению семьи Генпрокурора). Когда я сказал, что лично знаком с Илюмжиновым, богатур свернул свою критику Президента Калмыкии. И занялся моей очной ставкой с подсудимым Карягиным.

Ещё один нацмен, сын татарского народа Ярулин, допросил меня также один раз, как и калмык, вторично задав мне вопросы, уже однажды заданные Шишкиным. Я застрял в его жарком кабинете во время обеденного перерыва — надзиратели якобы не могли меня забрать — на целый час. Татарин тупо играл в компьютерную игру на большом казённом цветном компьютере, и все мои крючки, заброшенные от жары и скуки в него, не зацепили его. Я даже сообщил ему, что мама моя татарка и родилась в татарском городе Сергач Нижегородской губернии. Но Ярулин приник к своему компьютеру, как к мамке, и так и не оторвался от него. Бородатому злодею с букетом страшных статей (222, 205, 208, а ещё одну — 278-ю (захват власти) — всё же сняли) не удалась его схема. Я был посрамлён.

Всего у меня 12 следователей. Был ещё капитан Бобров. Этот в начале допроса расположил меня к себе тем, что оказался (или выдал себя за) моим земляком из Харькова. Размягчив меня, земляк составил под шумок чудовищный протокол. Создание газеты «Лимонка» описывалось в протоколе в следующем стиле:

«Затем группа лиц, включающая в себя гражданина Дугина Александра Гельевича, родившегося…, проживающего…, Рабко Тараса Адамовича, родившегося…, проживающего… и меня, Савенко Эдуарда Вениаминовича, подследственно-обвиняемого по делу №171, образовала группировку с целью создания организации под названием «Газета прямого действия «Лимонка»», она же — граната Ф-1».

В присутствии моих адвокатов я сказал Боброву, что так дело не пойдёт. Что философ Дугин, писатель Лимонов, студент-юрист Рабко и музыкант Летов собрались, чтобы создать художественно-политический и культурный рупор, а не организованную преступную группировку. Посему да будет он любезен придерживаться моего словаря, а не навязывать мне свой, ментовский. Ведь этот протокол станет читать судья!

Я не совсем понял, почему эти вспомогательные следователи, папины сынки из Калмыкии и Татарстана, оказались замешаны в моё дело, включены ли они были в качестве стажёров, но то, что они являются начинающими маньяками, я понял. Вся королевская рать следователей, возглавляемая закоренелыми маньяками по жизни Шишкиным и Барановым, стала терпеливо лепить моё дело. А мне пришлось ждать, пока они дело слепят.

Грозящая возможность соития

Подумал на прогулке сегодня: «Я всегда брал себе женщину — лучшую из возможных, потому что родился с ментальностью средневекового короля, рыцаря-воина, наивно верящего, что всё лучшее принадлежит ему. Когда впоследствии женщины вдруг двигались от меня, побуждаемые просто-напросто своей женской природой, я воспринимал это как страшное предательство. Я никак не мог понять, почему лучшее тело, принадлежащее мне по праву таланта и гения (и таким образом силы, ибо талант и гений — могучие силы), может быть отторгнуто от меня, да ещё по воле самой обладательницы тела! Я воспринимал уход женщины как предательство, самое злобное из предательств. О предательстве женщины я написал, может быть, лучшие свои книги: «Это я, Эдичка!», главу «Предательство женщины» в «Анатомии героя».

Женщины долгое время занимали в моей жизни центральное место. Только в 1976 году я их детронировал вместе с Еленой. Уже Наташа Медведева делила свой подиум с Судьбой и Литературой, а в последние годы совместной жизни и с Войной и Политикой. Начиная с конца 80-х годов, женщина стремительно падает даже с того жалкого подиума, куда я её сам поставил в 1976 году, когда сверг с пьедестала.

В тюрьме женщин нет. Есть штуки четыре баландёрши, одна другой баланднее. Есть пара-тройка надзирательниц с толстыми ногами, есть пожилые тётки из медпункта и ларька. Есть на прогулке голоса таджички Лолиты и двух её подружек, они перекрикивают даже радио. У Лолиты смешливый манящий голос иностранки; я слышал от Шамса, таджика, сидевшего со мною четыре дня в камере №46, что Лолита, молодая красивая девочка,— жена проходящего с ним по одному делу Сиртака (так, кажется, звучит имя). Да будет ей хорошо. Если судить по голосу — она весёлая. Формула тюрьмы — это мужчины без женщин. Потому тюрьма похожа по своим нравам на казарму. Тюрьма — это казарма, доведённая до крайности. Экстремальная казарма, скрещенная с больничкой и общественным туалетом.

Парадоксально, что в то время, как мечтой о женщине проникнут сам воздух тюрьмы, одновременно в тюрьме культивируется отвращение к женщине. Точнее, в тюрьме женщина занимает подобающее ей место, она сама себе его определила: место зверя, твари. Ведь все или почти все жёны и девочки зэков отказались от своих мужчин, после того как мужчины попали в тюрьму. Поскольку женщина отвратительно жестока к зэкам, зэки жестоки к женщине. Женщины репродуктивного возраста для зэка все бляди, проститутки, нечистые загаженные создания, звери, твари. По всей вероятности, отвращение к женщине частично вышло из тюрьмы и бродит в русском мире. А в российском обществе чувствуется отвращение к женщине, возьмите хотя бы тварный термин «тёлка».

Тюрьма чтит только одну ипостась женщины — мать. Мать старенькая, не Мадонна, упаси боже, но седая женщина, мама взрослого сына-зэка, сгубившего свою жизнь в тюрьме. Мать — женщина, давно прошедшая грань репродуктивного возраста. Свирепый сын, разорвавший голыми руками десяток ментов, склоняет голову перед мамой.

Мать не может изменить. Потому мамы, седенькие старушки, живут в тюрьме даже в самых каменных сердцах. Не исключение и я, всегда ходивший своими путями.

Временная, мимолётная природа любви и неверная природа женщин без экивоков проявляется именно в этой жизненной коллизии: «мужчина в тюрьме». Бросают всех. Формы оставления женщиной зэка бывают разные, но суть безжалостно одна: предала мою плоть, мой хуй, мои яйца, отдала свою дыру в пользование другому, другим. Наличие детей редко спасает брак с мужчиной, попавшим за решётку. Тут обольщаются многие. Дети лишь заставляют женщину больше лгать, иначе говоря, соблюдать приличия, финтить и притворяться. Поскольку женщина вся телесна, живёт осязанием, посему родственная, через детей кровно-духовная связь не может спасти брак. Тюрьма безжалостно доказывает, что любовь не бывает платонической. Женщине нужны прикасания к ней, её основная забота может быть выражена и остаётся выражена детским кредо: «Хочу на ручки!» Дети добиваются своих «на ручки» истериками. Ладонь под задницу — ребёнок успокаивается. Когда это «на ручки» невозможно осуществить, нет ладони под задницей, уютного члена в дыре, связь, брак (если он есть) разваливается. Ребёнок? Женщина тут не причём, ведь это ей категорически физически необходимо — «на ручки». Когда она теряет это желание, то превращается в женщину-мать.

Тюрьма — это место, где живут оставленные женщинами мужчины. Это угнетающее место. Здесь a priori невесело, ибо что весёлого в стаде, состоящем из одних только козлищ? Там, где не бродят грациозно блеющие и взбрыкивающие от желания козочки, что весёлого? Тюрьма — это место, где терпят, претерпевают, сидят, парятся, подвергаются несвободе, где отдают лучшие годы, где оставляют молодость, где «погибли юность и талант». На самом деле все эти вышеперечисленные наказания не есть абсолютные, и потому неудобны, но и не страшны. Самое страшное в тюрьме — это отсутствие возможности совокупления, соития, так именно мне хочется сформулировать, чтобы избегнуть вульгарности. Ибо речь идёт о серьёзной и страшной теме, где вульгарность неуместна.

Мужики так поэтому и строги друг к другу в тюрьме, так дисциплинируют и аскетизируют себя иерархией, придуманной ими, потому что они мстят женщине, тщась напрасно заменить её, забыть её. Потому, говорю, и придумали себе иерархию: воров в законе, авторитетов, смотрящих, бродяг, мужиков — потому что не над кем экзерсировать, осуществлять мужескую свою интервенцию, агрессию. Объекта, женщины,— нет. Потому агрессия направлена на всех чужих придуманной иерархии. Воровской способ жизни (ход) так же иллюзорен и так же подлинен, как литература. И так же жалок, заменитель. Ибо ничто не заменит слизистой пизды. Институция «пидоров» и «опускания» используется в тюрьме, как правило, как наказание, как порицание, вынесенное тюремным коллективом. Источником удовольствие наказания пидоров служить не может.

В тюрьме нет возможности соития. Она начисто отсутствует. Но мы умело обманываем себя. О как зэки умеют обманывать себя! Как мужчины без женщин умело изобретают себе женщину. И возможность соития.

Сама женщина — уже возможность соития, его знак. Идя по улице, входя в метро, я безошибочно, пятнами замечал объекты, работал, как радар: «Эта, эта, вот эта…» Женщина сводится к промежности. Рисунки на стенах туалетов безошибочно правы, выделяя главное. Сны зэка так же правы, выделяя главное. Мой Суккуб, я вызываю его по желанию, не имеет головы, вернее, он голову имеет, но невыразительное пятно головы. Зато детали задних частей, ляжек, живота и сочащейся дыры прорисованы гиперреалистически.

Вся улица в любой данный момент знает о грозящей возможности соития. Какой-нибудь Проспект мира. Реализуется одна, но возможностей — сотни. Женщина едет на службу. А её сопровождают возникающие, отмирающие, сменяющиеся возможности соития. Лиза, ты едешь на службу, и так как ты не очень чистоплотна, от тебя несёт только что совершённым соитием. И те самцы, кто оказывается рядом, морщат носы, внюхиваясь, трепещут крыльями носа. Честнее было бы встать на углу, нагнуться, приспустить трусики и дать себя иметь. Всё равно тебя только что имели. Подумаешь, помешают в тебе ещё горячим колом. Одним. Другим. Третьим. Содрогнёшься, подтянешь штанишки на ягодицы, опустишь юбку, поедешь в метро. Хлюпая. В переходе обнаружишь, что из тебя каплет. А по ноге течёт.

Остановишься…

Хватит порнографии. Если мыслить научно, то вся подтянутая, пружинистая нервность существования идёт не от пресной головы, но от яиц, от взбрыкивающей дыры, от промежности. Разуму человек обязан умением прятаться за углом здания от автоматной очереди, изобретением замков, систем сигнализации, то есть всё осторожное пошло от разума. А всё отважное, предприимчивое, всё, требующее риска, налёта, нахрапа, быстрого насилия — у мужчин; или быстрой сдачи крепости, отдачи ворот, стыдного, но сладкого впускания чужого, мгновенного сговора с ним («какой нахал, ну я присела, вот, входи…») — у женщин, всё это от промежности.

Лиза, я сижу в тюрьме, а ты живёшь у Олимпийского, твои окна выходят на летающую тарелку Олимпийского, и ты видишь из твоих окон вход в Олимпийский и фрагмент летающей тарелки этого стадиона. Ты живёшь с парнем, совсем лохом, мне говорили, с тихим евреем. Ты завела себе послушного мужа, так думаю, никто тобой не командует. Ты командуешь им. Я бы хотел, Лиза, выйти из тюрьмы даже если бы только для того, чтобы тебя выебать. Вряд ли твой тихий еврей способен тебя выебать, как это могу я, зэк. Я не был послушным мужем, я пытался пресечь твои попытки прелюбодействовать с чужими. Я готов был разбить тебе губы и расквасить нос, но не давать прелюбодействовать. Лиза, я не очень преуспел в этом…

Лиза, помнишь, я приехал к тебе утром, зимой. Ты впустила меня в квартиру, сонная, и улеглась додрёмывать в халатике, тёплая, и я улёгся с тобой. Я лежал и рассматривал тебя. У тебя были раздражённые, как бы зацарапанные губы, подбородок, и я сказал: «Что, всю ночь целовалась с бородатым?» Ты застеснялась и заулыбалась виновато, потому что я угадал: ты действительно целовалась с бородатым. Другого объяснения быть не могло, не щётку же ты целовала… Он не так давно ушёл на свою службу, этот анонимный бородатый тип. Он пил у тебя весь вечер коньяк, он купил три сорта рыбы горячего копчения (я знал этот магазин, мы туда ходили с тобой за продуктами, он рядом, там продают такую рыбу, как раз эти три сорта). Он пил коньяк, а для тебя он купил несколько бутылок сухого красного вина.

«Целовалась с бородатым? Ну что ты, милый, здесь никого не было,— с удовольствием солгала ты.— Никого». И ты вытаращила на меня свои фиолетово-синеватые гляделки. Тебе всегда нравилось лгать и выставлять, невинно выпучивать глазки: «Ну что ты, милый!»

Я решил проверить и влез в тебя. Катулл или кто там, помню, что древнеримский поэт, кто написал, что невозможно обнаружить след корабля в воде, был прав. Воистину так. Но не был прав, сказав, что невозможно определить следы пребывания мужчины в женщине. После ночи, проведённой с бородатым, его семенная жидкость впиталась в стенки, твои стенки, и теперь клейко липла к моему члену. Удовлетворённая и сонная, ты отзывалась на мой член слабо.

Непоёбанная некоторое время, ну сутки, женщина выделяет горячую и нелипкую жидкость, она как бы «писает кипятком» ещё неутолённой страсти. Утолённая страсть — липнет внутри. Твоя маленькая, узенькая манда — липла.

Мои воспоминания растаивают на моих очках, зимние, далёкие, как времена Карфагена. Это было в далёкое, ветхое время зимы, в последнем нашем совместном году, в 1998-ом, и прекратилось в конце марта. Ты устроилась (самое уродливое, что это я, я тебя устроил туда через моих знакомых американцев), устроилась в богатый иллюстрированный журнал «Ночная жизнь», и ты стала работать на Большой Никитской. Напротив или почти напротив Большого зала Консерватории — в розовом переделанном под евроремонт здании, с охранниками у входа. Ну и ты спуталась с боссом всей этой затеи, с главным редактором или с художественным редактором, или хер его знает с кем, с обоими вместе, как потом я себе воображал, мастурбируя на твою тему.

Всё так лихорадочно в несколько дней тогда кончилось. Я улетал 24-го в Новосибирск, таким образом, двадцать третьего ты должна была прийти ко мне вечером: ебаться, спать, жить на Арбате. Но не пришла и к ночи. Твой домашний телефон безмолвствовал. К утру ты нашлась, ты смеялась по телефону и сказала: «Вот верь не верь, но честное слово, мы всё ещё работаем, мы не закончили номер. Но мы его сдадим всем коллективом, правда, девочки и мальчики?» И там сзади дружным усталым фоном выкрикивали девочки и мальчики. Я верил, что ты, Лизка, в «Ночной жизни», что именно работаешь. У вас первый аврал нового коллектива, первый общий номер журнала. И вы его сдадите к утру. Верил. Но знал и то, что там уже есть самец, перед которым ты ходишь по-особенному, виляя своей жопочкой и мелкой мандой. И жопочка твоя много обещает, предчувствуя, как ей вставят. Потому что я помнил, как нашим первым утром в 95-ом году ты сказала по-деловому, проснувшись: «Слушай, если ты хочешь меня пользовать туда, ну в это, в попу, то можешь. Я этим занимаюсь».

Секретутка, программистка, дизайнер, дочь художника, девчушка из рок-магазина, выросшая в тонкую, пустую, бесплодную стерву со стрелками бровей. Ты была равнодушна, как время, как песочные часы. Тоненькая, с восхитительными сиськами, как удлинённые тыквочки на теле скелетика в 177 сантиметров. Особенно лиловые, большие женские соски с прожилками сводили меня с ума… О Лиза! Клочьями, неровно, как консервная банка вскрытая пиздёнка (бывает, когда на слишком толстой жести открывающий нож заносит не туда, он идёт прямо), ах Лизонька, тебе уже 29 лет!

Я уехал тогда в аэропорт, как будто мне воткнули иголки в яйца. Я полетел по приглашению Ассоциации Прессы, но сделал и свои дела. Проверил организацию НБП во главе с долговязой девицей Викой Поповой с голыми локтями. С повязкой НБП, как пионерка, девица 18 лет, ещё выше тебя, Лизонька! Но рядом с нею ходил её пацан, а я всегда был порядочным вождём, я не клал глаз на девочек партийных товарищей. Я вернулся в Москву 26-го и лишь к ночи отыскал тебя на работе. Часов в половине двенадцатого. «Сейчас поищу»,— сказал меланхоличный дежурный, и было ясно, что это уже не аврал.

— Алё,— сказала ты отсутствующим голосом, и стало ясно, что ты уже набухалась. Ты любила набухиваться к ночи.

— Это я, я прилетел,— сказал я,— приходи, я соскучился.

— Я не могу,— сказала ты,— у меня срочная работа.

— Тогда я сейчас приду,— сказал я зло. От Арбата до Большой Никитской мне было добираться минут десять.— Приду и поедем к тебе.

— Нет, не смей, не смей!— в панике сказала ты. («Срочная, срочная работа»,— пробухал где-то за Лизонькой мужской голос.) — не смей, не смей, у меня срочная, срочная работа,— послушно повторила ты. Послышался звук явственно разливаемого в сосуды вина.

— Я выхожу,— сказал я.

— Не смей, не смей!— слезливо закричала ты.

Я положил трубку.

И никуда не пошёл. I got enough. Ну да, я поимел достаточно всего этого. С другими, теперь вот с ней. Я приходил, кричал, скандалил, дрался, однажды вскарабкался по трубе в квартиру на крыше в Париже. О, каких только безумств я не творил в этой жизни ради обладательниц мокрых горячих дыр между ног! На сей раз я сказал себе: «Хватит!»

Впоследствии я не раз мысленно конструировал продолжение той сцены. Ты запаниковала: «Он сейчас придёт. Нужно уйти до его прихода. Он достаточно безумен, чтобы натворить здесь дел. Будет скандал. Нужно уходить. Схожу в нужник и бежим отсюда».

Ты встала. Тебя чуть бросило. «Ох»,— прошептала ты, улыбнулась и, поправив юбчонку, ушла. У двери ты ещё раз улыбнулась…

Олег вошёл, когда ты, расставив ножки, промокала себе письку. Он прижал руку к твоей голой дырке и отёр с твоих неудачно разрезанных половых губ последние капли. В этот момент ты стояла к толчку лицом, задом к двери. Юбка была задрана высоко на животик, а колготки висели у колен. Другой рукой он залез тебе под свитер и вытащил сиську из ячейки лифчика.

— Э-э-э, товарищ,— сказала ты, закрывая глаза,— что это вы делаете?

— Нас тут двое товарищей,— сказал Давид, запустив руку и схватив вторую сиську.— И сейчас мы тебя отделаем, как стая кобелей последнюю суку. Толстый Давид расстегнул брюки, брюки упали к туфлям, обхватив задик моей подружки, он сел на толчок и опустил её себе на колени. Олег целовал её в это время в губы и обеими руками мучил лиловые соски.

— Прекрасная жидовочка,— простонал Давид и сунул указательный палец Лизоньке в прямую кишку.

— Осторожнее, рыцарь,— простонала Лиза,— будь благоразумен, и прежде чем вставить свое горящее копьё, смочи отверстие жидкостью из обильно текущей манды прекрасной дамы…

Над дверью в камеру-карцер №13, где я лихорадочно нацарапываю эту порносцену, в фальшивую якобы решётку вентиляции встроена видеокамера. Настоящая решётка настоящей вентиляции установлена над туалетной вазой. Облегчиться? Но как… Я встаю, подхожу к туалету, открываю воду, поворачивая кран над вазой, снижаю крышку, достаю красный набрякший член и быстро мастурбирую над вазой. Мне 58, скоро будет 59 лет, а член доставляет мне множество хлопот. В тюрьме ебаться хочется ещё больше, чем на воле. Две третьих моих дней я встречаюсь с Суккуб — так зовут симпатичную девочку без головы, точнее, с размытыми чертами лица. Суккуб — девочка-толстушка. А ведь всем сведущим людям хорошо известно, что девочка-толстушка — это женщина.

Суккуб, девочка-толстушка, начинает соблазнять меня тем, что сидит, не замечая меня, на полу ванной комнаты на корточках. Сунув руку между ног, она мастурбирует. Нечистые трусики упали ей на щиколотки.

— Суккуб, гадёныш! Ты опять пакостишь! Встать!

Я не произношу эти слова, я их ей передаю беззвучно. Она ахает, вскакивает, платье не падает, но остаётся у нее на талии, скомканное. Забыв, что трусы сковывают её ноги внизу, она рвётся шагнуть, хочет убежать, но едва не падает. Разворошенная ею писька алеет из влажного куста волос. Между ног алеет раздражённая кожа пизды.

— Поднять трусы!— приказываю я.— Выше, на живот!

Она хныча натягивает трусы косо.

— Выше, чтоб впились в письку. Так! Стоп! Подыми теперь платье к подбородку. Прижми подбородком. Одной рукой мни свою сиську. Другую спусти под трусы и мни себе пизду. Сдвигай трусы вниз! И хнычь, хнычь!

Суккуб прилежно хнычет.

— А теперь выходи ты, хуй. Выходи! Садись!

Появляется он. Он без лица. У него есть торс, руки и хуй. Ему, как и мне, очень нравится Суккуб. Мы живём с нею вместе. Он садится на стул перед Суккуб. Он расстёгивает штаны и вынимает красный стоячий хер.

— Видишь, девочка, эту ялду? Сейчас ты на ней будешь кататься, как на палочке! Медленно поворачивайся задиком и продолжай хныкать!

Суккуб хнычет и поворачивается. В профиль видно, что у девчонки Суккуб выпуклый, надутый, как у рахитов или беременных, толстенький животик. Видны большие половинки задницы Суккуб.

— Наклонись вперёд!— приказывает Хер.— Теперь разведи руками свои булки! Ох, какие у тебя глубокие, большие булки, девочка! Наклоняйся ещё! Вот так! Обозначилась твоя дыра. Она мокрая! Она такая мокрая, потому что хочет получить мою красную палку в себя и потом долго ехать, подпрыгивая, ёрзать на этой палке. Дыра мокрая от волнения, от ожидания палки. Пяться сюда, девочка, ко мне на колени! Придерживай булки и хнычь. И оглядывайся на мой хер!

Суккуб пятится и хнычет. Хер хватает Суккуб за булки и, грубо поворачивая её голову, целует в губы, глубоко засовывая язык ей в рот. И насаживает девчонку на хер.

— Хорошо ли тебе, девица? Царапает ли хер твои стеночки?

— Царапает, папочка Хер. Царапает. Ой, давай кататься, скорее и быстрее! Быстрее! Скорее! Скорее! Быстрее! Скорее!

Хер подбрасывает Суккуб волосатыми коленками и приговаривает:

— Хуесос! Хуесос!— стонет радостная Суккуб,— Поехали! Поехали! Поехали!— в истерике орёт Суккуб.

Кончают они вместе.

— Засосала тебя,— стесняясь мычит обмякшая Суккуб.

В этой и подобных сценах похоти персонаж «Он» всегда анонимен. Я никогда не ревновал свою самку к определённой личности. Я ревновал свою самку к Самцу, а Самец — это тоже и я. В только что приведённой сцене соития с Суккуб Хер — это тоже я. У него нет лица и никаких личностных примет. В определённый момент он замещает меня, начинает произносить мои реплики. В сцене важна «Она». Она всегда имеет все личностные черты и детали, какие необходимы. Обычно «Она» — слепок с последней по времени возлюбленной. Это Лиза с чертами Лизы и Суккуб с чертами и деталями девочки N. А «Он» — это Хер и я. Я и хер. Или «они» — это хуй.

Тюрьма полна Лиз, Херов, Суккубов. Исходя из расчёта, это только у меня две пассии: Лиза и Суккуб, а в камере ещё двое обитателей: боевик и мошенник, и у них у каждого должны быть по две пассии, то всего в нашей камере присутствуют шесть пассий. А если у них по три сожительницы, что весьма вероятно, поскольку каждый из них на четверть века моложе меня, то восемь пассий присутствуют в камере №32. И мужчин-самцов в нашей камере, если исходить из расчёта, что у Лизы есть Олег и Давид, а у Суккуб кроме меня ещё есть любовник Хер; то есть в общей сложности трое. Кроме меня, с моей стороны обитают ещё трое. Если предположить, что столько же мужчин у боевика и мошенника, то получается что нас девять плюс три — двенадцать мужчин. Двенадцать мужчин и восемь женщин совокупляются, таким образом, в нашей камере.

Представьте себе, в камере размером 7,5 шагов в длину на 3,5 шага в ширину.

В этих расчётах зарыта загадка книг маркиза де Сада. (Правильнее называть его графом, г-н Топоров, ибо граф де Сад — его унаследованный титул. Титул «маркиз» он носил где-то в середине жизни, ещё до тюрьмы.) А именно здесь зарыта в этих расчётах загадка многолюдности книг Сада. Вы помните сюжет «120 дней Содома» — четыре старых развратника уединяются на зиму (отсюда 120 дней — четыре зимних месяца), где имеют каждый по энному мультиплицированному количеству женщин и мужчин. Эти женщины и мужчины того же характера, что и Лиза, Суккуб, Хер, Олег, Давид. Это тюремные призраки: Суккуб и её сестры и их Херы. Пирамиды тел на старых гравюрах, иллюстрирующих романы Сада, таким образом, не вымышлены — это реальные участники тюремных мистерий Сада. Пирамиды из тел готовы составить мы, несчастные узники, лишь бы кое-как удовлетворить свои желания, распалённые отсутствием женщин. В этих многолюдных (без преувеличения справедливо будет называть их «концертными») сборищах Дыр и Херов присутствует только одна материальная, живая субстанция — это сперма узника, расплёсканная меж грубых тюремных простыней.

Но эта сперма одновременно доказательство того, что призраки не менее вещественны, чем люди. Вовсе не напрасно средневековые монахи сурово карали себя, назначая себе ношение вериг и убивая плоть постами за совокупление с Суккуб, если монах был мужчина. К женщинам-монахиням приходил соблазнять их мужской призрак — Инкуб. Монахи и монахини так же сурово карали себя за связь с Суккуб и Инкубом, как за связь с живыми, облачёнными осязаемой плотью блудницами и блудниками.

О нет, Суккуб, толстая школьница! Для меня ты не греховна, я перевернул средневековое учение наизнанку, дабы хитрым зэкам наебать надзирателей и судейских. Ты, Суккуб — моя верная покорная рабыня с шелковистыми бёдрами. Сладкая рабыня, безропотно выполняющая все мои прихоти. Угодливо массируешь ты себе одну и ту же сиську, хнычешь, когда следует, и запускаешь себе руку в трусы. Суккуб, я люблю тебя. Я люблю тебя дольше, чем любил всех моих жён! Нестареющая, вечно дочка, вечно юная, о Суккуб!

Злые земные женщины, отвратительные «жёны», обывательницы, «тётки» поганые (я представил себе деформированные трупики моих жён, покорёженные временем), неотвратимо ковыляете Вы к исчезновению. Чур Вам, вон Вас, долой Вас!

Я никогда Вас не любил, стареющие организмы! А мой Суккуб вечно юн! У Суккуб пурпурные ласковые губки. И голубенькие круглые глазки.

О, пусть не беспокоится Док, пусть не беспокоится Тубиб! Пусть тихо молчат они в белых халатах! Я никогда и не хотел быть здоровым. Вопрос №461. Голоса? Разумеется, я слышу голоса, как же такой человек, как я, может их не слышать… Хотя в том мире, где живу я, в голосах нет необходимости. Мы элементарно передаём друг другу мысли любой сложности на расстоянии. Я выслушиваю голоса, просто чтобы досадить этим двум старикам в белых халатах — Док и Тубиб, знаменитые медицинские светила, знакомьтесь! Мистер Док, мсье Тубиб… Голоса, говорю, мне ничего не добавляют, и только из удовольствия похулиганить я ответил на вопрос №387 «Как часто Вы слышите голоса?» — «Да я только и делаю, что слышу голоса. Они посылают меня в Москву, и в Женеву, и в Сербию». А на вопрос №372 «Хочется ли Вам убить Ваших близких, если они с Вами не согласны?» я ответил правду. Мои близкие всегда со мною абсолютно согласны. Они повинуются мне без сомнений, без колебаний, без недовольных выражений лица. Они делают точно то, что я хочу. Хер подбрасывает школьницу Суккуб волосатыми коленками и проговаривает детскую считалку:

И радостно стонет растёршая свою письку на красной палке Хера Суккуб: «Поехали! Поехали! Поехали!» А потом шепчет: «Засосала тебя». Не было ещё случая, чтобы мои близкие меня ослушались. У меня исключительно доброжелательные близкие, очень-очень хорошие, потому зачем же мне их убивать?

Изложу ещё один аспект проблемы. А именно судебно-медицинско-уголовный. Аспект преступления, совершённого в отношении лиц, могущих быть квалифицированными как призраки. Наказуемо ли такое преступление, и если да, то на какое наказание следует рассчитывать маньяку, совокупившемуся с несовершеннолетним призраком, а именно это преступление я совершаю каждые двое суток из трёх, находясь в предварительном заключении в стенах Лефортовской тюрьмы, в правой верхней части буквы «К», предпоследняя камера от конца правой верхней ножки.

Суккуб — школьница. Хотя я никогда не спрашивал её, сколько ей лет, я полагаю, она несовершеннолетняя. Думаю, что, судя по её формам половозрелости, она вся уже распустилась до отказа, хотя паспортный возраст её — лет тринадцать-четырнадцать. На самом деле, учитывая съеденные ею тонны мороженого, сладкой сдобы, булочек, изготовляемых, как правило, мамами московских школьниц, а также то обстоятельство, что она родилась и проживает не в холодной пещере, а в тёплом гнезде родителей где-нибудь в Братеево, она всё же зрелая. Нужные кислоты, волосы на письке, сиськи — всё у неё есть, как и мокрота между ног. Меня занимает вот какая немыслимая догадка. Что в добавление ко всем моим статьям меня возможно судить ещё по статье 134-ой. «Половое сношение, мужеложство или лесбиянство, совершенное лицом, достигшим восемнадцатилетнего возраста с лицом, заведомо не достигшим четырнадцатилетнего возраста, наказывается ограничением свободы на срок до трёх лет или лишением свободы на срок до четырёх лет»,— гласит 134 статья УК Российской Федерации. Однако ещё строже наказывают «за те же деяния, совершённые неоднократно (а я с тобой совершал и совершаю это неоднократно, о мой Суккуб!), а также совершённые в отношении заведомо несовершеннолетней (а ты заведомо, о мой Суккуб!) наказываются лишением свободы на срок от четырёх до десяти лет».

В Уголовном кодексе в статье 132-й и 134-й в частности нет указаний на то, что закон также сурово наказывает «за те же деяния, совершённые в отношении несовершеннолетних» призраков. Призраки не упоминаются в Уголовном кодексе вообще, хотя для монахов и монахинь — как были для средневековых, так и есть для современных, призраки — материальная реальность. Они соблазняют и смущают. Неизвестно также, даёт ли закон поблажку тем преступникам, которые любят своих призраков чистой и нежной любовью. Как я тебя, Суккуб! Ради тебя я готов предстать перед самым суровым судом в мире, о Суккуб. Я попрошу, чтобы меня повесили, чтобы совокупиться с тобою на пороге смерти, о мой Суккуб с косичкой!

Разговор с русской интеллигенцией

Ночью в тюрьмах не выключают свет. До свободных людей этот феномен не доходит, как до жирафов. Да им и всё равно. Сколько раз я слышал известную блатную песню:

Слышал и не понимал истинного смысла. А когда сам оказался в тюрьме, всё встало на свои места. Ночи, полные освещения, не «огня», конечно, это автор для рифмы «огня» подсунул, чтоб срифмовать с «меня». Во всех тюрьмах, в Бутырке и Матроске, в девичьей Шестёрке, в Пятёрке, на Пресне, да повсюду — ночами и днём находятся зэки в жёлтом тумане света, достаточном для того, чтобы старшой в глазок мог обозреть их несчастные тела. У нас в Лефортово в дополнение к вечному слабому свету (лампочки постоянно меняют) наши зеленые военные унтера требуют, чтоб мы не закрывались с головой. Они боятся, что под покровом одеяла ускользнёт от них зэк, уйдёт из жизни в мир иной, натянув на голову пластиковый пакет или удавку, разгрызёт себе вены под одеялом, взбрыкнёт ножками и до свиданья! А правосудие останется неудовлетворённым — облизываться. Поэтому у нас в Лефортово не только не позволяют с головой накрываться, так ещё и все пластиковые пакеты неуклонно прокалывают во многих местах. Я защищаюсь от света следующим образом: складываю полосой вафельное полотенце и кладу его на лоб и глаза. Так и сплю. И чернильный штамп СИЗО зияет с полотенца.

Обычно я тотчас засыпаю. Несмотря на то, что сокамерники начинают возиться именно после отбоя. Поскольку их лишают телевизора, выключая розетку без церемоний, сокамерники начинают двигаться, производить большой шум. Ихтиандр именно после отбоя начинает мыть ноги. У Ихтиандра, здоровенного, пузатого, всклокоченного верзилы (по внешним данным он, скорее, подходит в пациенты «Серпов», шиздома имени Сербского, чем в обитатели Лефортово) странные общения с водой. Он любит открыть кран на всю катушку и долго с водою общаться. Из-за этого крошечная камера наша становится сырой, как общественный туалет. Вода, стекая в раковину, к тому же попадает затем в трубу, выходящую прямиком в «дальняк» — тюремный туалет, и низвергается сверху на дно «дальняка» шумной Ниагарой. Если Ихтиандр «плещется», то шум стоит такой, как мельница работает или горная река течёт. Я как-то назвал склонность пузана к воде «синдромом Ихтиандра» и заклеймил его за эту склонность. Особенно противно становится, когда Ихтиандр моет овощи. А он их моет по вечерам, когда готовит нам салаты, когда есть из чего готовить. Зрелище это не для слабонервных. Как маньяк, открыв кран на полную мощность, он чистит, моет, шумит, и всё это маниакальное действо продолжается гораздо дольше часа. Он трёт каждый овощ чуть ли не зубной щёткой. Я теперь стал хитрее и потому стараюсь задержаться в карцере, куда я хожу писать после обеда, как можно дольше, чтобы избавить себя от зрелища моющего овощи маньяка. Я теперь являюсь, когда он уже режет овощи. Ихтиандр скрутил за время моего пребывания в камере 32 крана… То, что он нездорово обращается с водой, не подлежит сомнению. Одновременно это его как будто патологическое влечение к чистоте соседствует с дикой грязью в камере. Явившись к ним в 32-ю, я чуть убрался у них, хотя бы взял тряпицу и стёр со стен трупики комаров, в изобилии прибитые тапком Ихтиандра к стенам. Нижнюю их грязь, на полу, я разгребать не стал. Под моей кроватью у меня в относительном порядке лежат на газетах продукты. Под кроватями сокамерников пространство забито их пожитками, старыми газетами…

Но вернёмся к Ихтиандру. После отбоя, ни раньше, ни позже, но именно после, когда следует ложиться в постель (в случае Ихтиандра «ложиться» никак не звучит, он и так лежит целый день на спине, или чешет живот, или занят вытаскиванием из носа сухих козявок), Ихтиандр начинает шумно мыть красный таз, вращая его в рукомойнике. Потом сливает воду в дальняк. Опять вращает таз — и так минут десять! Наконец он наполняет таз водой, ставит его на пол и тщательно моет, трёт одну волосатую, большую ногу. Затем сливает воду, вновь моет таз (но уже минуты три всего), ставит на пол, погружает и моет в нём вторую ногу… На воле я бы дал ему по голове тазом и тем, возможно, излечил бы его от синдрома Ихтиандра, но здесь, в вынужденном тюремном общежитии, я переношу своё внимание с Ихтиандра на содержимое моей головы. Это самое разумное, что я могу сделать. Ихтиандр сидит в тюрьме уже четвёртый год, крыша у него давно съехала, посему пытаться воздействовать на его водолюбовь бесполезно. Возможно также, что и на воле крыша у Ихтиандра уже была набекрень. На второй или третий день после моего вселения в камеру 32 Аслан сообщил мне (Ихтиандра не было, его вызвали к адвокату), что наш сокамерник, по всей вероятности, стукач. К такому выводу пришёл Аслан вместе с моим подельником Сергеем Аксёновым ещё летом, когда Аксёнов сидел в камере 32. Ихтиандр подозрительно интересуется деталями чужих дел. Его интересует «ну что сказал адвокат», когда я возвращаюсь со свидания с адвокатом, что мне пишут в письмах, короче, он ведёт себя, как классическая сука, выдавая себя за общительного болтуна. И даже имеет наглость обижаться на то, что я неизменно отказываю в удовлетворении его любопытства. История его перевода из Бутырки в Лефортово (а он, как и Лёха, переведён сюда из Бутырки и, как и Лёха, ностальгически вспоминает Бутырку, как рай) так же маловразумительна, как и история перевода оттуда Лёхи. Согласно Ихтиандру, его уже судили за мошенничество и приговорили к шести годам лишения свободы. Он якобы сидел себе спокойно и ждал перевода в сортировочную тюрьму на Пресню. Вместо этого его перевели в Лефортово и якобы проводят его сейчас по делу о фальшивых авизо. Вероятнее всего, всё это ложь. Куда более правдоподобной выглядит версия, что в самом Лефортово нелегко найти стукачей, здесь сидят очень серьёзные люди, потому ФСБ импортирует стукачей из Бутырки. Все «переведённые» из простых тюрем выглядят подозрительно. Но сокамерников не выберешь, потому я кладу полотенце на глаза, пусть плещется Ихтиандр, кто бы он ни был, сука и маньяк или просто маньяк. Боевик Аслан смотрит приглушённый мой телевизор, сериал «Крот»… Занудные голоса гундосят о преступлениях, но с такими голосами и преступления тоже занудные, выдуманные советским недоделком-режиссёром. Аслан сидит на корточках перед телевизором. Я обращаюсь к Бродскому, завожу беседу. Последнее время я всё больше общаюсь с мёртвыми.

Я:
Ты остался позади, Иосиф. Я тебя уделал в нашем соревновании. Тюрьма меня возвеличивает. Даже страшно. Здесь я омываюсь водами вечности, здесь я превращаюсь в бронзу, начиная снизу, с ног. Верхняя часть тела, где сердце и голова, ещё живые, а внизу уже статуя самого себя начинается.

Бродский (мрачно)
Я всегда тебе говорил, что ты расчётливый тип. Всё рассчитал и проигрываешь свою жизнь, как по нотам.

Я
Я не рассчитывал свою жизнь. Я её пророчески предвидел. Вот из «Истории его слуги» строки попытаюсь вспомнить:

«Если ты хочешь написать книги, основать партию или религию, скорей, скорей поторопись. Всё должно быть закончено до 2000–2005 года, до превращения в ничто, до возвращения из солнечных каникул в вечность».

Это написано в 1980 году. За 21 год, прошедшие с тех пор, я основал газету, партию. Правда ещё не основал религию, но у меня остаются четыре года. Где, как не в казематах тюрьмы XVIII века, основывать религию.

Бродский (так же мрачно)
Скажи спасибо ГэБэ. Они сделались ещё тупее, чем в моё время.

Я
У нас с тобой общее время. Просто ты почувствовал, что стал не нужен и ушёл. Ты мог ещё тянуть. Но твои неспешные философские мудрые стихи никому стали не нужны в лихорадочную эпоху войн и сказочного обогащения. Ты знал это. Признайся, что ушёл по собственному желанию. Тебе ли, Иосиф, таиться от меня. Мы ведь с тобой друг друга без слов понимали, сознайся. Взглядами. Молчаниями оперировали.

Бродский (грустно смеётся):
Отстань от мёртвого, Эдик!

Я:
Меня тоже трудно назвать живым. Я уже полубронзовый снизу.

Бродский:
Не заебало тебя ещё всё это?

Я:
У меня долг перед ребятами. Перед партией. Хочу снабдить их всем необходимым для Победы.

Бродский:
Героя хочешь доиграть?

Я:
Хочу забраться как можно выше. Учить хочу. Есть чему учить. Собрал за свою жизнь некоторое увесистое количество правд, истин и мудростей. Хочу в последнюю треть жизни научить этим правдам, истинам и мудростями пацанов. А что, есть куда спешить, у вас там что, крайне интересно?

Бродский:
Да нет тут ни хера, Эдик. Мгла какая-то серая. Слышатся шорохи, шаги, свет, хуйня какая-то. Мы возникаем только вследствие сильного импульса от вас, живых. Мы — в вашем представлении, вы — в нашем. Ну то есть как в связи по рации. Приём? Как меня слышите? Приём? Конец связи.

Я:
Я так и думал. Слушай, тебе ведь нравился мой «Дневник неудачника». Ты сам бы хотел такое написать… Я видел в кафе «Моцарт», ты ревнивыми глазами листал «Дневник». Остановился ты, помнишь, на куске

«Какое неземное было адски-райское время… когда Елена ушла от меня… На зимнем нью-йоркском ветру бродили саблезубые тигры и другие звери ледникового периода… Трещали раздираемые небеса… И я, тёплый, влажный и маленький, едва успевал отпрыгивать от зубов, утроб и когтей… И страшным грохотом звучали… слова философа-горбуна: «Несчастнейший — он же и счастливейший… Несчастнейший — он же и счастливейший…»»

Бродский:
Твоя лучшая книга, Эдик, «Дневник неудачника».

Я:
Там столько оказалось пророчеств, Джозеф! Я писал её в 1976 и 1977, несколько кусков добавлены в 1978 году. Я тогда был так беден, так унижен, так несчастен, как Гитлер в Вене, что обрёл дар дальнобойного страшного ясновидения, сквозь толщу годов далеко вперёд увидел. Там даже видения разрушенного Нью-Йорка есть. После всего, что случилось в сентябре…

Бродский:
А что случилось?

Я:
Три гражданских самолёта, угнанных неизвестными, предположительно, мусульманами, вонзились: два — во Всемирный торговый центр, один — в западное крыло Пентагона. Всемирный центр в результате обрушился. Погибло около семи тысяч человек…

Бродский
Ни хуя себе! Довыёбывались! Долго напрашивались.

Я
Ясно было, что они величественно падут. Что их постигнет участь Карфагена.

Бродский:
Эдик, они себя всегда за римлян принимали. Хм… И что, велики разрушения?

Я:
Весь «даун-таун» был завален обломками. Вплоть до Канал-стрит доступ был закрыт полицией.

Бродский:
Ровно за 225 лет до этого, в сентябре 1776 года Нью-Йорк выгорел ровно на j, пятьсот домов выгорели. В городе тогда стояли англичане. Англичане поймали и повесили за поджог несколько человек, в том числе и молодого колониста Натаниэля Хейла. Генерал Джордж Вашингтон стоял на Гарлемских высотах и обозревал пожар с удовольствием. Он хотел выкурить англичан из Нью-Йорка. Вашингтон тогда обмолвился: «Провидение или какой-нибудь добрый человек сделал для нас больше, чем мы были готовы сделать сами». Ты, предполагаю, рад катастрофе, Эдик, как Вашингтон?

Я:
Как сверхъестественно сбывшемуся одному из моих желаний — рад. Я также рад, что восторжествовала справедливость. Я всегда на стороне справедливости. Ведь Соединённые Штаты давно нарушили все законы, и божьи и международные. Вот их и постигла заслуженная кара. К тому же, перед подобным глобальным разломом человеческой психики поневоле преклонишься. А с Вашингтоном мы родились в один день оба, 22 февраля, с дистанцией в 211 лет.

Бродский (задумчиво):
Вот как?

Я:
Так что я с удовольствием повторяю за генералом слово в слово: «Провидение или какой-нибудь добрый человек сделал для нас больше, чем мы были готовы сделать сами».

Бродский:
В твоём «Неудачнике» есть что-то про маму, 1999 год, электрический стул, тюрьму…

Я (неуверенно):

«Электрический стул — это больно и неприятно, как живот перед экзаменом схватило… Маму, привезённую из России в каком-нибудь 1999 году… Я — мечтатель, «дример», как сказала мне девушка Вирджиния… Я умру в тюрьме или на виселице, как увидел я сам»…

Куски вот всплыли, многое забыл.

Бродский:
Тюрьма у тебя есть, самого жёсткого свойства, но что, электрический стул, виселица у чекистов имеются в наличии?

Я:
Статьи у меня, Джозеф, как тяжкие каменные плиты. 205-я — «Терроризм» — предусматривает до 20 лет заключения, 208-я — «Создание незаконных вооружённых формирований» — до семи лет, и даже 222-я — «Покупка оружия и взрывчатки» — до восьми лет. Вот уже путём сложения все тридцать пять.

Бродский:
Они что, ввели путём сложения, как в Штатах?

Я:
Ну да. В первоначальном тексте обвинения предполагалось также обвинение по 278-й статье — «Захват власти», но от предъявления этого обвинения следствие отговорила прокуратура.

Бродский (свистит):
Да, не маслице-фуяслице… Это тебе не маслице-фуяслице, круче, чем у Исаича, портянку его дери.

Я (ехидно):
И это не тунеядство, не ссылка в Архангельскую область на 101-й километр от Петербурга.

Бродский:
Кончай подъёбки… Ну и что общественность?

Я:
И в хуй не дуют.

Бродский:
Чего и следовало ожидать. Никогда, мягко говоря, храбрыми не были так называемые «русские интеллигенты». Скорее трусливое отродье.

Я:
Но тебе-то грех… Тебя-то они защитили…

Бродский:
Меня защитил Запад. И евреи. Тебя Запад защищать не будет. Запад теперь в одной лодке с Россией плывёт. И евреи тебя защищать не станут, зачем ты им сдался. Ты за палестинцев всё писал. Напророчил сам себе со страшной яростью. И ясностью. Надо же… Свою судьбу, следовательно, знал. Я вот свою никак не предвидел. Приблизительно… (Думает.) Ты хочешь, чтоб я тебя пожалел? Заступиться с того света я за тебя не могу… Я думаю, такая судьба должна тебе страшно льстить, выглядеть для тебя, как полное подтверждение твоего морального превосходства, величия и гениальности. Ты же не собирался умирать в постели… Ну вот, добился… За что боролся, на то и напоролся. (Последние слова звучат с заметным раздражением.)

Я:
Тебе неприятно, что я тебя обставил, а ты уже ничего не можешь сделать, поскольку ты ушёл раньше. Проклятый поэт всегда будет предпочтителен юношам следующих времён. А поэт-лауреат, пусть даже и Нобелевской премии, выглядит, как геморроидальный старикашка-филолог перед Байроном — властителем душ.

Бродский (с обидой):
Сиди тогда, проклятый поэт, в своей вонючей камере с этим Ихтиандром один… (Исчезает.)

Я (закрываясь одеялом с головой):
Когда я начинал писать, я не рассчитывал на такие результаты. На такую судьбу сверхсуперстар, судьбу мегастар, культовой фигуры. Разумеется, я больше, чем писатель, я — культовая фигура. И здесь я гениально напророчил в понимании себя. Разве не я написал текст «Мы — национальный герой» ещё в 1974 году, когда мало что ещё предвещало в несомненно одарённом богемном поэте того мрачного узника, наполовину бронзового, каковым я лежу в этот вечер 19 октября в тюремной камере №32, в русской Бастилии. Как я сумел 27 лет тому назад приподнять угол довольно обычного холста «Сегодня» и увидеть за ним «Будущее»? Как? «Стока-стока о тебе в Интернете»,— пишет мне моя крошка Настенька. А о ком ещё можно беседовать этим пассивным педикам из Интернета? Есть там, правда, и горстка нормальных пацанов, плавают в виртуальности… Привет, пацаны, вам от полубронзового истукана…

Когда я начинал писать, я не рассчитывал на такие результаты. Жизнь мне испортил, к стихам меня пробудил Александр Блок — самый испорченный русский поэт. Я обнаружил старую, аж жёлтую хрестоматию русской литературы для старших классов школы на полу в нашей общей для всей квартиры ванной комнате. Горячей воды в посёлке ещё не было, и ванная комната использовалась как склад. Умывались же на кухне. Хрестоматия, жёлтая, массивная, как кусок сыра, бессистемно выглядывала из-под чугунного тела ванной. (Мне бы догадаться, что её подсунули как приманку, как сыр! Колченогий Дьявол подсунул.) Именно в хрестоматии я обнаружил стихотворение «Незнакомка», совратившее меня. Как могла хрестоматия попасть в ванную комнату квартиры номер 6, дома номер 22 по Поперечной улице Салтовского посёлка города Харькова?

Вероятнее всего, хрестоматию завезла одна из четырёх девочек-студенток во главе с наследницей квартиры Тамарой Печкуровой. Хотя все четыре обучались в вузах Харькова техническим наукам, полагаю, кто-то из них завёз для души и хрестоматию. Печкуров был майором, сослуживцем отца, ему успели вручить ордер на обладание двумя из трёх комнат нашей квартиры, одну комнату отписали нам, семье Савенко. А майор взял да и скончался вскоре от лейкемии — рака крови. Комнаты отнимать не стали. Комнаты остались жене и двоим детям: Тамарке и Володьке. Жена захотела переехать и переехала из Харькова на свою родину в город Ивано-Франковск в Западной Украине, а дети учились последовательно в харьковских вузах и были нашими соседями…

Короче, лежит, высовываясь из-под ванной, жёлтый брикет книги. Пятнадцатилетний отрок наклоняется, подымает книгу с плиточного пола. Открывает, начинает читать. До этого отрок ненавидел стихи. И вдруг через «Незнакомку» к нему приходит женщина. Проститутка. То есть профессиональная женщина. Творцы всегда любили и чувствовали проституток. (Он ещё не творец, но чувствует!) Бодлер, Ван Гог, Тулуз-Лотрек, тот же Саша Блок, я — грешный, уже немалая толпа. А если вспомнить глубже, соперник Христа Симон-маг возил с собой повсюду проститутку и называл её Еленой Прекрасной. Симон-маг, по преданию, мог летать, и на закате летел над Иерусалимом, но кто-то из пророков сбил его силою воли, а жаль. Симон-маг — один из моих любимых героев. Среди окружавших Христа женщин было немало проституток. Мария Магдалина — лишь самая известная. Она вымыла Христу ноги и высушила своими волосами, что, должно быть, очень приятно…

Женщина склонилась над подростком, у которого ещё не было женщин. Пахнула на него винищем и духами. Блок описал в «Незнакомке» кабак в дачном Сестрорецке, что под Петербургом, кабак на железнодорожном вокзале. Туда приходила одна тварь… И вот он написал об одной твари. Чтобы сын капитана Эдька Савенко прочёл и втюкался, втюрился вдруг в проститутку, в запах винища, в проститутский образ жизни, через стихи:

Если воспринимать буквально и только зрительно, то получается картина бельгийского сюрреалиста Рене Магрита: каменистый охровый берег, и на нём цветут очи, окаймлённые перьями страуса. Несколько бессмысленные визуальные образы. На самом же деле это гипнотический сеанс не визуального, но звукового оболванивания подростка. «АУСА ЕЁННЫЕ, гу, гу» — вот к чему всё сводится. К шаманской краже души. Украл мою душу Блок. Позвал меня Блок Крысоловом за собой, и по этой дорожке я и пошёл и пришёл в конце концов в тюрьму. Моя мать недавно давала в Харькове, уже восьмидесятилетняя, интервью поэту Диме Быкову для еженедельника «Собеседник»: «Мы понимали, что он не такой, как мы. Он всегда был не такой как мы»,— призналась мать. То есть я родился уже порченым, а потом мою душу и вовсе украл умелый ловкий человек.

Со мной ему повезло больше, чем с Любой Менделеевой.

Я думаю, всё происходит следующим образом. Маг передаёт свою тайну другому и делает его магом. Это не значит, что они физически встречаются во времени, хотя, может быть, бывает и так. Или встречаются они через посредника. Как Ницше и Фрейда связала странная Лу Саломе, якобы женщина, дочь русского генерала. А Достоевского и Розанова связала Надежда Суслова. А меня это шаманское «АУСА ЕЁННЫЕ, гу, гу» совратило. Как вампир, укусил меня Блок, и я стал вампиром. И укушу своего сына капитана в свой черёд.

Как бы там ни было, я вышел из ванной всклокоченный и обновлённый, и перерождённый. Просто как вселился в меня «Не я». Был я кошкой, а стал тигром. Я до сих пор испытываю удивление, почему я не прохожу сквозь стены. Ведь судя по тому, что во мне пылает, куда как естественно проходить сквозь стены. Но если не проходил сквозь, то я обрёл дар всё видеть… Я разительно увидел окружающее увеличенным и усиленным в резкости в десятки раз… Через несколько дней со всем классом мы отправились на похороны матери моего школьного друга Витьки Ревенко. Эта сцена есть в моей книге «Подросток Савенко». Но в сцене нет нужной глубины… На самом деле там зловеще ползали, оставляя мокрый след, уродливые страшные улитки. На лопухах чёрным мешком висел громадный паук, красавица-девочка Женя Лазаренко странно воняла из-под юбки и скалилась… В деревянном доме жутко, со слюной, выли над умершей матерью Ревенко старухи…

Боевик Аслан:
Эдуард, Эдуард, открой лицо!

Я:
Что случилось?

Аслан:
Старшой велит открыть лицо.

Я (приподымаясь):
Живой я. Свежий. Лежу, мечтаю.

Унтер-офицер (в кормушку):
Правила давно читали?

Я (встаю):
Виноват. Исправлюсь.

На самом деле в правилах поведения задержанного, обвиняемого и осуждённого насчёт того, чтоб одеялом не закрывать голову, такого нет. Там есть про носки, не более двух пар, про костыли даже есть, но отношения головы задержанного, обвиняемого или осуждённого и казённого одеяла правилами не определены. Пререкаться нет желания, вот в чём дело. Легче сказать: «Виноват. Исправлюсь». На самом деле меня, как и горбатого, исправит могила. Но не скажешь же: «Меня укусил Александр Блок». Отправят на Серпы и заколют.

Шемякин:
Тебя заносит.

Я:
Чего, Мишаня?

Шемякин:
Когда я выходил с передачи Гордона, меня отозвал твой посланник и передал твою просьбу помочь, чем могу. Я своё обещание выполнил.

Я:
Ну и?

Шемякин:
Я говорил о тебе с Путиным.

Я:
Ну и?

Шемякин:
Меня просили с прессой на эту тему не распространяться. Но поверь, я о тебе говорил.

Я:
Причём здесь пресса? Я — заинтересованное лицо. Я не просил тебя говорить обо мне с Путиным, но если уж ты разговаривал с Президентом обо мне, то расскажи.

Шемякин:
Чтобы назавтра это появилось в «Лимонке»? Нет. Я считаю тебя очень талантливым, но ты занимаешься большой глупостью. Я знаю твою так называемую партию. В основном состоящую из молодых, вспыльчивых ребят. Дело зашло далеко у вас, вам хочется действовать, обращать на себя внимание…

Я:
Это тебе Путин сказал?

Шемякин:
Это я тебе говорю… Но все шишки будут сыпаться на тебя. Ты ведь идеологический лидер. В одной из газет я читал большую статью в твою защиту, и человек, желавший тебе помочь, на самом деле оказал медвежью услугу. Там были выписки из твоих манифестов: глава партии распоряжается жизнью и смертью своих подчинённых. Ты понимаешь, как это сегодня воспринимается? К сожалению, тебя заносит. Ты помнишь, ты предлагал мне вступить в свою партию, предлагал пост министра культуры…

Я:
Миша, на самом деле я бы тебе никакого поста не дал. Ты бы не справился. Я хотел всего-навсего вытянуть из тебя денег на партию.

Шемякин:
ТЫ…ТЫ…

Я:
Угу, твой друг Лимонов, которого ты вызывал среди ночи в Нью-Йорке и Париже, чтоб я спасал тебя. Однако тебе ничто не грозило никогда, ты — воплощённый здравый смысл. Тебе нужен был свидетель твоих якобы безумств. Ты хитрил и начинал бросать деньги и пепельницы в своих женщин и собутыльников только в момент, когда я появлялся на пороге. Таким образом, с помощью меня и ещё нескольких лиц, использованных для той же цели, ты прослыл буйным гулякой и безоглядным безумцем. Однако взаправду тебя никто в этой жизни даже не поцарапал, и шрамы ты сам себе нарезал постепенно. Расчётливо. Меня, возможно, заносит, но твоя проблема в том, что тебя не заносит.

Шемякин:
ТЫ…ТЫ…

Я:
Мишка, однажды я подошёл к двери твоего номера в «Хайт-Редженси Отель» в Нью-Йорке и приложил ухо к двери. Ты о чем-то спокойно разговаривал со своей графиней, помнишь, была у тебя такая. Когда же я постучал и вошел, ты заорал и бросил в неё пепельницу. Если хочешь знать, я больше любил общаться с твоими женой и дочкой. Они были симпатягами, кормили меня, Доротея училась во французской школе, была панкеткой, и вместе мы ходили на концерт «Клэш», в то время как ты пускал пыль в глаза заезжим москвичам, выгуливая их в «Царевиче»…

Шемякин:
Дыр бул щил… Твою, Лимона, мать…

Я:
К тому же Доротея была уже тогда классной художницей…

Издатель:
Я бы не хотел, чтобы наше издательство обвинили в финансировании деятельности НБП. Да я и не хочу такую деятельность финансировать. И вообще мне очень не нравится, когда авторы, даже любимые мною, пытаются давить на издательство в том, какие книги издавать.

Я:
Э, э, полегче. ФСБ, точнее, мой следователь, всего лишь попросил от Вас справку как доказательство, что Вы действительно выплатили мне сумму в пятнадцать тысяч долларов за издание двух моих произведений: книги воспоминаний «Книга мёртвых» и расследования «Охота на Быкова». А Вы тотчас и струсили. Следователь уже шесть месяцев не выдаёт мне деньги, потому что у него душа Инквизитора, палача. Но я пожаловался три раза Генеральной прокуратуре, и прокуратура велит следователю отдать конфискованные у меня частные деньги. От Вас требуется лишь подтвердить, что мои деньги — чистые. А какие это книги я Вас заставлял издавать?

Издатель:
Все Ваши предложения об издании Ваших социально-политических книг мне не интересны, мы очень редко издаём nonfiction, кроме того я люблю Лимонова-писателя и равнодушен к Лимонову-политику. Это как минимум.

Я:
Когда «роман» «Это я, Эдичка» вышел в 1979 году, он был расценен читателями именно как социально-политическая книга. Эмигранты обвинили меня в том, что я продался КГБ. Когда вышла на французском языке моя книга «У нас была Великая Эпоха», то французские газеты назвали меня «певцом Сталинизма». А когда в 1993 вышел в Париже «Дисциплинарный санаторий», очень крупный французский критик Мишель Поляк назвал меня «философом для скинхэдов». Я хочу сказать, что все мои книги социально-политические. Других я не пишу.

Издатель:
Я очень расстроен тем, что Вы отвергли все мои предложения. Прежде всего по поводу трёх романов. Я уверен, что Ваши романы войдут в школьные учебники, даже если они остое…нили самому автору. А все предложения об издании Ваших социально-политических книг мне не интересны, повторяю…

Я:
Вы не хотите меня услышать, Вы не понимаете, что Лимонов — автор книги лекций «Очертания будущего», она сейчас печатается в газете «Лимонка» из номера в номер,— тот же Лимонов, что и автор «Эдички». Одно и то же лицо. Он лишь с годами прояснил своё видение мира, и теперь картина того братства ребят и девушек, братской семьи, о которой он мечтал, бродя в то далёкое жаркое лето 1976 года по Нью-Йорку, дана им в «Очертаниях будущего». Я всегда был, есть и до последнего вздоха останусь социально-политическим автором. В этом моя сила. Если Вы этого не понимаете, то Вы близорукий издатель. Как можно разрезать меня на писателя и политика, объясните? Подозреваю, что если бы в 1976 году неизвестный никому Эдуард Лимонов принёс бы Вам книгу под названием «Это я, Эдичка», Вы бы её не напечатали, сославшись на то, что это социально-политическая книга. И заподозрив, что это nonfiction, a вы очень редко издаёте nonfiction.

Издатель (молчит, слышны звуки его дыхания):
Ху-фу, Фу-ху — Хух…

Я:
Вам следует продолжать издавать Довлатова, это политически корректный писатель, как Вы — политически корректный издатель. Я — политический писатель и политический заключённый. Вы сумели один раз зацепить деньгами писателя Лимонова, ну а вкуса, силы и мужества, и веры не хватает, чтобы продолжать быть его издателем. А ведь много веры и не нужно. Я уже крупнейший писатель современного мира. ФСБ и тюрьма постараются, сделают меня Великим.

Издатель (фыркает):
Кхе-кхе…

Я:
Я с Вами разговариваю без сюсюканья, без умолчаний, без жеманного кокетства живого человека. Я наполовину бронзовый и потому называю себя «Великим писателем» as a matter of fact, как бизнесмен назвал бы «обширными» какие-нибудь залежи урана или самым крупным в мире назвал бы, скажем, тракторный завод. Мне брехня давно уже не нужна. Брехня и ложная скромность унизительны. Но продолжим… Вы хотите от меня роман, но я их не пишу — последний написан в 1990 году. Ещё в середине 80-х годов критик Николь Занд догадалась и писала в «Ле Монд» обо мне: «Его роман — его жизнь». Вот и печатайте главы моей жизни. Каждая глава моей жизни — мой роман. Вы здесь в России не чутки, как брёвна или как сапоги. И не развиты.

Издатель:
Что касается аванса за «Монстров» и «Книгу воды» — могу предложить в рублёвом эквиваленте 2.500 долларов США. А там уже будем надеться на хорошие продажи.

Я:
Мне мало этих денег. И мне непонятно, почему за «Книгу мёртвых» Вы выплатили мне десять тысяч аванса, за книгу о Быкове — 5 тысяч долларов и так и не начали выплачивать проценты с продажи, хотя ведь сами писали мне в тюрьму, что ««Охота» продаётся очень хорошо». Что, в течение полутора лет моя цена как писателя драматически уменьшилась в четыре раза? Этого быть не может, потому что пол-России осведомлено о том, что я в тюрьме. У меня складывается впечатление, что Вы пользуетесь тем обстоятельством, что я нахожусь в тюрьме.

Издатель:
По поводу Вашего последнего письма. Мне неприятно и жаль, что Вы пишете о том, что Вам приходится выпрашивать и ждать денег. Это неправда, мы за всё заплатили далеко вперёд.

Я:
Поскольку все мои деньги конфискованы следствием, то даже продуктовые посылки в тюрьму мне оплачивает мой защитник. Пребывание в тюрьме, кстати,— дорогое удовольствие. Я предполагал, что пребывание в тюрьме даёт мне право на некоторые небольшие льготы в отношениях с моим издателем, как-то: дружеский аванс, какие-то деньги в счёт публикации следующей книги. За мной долгов не числится, первая же книга вернула бы Вам эти несколько тысяч долларов. Вы ведёте себя хуже, чем когда я был на свободе…

Аслан:
Эдуард, у тебя больше не осталось твоего шоколада?

Я (шуршу бумагами):
Держи! Осталось немного…

Аслан:
Спасибо партийцам.

Нет, Издатель не понимает, кого он издаёт. Такое может быть. Близкие даже люди однажды перестают понимать, кто ты. Моя первая жена Анна знала лучше меня мои стихи, но, расставшись со мной, потом не могла понять последующего моего творчества… Ни жанра, ни смысла текстов «Русское» и «Золотой век». «Что это? Зачем?» Когда я написал мой первый роман, те, кто любил мои стихи, говорили мне: «Поэт ты отличный, а вот проза тебе не удается. Ну зачем ты стал писать прозу? Только позоришься с этим…» В 90-е годы те, кто был в восторге от моих «романов», не захотели понимать мою журналистику: «Ты отличный писатель, зачем ты лезешь в беллетристику? Пусть этим занимаются бесталанные патриоты, но ты — в «Савраске»?!» Они морщили носы и считали, что я загубил свою репутацию тем, что стал публиковать статьи в «Советской России». Впоследствии суждено было появиться и тем, кто любил мою журналистику, но не верил в мой политический талант. «Журналист ты был от Бога, но в политике, в политике ты ничего не понимаешь. Политика — грязное дело»,— говорили они снисходительно и банально.

Если бы я слушал моих близких и окружающих меня людей, я бы так и остался умеренно пьющим московским поэтом, в треснувших очках и с корявой физиономией. И сейчас выдёргивал бы морковку со своих шести соток, задумчиво отирал бы её о фуфайку и хрустел бы морковкой, разговаривая с соседом о первых заморозках. А не сидел бы в Бастилии как государственный преступник. Напрашивается только одно возможное объяснение поведению близких: люди по природе своей реакционны, неподвижны, они совсем не хотят, чтобы ты был больше их. Они намеренно тянут тебя назад, в свой вонючий улей. Помню, алкоголичка Наташа Медведева, жена, радовалась, когда мне случалось напиваться. «Edward, She is very happy to see you drink»,— с изумлением открыл мне наш общий друг Тьери Мариньяк. Это всё происходило в середине 80-х годов в Париже. Выглядело её удовольствие якобы непонятным и неуместным. Мне её удовольствие по поводу моего состояния опьянения было куда как понятно. Чрезмерно выпив, я опускался на один уровень с нею, во мне обнажалась человеческая слабость. Люди (и близкие) хотят, чтоб их кумиры, любимые так же вывозились в дерьме, как они сами, не высовывались, не возвышались. Мои жёны и близкие хотя и хотели быть жёнами Супермена и Железного человека, радовались проявлению моих слабостей. Род человеческий всегда тянет свои жирные пухлые ручонки к Герою: «Сойди к нам в жидкое месиво, будь, как мы!» А я бил их по рукам, а я кричал своей женщине: «Ты ленива! Подъём, в строй, совершенствуй себя!» Толпа не любит жить с героями. Пока я не пришёл в камеру 32, они себе спокойно храпели до обеда, возились до полуночи, а появился я, и им пришлось почувствовать себя виновными перед самими собой. Я говорил им: «Учите английский, используйте время, ходите на прогулку, не то у вас атрофируются ноги, занимайтесь спортом». Им пришлось переживать меня недели две, они пытались подражать мне, мы пошли все трое на прогулку… Первым отстал Аслан… Ихтиандр продержался дольше и импульсивно, с перерывами ходил на прогулки. Потом, к его счастью, началась осень и появился предлог не ходить — дождь, он радостно дождём и воспользовался, хотя одна треть прогулочного дворика закрыта железной крышей. Человек слаб и не терпит возле себя возвышающихся людей: Ихтиандр едва ли не каждый вечер канючит, что вот в Бутырке бы… Я для него слишком активен, и он имеет в виду, что в Бутырке бы меня поставили на место… Ибо я камень, брошенный в их стоячий пруд.

Газета «Коммерсант» задала вопрос французскому писателю Эммануэлю Карреру: «Какого Вы мнения об Андрее Макине?»

Э.Каррер:
Честно говоря, я не очень люблю его произведения. За «Testament» он получил Гонкуровскую премию. Добрая и искренняя книга, но для меня немного скучная, поверхностная… Я встречал в Париже ещё одного русского писателя… Эдуарда Лимонова. Где он, кстати, теперь?

«Коммерсант»:
Сидит в тюрьме. У него сложная репутация левого экстремиста, и о своей партии он сейчас думает больше, чем о своих книгах.

Э.Каррер:
Вот повезло ему! Я гораздо больше люблю писателей с плохой репутацией. Скандальный Лимонов для меня интереснее, чем приглаженный Макин.

Каррер сам если не приглаженный, то причёсанный. У него есть роман «Усы», где рассказывается, как приличный член общества, бизнесмен, сбривает усы, но окружающие его люди не замечают изменения в его внешности. История с усами.— повод для обличения безжизненного безразличия буржуазного общества. Но Каррер, какой он ни есть буржуазный, хотя бы понимает, что стыдно быть буржуазным, политкорректным, что это своего рода умственная и родовая неполноценность: быть буржуазным. Что это мелко. Что быть буржуазным — это как признаться: «Вот я — не очень умный, Вы знаете». У француза хоть шевелится в подкорке, что стыдно быть этаким Макиным, что стыдно быть скучным и поверхностным, пусть и добрым. Каррер знает, что злые, неправильные, сидящие в тюрьмах, антибуржуазные, пруклятые писатели приносят человечеству больше озарений и дают пинков, чем Макины. Мы — камни, взрывающие ваши болота! Француз Каррер понял и позавидовал Лимонову, потому что во Франции есть традиция де Сада, Бодлера, Селина, Жана Жене. В России? Первого нашего поэта Василия Тредиаковского при дворе били палкой. Все последующие наши писатели старались быть политкорректными. Проклятым был Чаадаев, Герцен был пруклятым, но умел устроиться. Крайне не повезло Чернышевскому — после чуть ли не двадцатилетней каторги умер в Астрахани… Нет у нас проклятой традиции, хотя отдельные проклятые писатели были. Впрочем, они не были тотальными бунтовщиками, их бунт был в основном антисамодержавным, политическим.

Ну конечно, они слышали тут в России о проклятых. Самая последняя модель проклятого поэта для русских — это Шарль Бодлер. Жан Жене или Пазолини для русских недоступны, просто морально непостижимы. «Лолиту» Набокова они прочли, как читают краснощёкие здоровые крестьянские дети. И писали в редакции газет: «Ну и что особенного в этой «Лолите»? А нас пугали!» С такой толстой шкурой, как у русских, ну конечно, ничего особенного…

Я:
Русские, Иосиф, недоразвитые по фазе, не понимают моего типа писателя. Где надо плакать — они смеются, и наоборот — плачут, где я смеюсь. Они любят свои кинокомедии 70-х годов — всякое свинство: «Бриллиантовую руку», «Берегись автомобиля», «Приключения Шурика». Русские — нация пошляков, их герои Остап Бендер (жулик-еврей), Никулин, Вицин и Моргунов — пошляки, доминошники, управдомы. А я трагический писатель. У меня всё серьёзно на 100 градусов.

Бродский:
Русский обыватель — свинья, потому что его кормили отрубями советской антигероической поп-культуры: «Берегись автомобиля», «Бриллиантовая рука», шурики — это всё отруби.

Я:
Мы с тобой, Иосиф, оказались единственными трагическими фигурами в литературе русского языка. Все остальные «коллеги-литераторы» — дешёвые комики. Свинский стёб только и слышен со всех сторон. Стёб и чавканье… Этой нации придётся долго тужиться, чтобы родить ещё пару таких…

Бродский:
Дело в том, что мы оба с тобой несовременны, Эдик. Я — архаичный классицист — позади их советской современности. Ты обо мне правильно писал, что я поэт 30-х годов. Ты тоже несовременен, ты ломишься панком впереди советской словесности. Мне повезло, и очень, я вписываюсь целиком в каноны классической культуры, тебе разительно не повезло, просто трагически не повезло. Для того, чтобы понять тебя, у них нет эталонов. Они ни хера не читали такого, что бы послужило им эталоном. Чтобы потом сравнивать с тобой, мерить тебя.

Ихтиандр:
Вчера, когда ты спал, Эдуард, показывали документальную ленту о колонии для малолеток. Там из 80 человек 16 пацанов уже педерасты, опущенные. Вот в Бутырке…

Я:
Ихтиандр, эта тема по-видимому тебя лично очень волнует. Что ты, как старуха Изергиль, всё про педерастов да Бутырку вякаешь ежевечерне…

Бродский:
Меня, Эдик, тут осенила простая мысль. Твой Ихтиандр — стукач, и читать ему давали то же самое досье, что и Лёхе, первому твоему сокамернику. В досье же сказано: «Автор романа «Это я, Эдичка», где есть гомосексуальная сцена, в которой главный герой совокупляется с негром на пустыре. Наилучший способ разрушить зэка Савенко — постоянно напоминать ему о педерастах, о теме «педерасты в тюрьме», об опущенных и опущении. Савенко будет запуган, возможно. Тогда в обмен на некие льготы, например, обещание, что он будет отбывать наказание в спецлагере, он признает на суде свою вину. Или часть вины». Всё так просто. Заметь, Ихтиандр ни разу не упомянул, что читал твой роман «Это я, Эдичка», потому что Лёха уже пользовался этим романом, это тебя бы насторожило. Однако Ихтиандр упомянул, что читал твою книгу «Подросток Савенко». Опытный следователь, а твой инквизитор по особо важным делам, не мог стать особо важным, если б не был опытным, прописал Ихтиандру знание твоей другой книги. Ихтиандру дана роль запугивать тебя более завуалированным способом — постоянно напоминать тебе о твоей пяте Ахиллеса. Толстая сука этот Ихтиандр…

Ихтиандр:
Вот если, не дай Бог, тебя осудят, попадёшь на Пресню, вот ты узнаешь…

Бродский:
Вот, это уже прямое указание на то, что он читал твоё досье. Иначе почему он считает, что тебе, бородатому мужику 58 лет с такими уважаемыми в тюрьме статьями, как у тебя, почётными геройскими статьями 205-й, 208-й плюс 222-й, есть чего опасаться на Пресне?

Я:
Может, мне устроить с ним разборку, «рамс», как выражался бандит Мишка, и развести его на чистосердечное признание. Вывести его на это не физически, а путём логических построений.

Бродский:
Это взвинтит ситуацию в камере. Не стоит. Следователи решат, что тема тебя всё-таки нервирует, и возобновят давление на тебя. Пропусти мимо ушей.

Я:
Сколько врагов, блин, из всех щелей лезут.

А.Кабаков, писатель:
…несут с базара Маринину, и даже мишуру Савенко…

Я:
Ты-то чего, недотыкомка хуева! Чего меня поминаешь всуе? Ходи себе по коктейлям, крякай, вздыхай, охай, жалуйся, пропускай тут водочки, там — бутербродик и будь доволен. Чего я тебе сделал? Что, в должности понизили, секретаршу отняли, больше ты в кабинете с видом на Пушкинскую площадь не сидишь? Чего меня-то… Мы с тобой из разных весовых категорий литературы: я — тяжёлый полубронзовый, ты — в категории дохлых мух. Что тебе Савенко?

Нашёл, кому завидовать, господин Кабаков! Ты ж в букве «К» в Бастилии сидеть не будешь, чего завидуешь? Что модный писатель был, да быстро кончился, «невозвращенца» публика купила, а после не хочет ничего твоего покупать, жидкий собрат? Но тогда любую херню покупали за демократические глазки. За талант, за читателя надо кровью платить, харканьем, мокротой, язвами. А ты с шарфиком по коктейлям ходишь, чтоб узнавали: «Вот это писатель Кабаков, он всегда с шарфиком. А который всегда в шляпе, нет, это не он». 300 долларов тебе только за книгу дают, да, а если посчастливится, то только тыщу? Я бы и этого за падаль не дал. Падаль дохлой мухи. Падаль денег не стоит. Уходящим себя чувствуешь? Все умрём, господин муха…

Бродский:
Писатель — такой профессии вообще не должно быть вовсе. Она не так давно и появилась. Где-то в середине XIX века, ну в первые десятилетия XIX-го. А в XVIII-м только разве что Вольтер да Руссо на литературные доходы могли жить. Первым писателем был толстый Бальзак.

Я:
А то есть такая гнида Дашкова. Я у неё в одном из романов выступаю героем. Старая вонючая тётка. Сидит по утрам в грязном вонючем сарафане, прикрывающем несвежее тело, и пасквили на мускулистых здоровых людей пишет. На компьютере. Беззвучно стрекочут клавиши. Пародию на меня создала. Ты, сука, меня хоть раз видела? Обоссалась бы от счастья, если б увидела. Пошлая пожилая тётка.

Бродский:
А куда твои партийцы смотрят? Что, горшок ей с говном на голову одеть не могут?

Я:
Писательство как профессия — это французская затея. Французы — великая нация, они в сущности всю современность придумали. Администрацию они первые организовали. Бюро, а в бюро посадили бюрократию. И вот литературу — вышивание из слов на бумаге воображаемой действительности. С сотворения мира сообщал нечто, записывал только тот, кто пережил нечто особенное. Цезарь написал (или за него написали) свои «Записки», поскольку он хотел о своих войнах с галлами написать и тем самым оставить потомкам свои подвиги. Ему и в голову не пришло бы писать «Записки» ради денег.

Бродский Вначале модно стало читать романы у богатых людей. Позднее, когда книга стала дешевле, читать о вымышленных героях принялись и бедняки. Книжки по 10 центов, даже по 5 центов, в бумажных обложках. Про сыщиков и воров агентства Пинкертона. Для бедняков писали коротко. Беднякам нужно работать, у них нет времени.

Я:
В своё время Бальзак мог один диван на две страницы описывать. «Величественное левое крыло гордо и неистово возвышалось ввысь далеко за кожаные подушки и зеркала, всё ввысь, как в храме» — в таком возвышенном стиле. Тем паче что ему платили от количества написанных страниц. Бальзак вовсю боролся за авторские права и завоевал для Кабакова и его коллег-мух немало привилегий. Но Бальзак — гений не потому, что он мастерски живописал гостиные (30 страниц каждая) или этажерки (2 или 2,5 страницы штука), но потому, что талант его был не писательский, но социологический. Бальзак — гений социологии, науки об обществе. Он сумел создать все основные типы французского общества. Его Гобсек, его Растиньяк, Вотрен, отец Гррио и прочие социальные типажи величественны. Бальзак сконструировал их и запустил в мир. После него появились романисты.

Бродский:
В начале нового века появилось кино. В нём описание самой злостной и возвышенной этажерки занимало самое большее 30 секунд, а можно было уложиться за 0,5 секунды. Через пару десятилетий после появления кино роман наполовину умер, по крайней мере у него отнялись ноги. Но вечно живой остаётся поэзия, эмоциональная, захлёбывающаяся прямая речь человека. Зря ты перестал писать стихи…

Я:
Рядом с тобой трудно было работать… В начале XXI века можно констатировать уже и смерть кино. Теперь только совсем в тёмных странах: в Индии, в Египте или Китае — народ ещё наполняет кинотеатры. Сценированная, сыгранная актёрами романическая история, снятая на целлулоид, мало кого увлекает в европейских странах. Прежде всего потому, что трудно поверить в тождественность актёров и героев. Для этого нужно быть уже даже не наивным египтянином, но человеком из только что найденного последнего племени дикарей Новой Гвинеи. И роман, и художественный фильм сегодня дохлые. Роман сдох вместе с верой в реальность романа. Это как трюк с зеркалом: до тех пор, пока мы уверены, что эти, кого мы видим в зеркале (каждый своего) — это мы, до тех пор всё нормально. Если однажды мы потеряем веру в то, что этот вот в зеркале — «Я», мир сломается, так станет страшно. С литературой не так страшно, романы fiction по инерции печатаются тысячами тонн, но в них уже никто не верит, они потеряли силу.

Писатель — жалкая фигура. Что может быть архаичнее и тупее, чем сидеть и лепить из слов обывателя Иванова и давать ему в подруги Петрову… Безусловно, вершиной всех достижений человека в описательной (то ли словом, то ли визуально) деятельности является прямой эфир — документальное прямое телевидение. Как жаль, что видеокамер не существовало в прошлом. Как жаль, что мы не можем увидеть Юлия Цезаря, переходящего Рубикон, не можем увидеть графа Дракулу или Сада в тюремной камере, склонённого над манускриптом «120 дней Содома», или увидеть других затейников человечества.

Бродский:
Профессиональный писатель — это переделкинский отвратительный тип, которого переделкинские хулиганы должны постоянно тревожить, бросать в его дом кирпичи, сдирать с него на улице пыжиковую шапку.

Я:
Но, скажем, реалистическое исследование жизни Феликса Эдмундовича Дзержинского, честное исследование, я бы прочёл с удовольствием. Не ту отвратительную агитку для слабоумных, каковая создана в серии ЖЗЛ, но честное описание жизни заключённого Дзержинского. Интересно бы знать, как именно, на сколько градусов, куда и когда съехала у него крыша. С деталями такое роскошное бы исследование, с фотографиями его вещей, если они у него были… Помню, что железные кровати двух супругов: Ленина и Крупской на улице Мари Роз в Париже (собственность компартии Франции), между ними я стоял, позируя фотографу,— произвели на меня большое впечатление, как доказательство суровой, больной и блистательной аскетичности Ленина… В 1993 году издательство «Молодая гвардия» уговаривало меня написать для ЖЗЛ книгу о Ленине.

Бродский:
Что ж не написал?

Я:
Времени не было. Казалось, сегодня или завтра разразится революция… Обобщая всё ранее сказанное, я — не писатель. Я репортёр моей же жизни. Все мои так называемые «романы» (не я их так называл) романами не являются. Это репортажи из горячей точки — из моей жизни. Коллеги не признают меня своим, потому что их до сих пор забавляет примитивная старая игра в слова. Я играю в жизнь.

Cosa Nostra №171

История

Эпизод самый первый. 8 февраля 2001 года. Ранее утро. Отправляющийся в Париж из Москвы мой старинный приятель Тьерри Мариньяк (он фигурирует в романе «Укрощение тигра в Париже» и в нескольких рассказах) задержан в аэропорту Шереметьево. Его ожидали. При обыске у него изъято письмо Савенко (Лимонова) к полковнику Роберу Денару, известному военному инструктору (среди прочих он консультировал президента Омара Бонго). С 1977-го по 1990-й Денар возглавлял режим на Коморских островах. (Во всяком случае он был правой рукой Президента, да и захватил для него власть в результате военного переворота в 1977 году. Коморские острова расположены в Индийском океане между Африкой и Мадагаскаром.) С Денаром я познакомился и интервьюировал его в марте 1994 года. С тех пор я потерял его из виду. Предполагалось, что Тьерри найдёт его и передаст письмо вместе с журналом «Амадей», в котором опубликовано моё интервью с Денаром (1995 год, кажется, май).

В письме содержится описание того, что со мной произошло с 1994 года. Я описываю создание и деятельность НБП, а также: 1) промышленность Рудного Алтая (Казахстан) и 2) в нескольких строчках военные способности Казахстана. Весной 1994 года в Париже Денар просил меня найти ему работу военного инструктора где-нибудь в Средней Азии. Ещё Денар хотел вложить деньги в сырьевые какие-либо предприятия.

Эпизод первый. 11 марта 2001 года. Поезд №60 «Кисловодск — Новокузнецк», вагон №14. Вечер. На месте №35 сидит молодой человек — Олег Александрович Лалетин. Он только что сел в поезд в городе Саратове. Внезапно врывается бригада оперативников. При осмотре вещей Лалетина у него обнаруживают автомат АКМ ЕВ №8348 калибра 7,62 и автомат АК-74 №3268943 калибра 5,45, два магазина и 74 патрона к ним. При помещении в ИВС у Лалетина в ботинке под стелькой обнаружена записка с адресами новосибирских и московских национал-большевиков.

*

Эпизод второй. Город Саратов, перекрёсток улиц Горького и Зарубина. Период времени — с 13 часов 08 минут до 14 часов 01 минуты 24 марта 2001 года. Происходящее заснято на видеокассету TDK VHS CE-HG.

Первые 40 секунд идёт не имеющая к делу отношения видеозапись.

С 40 секунд по 2 минуту — физический захват двух молодых людей с 2-мя сумками и пакетом.

Со 2 минуты по 3-ю минуту 30 секунду — личный досмотр задержанных возле автомобиля «Газель».

С 3 минуты 30 секунды по 4 минуту 20 секунду — съёмка сумок на месте задержания.

С 4 минуты 20 секунды по 7 минуту 05 секунду — опрос понятых по паспортным данным.

С 7 минуты 05 секунды по 8 минуту 30 секунду — разъяснение прав участвующим в осмотре лицам.

С 8 минуты 30 секунды по 10 минуту 30 секунду — показ понятым задержанных и места происшествия.

С 10 минуты 30 секунды по 10 минуту 50 секунду — начало осмотра сумок.

С 10 минуты 50 секунды по 11 минуту — обзорная съёмка местности.

С 11 минуты по 11 минуту 40 секунду — описание сумок.

С 11 минуты 40 секунды по 12 минуту 15 секунду — осмотр пакета: обнаружено два полимерных мешка.

С 12 минуты 15 секунды по 12 минуту 30 секунду — осмотр берета.

С 12 минуты 30 секунды по 13 минуту — осмотр хозяйственной сумки из полимерного материала с красными и синими полосами.

С 13 минуты по 13 минуту 20 секунду — открытие этой сумки.

С 13 минуты 20 секунды по 14 минуту 10 секунду — извлечение из сумки первого автомата Калашникова.

С 14 минуты 10 секунды по 15 минуту — извлечение второго автомата.

С 15 минуты по 15 минуту 10 секунду — извлечение из сумки приклада к АК.

С 15 минуты 10 секунды по 15 минуту 40 секунду — извлечение двух магазинов к автомату Калашникова из сумки.

С 15 минуты 40 секунды по 19 минуту 40 секунду — извлечение белого прозрачного пакета с патронами.

С 19 минуты 40 секунды по 20 минуту 40 секунду — проверка серии патронов.

С 20 минуты 40 секунды по 22 минуту 25 секунду — укладка извлечённых из сумки предметов обратно.

С 22 минуты 25 секунды по 23 минуту 20 секунду — упаковка сумки в зелёный мешок.

С 23 минуты 20 секунды по 23 минуту 50 секунду — показ задержанных.

С 23 минуты 50 секунды по 24 минуту 10 секунду — понятые расписываются.

С 24 минуты 10 секунды по 25 минуту 20 секунду — задержанные дают объяснения по поводу нахождения у них сумок.

С 25 минуты 20 секунды по 26 минуту 10 секунду — начинается осмотр второй сумки.

С 26 минуты 10 секунды по 26 минуту 45 секунду — извлечение из сумки автомата Калашникова.

С 26 минуты 45 секунды по 27 минуту 20 секунду — извлечение из сумки второго автомата Калашникова.

С 27 минуты 20 секунды по 27 минуту 35 секунду — извлечение из сумки двух прикладов к автомату Калашникова.

С 27 минуты 35 секунды по 27 минуту 55 секунду — извлечение из сумки магазина к автомату Калашникова.

С 27 минуты 55 секунды по 29 минуту 15 секунду — извлечение из сумки упакованного в прозрачный пакет газетного свёртка. Внутри обнаружены два электродетонатора и два брикета серого и жёлтого цвета.

С 29 минуты 15 секунды по 29 минуту 40 секунду — упаковка содержимого пакета обратно.

С 29 минуты 40 секунды по 30 минуту 30 секунду — упаковка извлечённого обратно в сумку.

С 30 минуты 30 секунды по 31 минуту 30 секунду — упаковка сумки в зелёный мешок.

С 31 минуты 30 секунды по 32 минуту 15 секунду — опечатывание зелёных мешков.

С 32 минуты 15 минуты по 37 минуту 10 секунду — в кадре находятся зелёные мешки.

С 37 минуты 10 секунды по 38 минуту 50 секунду — выяснение личности задержанных.

С 38 минуты 50 секунды по 52 минуту 50 секунду — ознакомление участников с протоколом TDK VHS CE-HG и подписывание участвующими лицами.

*

Дополнение ко второму эпизоду. Протокол личного обыска Карягина Дмитрия Валентиновича, 1976 г.р.:

1) Задержанный одет в коричневую кожаную куртку, свитер вязанный с рисунком в виде полос, рубашку тёмного цвета, брюки серо-болотного цвета, ботинки коричневого цвета.

2) Видимых внешних телесных повреждений не имеет.

3) Обнаружено и изъято: записная книжка в обложке бордового цвета с личными записями Карягина Д.В. и перечнем номеров телефонов, чек об оплате телефонограммы в Москву, наручные часы «Asahi» в пластиковом корпусе чёрного цвета, деньги в сумме 28 рублей, шнурки чёрного цвета, справка №ВЛ 7415856 об обмене иностранной валюты на сумму 20 долларов США, брючный ремень коричневого цвета. Телеграмма отправлена 11 марта в 12:30 в г.Москву.

Протокол личного обыска Пентелюка Владимира Ивановича, 1973 г.р.:

1) Задержанный одет в шерстяное пальто чёрного цвета, шерстяную рубашку в клетку зелёного и серого цветов, джинсы чёрного цвета, ботинки зимние кожаные чёрного цвета, трусы х/б чёрного цвета. Носки чёрного цвета.

2) Наличие телесных повреждений: нет.

3) Обнаружено и изъято: общегражданский паспорт серии V — МН №701394 на фамилию Пентелюк В.И., проездной билет на общественный транспорт г.Смоленска, план-схема г.Саратова и Энгельса масштаба 1:30.000, расчёска пластмассовая, ключи замочные — 2 шт.

*

Эпизод третий. 24 марта 2001 г., город Саратов, между 22.50 и 23.10.

Протокол личного обыска Силиной Нины Евгеньевны:

1) Задержанная одета в трусы чёрного цвета, бюстгальтер чёрного цвета, колготы чёрного цвета, ботинки чёрного цвета, футболку чёрного цвета, кофту чёрно-серого цвета, куртку сине-красного цвета, в карманах куртки имеются перчатки чёрного цвета.

2) Телесных повреждений нет.

3) Обнаружен полиэтиленовый пакет, в котором находятся джинсы чёрного цвета, пакет с нижним бельём чёрного цвета и двумя носовыми платками белого цвета, футболка защитного цвета с надписью (неразборчиво)…

В правом кармане куртки обнаружен лист газеты «Деловой вторник» от 19 декабря 2000 года. Газета состоит из двух листов размером 42,5 на 30 см, имеющих печатный текст, выполненный красителем чёрного цвета. Половина верхней части первого листа (сверху) отсутствует.

Паспорт гражданина СССР с вкладышем гражданства России на имя Силиной Нины Евгеньевны, серия VIII — НА №551610, выданный 13 апреля 1992 года отделом внутренних дел города Коврова Владимирской области. Проездной билет №004 РБ 2911, 22 часа 53 минуты. Вагон 01, ZILUPE — MASKAVA.

Кассовый чек московского метрополитена размером 5x5,5 см, выполненный красителем чёрного цвета. Номер кассы 20001807, дата 15.02.2001, 6:18 на сумму 200.00 рублей. Страховой полис серии ДМ №0631897 на имя Виноградовой Е.В.

24 марта 2001 года. Запись в дневнике Лимонова:

«Несколько дней назад мы узнали из письма из СИЗО, что в Татарстане, недалеко от Уфы, задержан Олег Юшков, руководитель нашей организации в городе Чайковском Пермской области. Ему подбросили 0,5 граммов опия. Он пишет: «Эдуард, это подстава!» Сейчас он в Казанском централе».

Эпизод четвёртый. 30 марта 2001 года. Обыск по адресу: г.Москва, 2-я Фрунзенская ул., д.7, помещение 4, с 12:30 до 18:33.

«Имеющиеся в уголовном деле материалы дают достаточное основание полагать, что по месту работы Аксёнова С.А., 2-я Фрунзенская ул., д.7, помещение 4, хранятся оружие, взрывчатые вещества, компоненты взрывных устройств, а также предметы и документы, имеющие значение для уголовного дела. Обыск проводил старший следователь по ОВД Шишкин О.А. с участием следователя Баранова (Анубис), сотрудников ФСБ РФ Кузнецова М.А., Жукова СП., Ларина А.А., Савонкина P.M., Кондратьева Г.Я., а также сотрудников физической защиты — сотрудников управления «А» ЦСИ ФСБ РФ в количестве 5 человек в присутствии Леонтьева Алексея Олеговича».

Изъяты 33 предмета, ничего предосудительного, под полом в зале найдена какая-то бутылочка с маслянистой жидкостью, но её всё же постеснялись приобщить к материалам дела. Обыск 241 квадратного метра помещения занял у 12 эфесбешников шесть часов. У них имелся план помещения. За шесть часов вряд ли они успели что-нибудь рассортировать, однако когда второго апреля Анубис вскрывает в присутствии понятых Рыльцовой Н.П., москвички с Волгоградского проспекта, и Лабус A.M. из города Люберцы Московской области мешки с изъятым при обыске (печати, всё как полагается), всё оказывается в удобном для следователей порядке. Первым появляется на свет НБП-ИНФО №3, затем №4 (фальшивка), затем журнал дежурств и так далее до самого компьютера Notebook. ФСБ рассматривает содержимое жёсткого диска, но заявляет, что на диске этом лишь информация, не имеющая отношения к этому делу. Между тем точно известно, что на Notebook работал покойный Бурыгин.

Восьмым по счёту в списке Анубиса стоит «почтовый конверт, адресованный в редакцию «Лимонки» от Трипеля Дмитрия (г.Барнаул, ул.Никитина, кв.21). Штемпель Барнаульского почтового отделения от 17.11.2000 года. На обратной стороне конверта оттиск штемпеля почт. отд. г.Москвы 23.11.2000 года (пункт 8 протокола обыска). В конверт вложен двойной лист бумаги в клетку, написанный красителем чёрного цвета, начинающийся со слов «Дорогая «Лимонка» и дорогой Э.В.» и заканчивающийся словами «Да, смерть! Ваня и Дима». В тексте имеется информация, что Эдуард Вениаминович находился в Барнауле, где на железнодорожном вокзале его встречал Дима». Странным образом конверт и письмо из Барнаула не приобщены Шишкиным к материалам дела, хотя, казалось бы, Шишкина должно интересовать, что делал Савенко на Алтае, а Барнаул — столица Алтайского Края. К тому же 17.11 именно выброшен в г.Барнауле из окна Виктор Золотарёв. К делу, по приказанию Шишкина, были приобщены восемь предметов.

*

Эпизод пятый. 30 марта, город Новосибирск. Вокзал. 23:15 минут. Выйдя из последнего вагона поезда, трое национал-большевиков Э.Лимонов, М.Шилин, А.Акопян были встречены. Около 20 человек (двое ехали в тамбуре уже несколько часов на случай, если мы попытаемся убежать или выйти ранее). Сообщив нам, что проводится операция «Вихрь-антитеррор», нас провели в линейную милицию, где тщательно обыскали. Ничего не нашли, но тем не менее незаконно и провокационно засняли нас на видео и сделали фото каждого с номером в руках. Половина (или около того) состава были люди ФСБ. Побеседовав со мною некоторое время о целях моего визита (я сообщил, что проездом — на Алтай через Барнаул), главный ФСБ-men вышел по телефонному звонку, оставив со мною крепыша в кожаной куртке. Теперь мне кажется, это было сделано с умыслом. Сменивший его коренастый оперативник с физиономией актёра Брюса Уиллиса и короткой стрижкой посидел некоторое время в молчании, затем спросил, якобы невнимательно: «Значит, вы русские, да? Вы национальная партия?» «Да,— подтвердил я.— Боремся за права русских в России и странах СНГ». «А чего же чурку к себе взяли?» — враждебно кивнул он на дверь в коридор. Дверь была полуотворена, и был виден Акопян, сидящий в зале, рядом со своими вещами. «Акопяна, что ли? Да какой же он чурка… У него мать русская.» — «Чурка остаётся чуркой, зверёк он и есть зверёк»,— сказал оперативник. «Доверять им нельзя. Всегда предают. Понимаешь?» — и он многозначительно посмотрел на меня. Так за неделю до ареста я узнал, что Акопян — провокатор. Тот человек ФСБ в «руководстве партии», которым спустя восемь дней будет хвастаться передо мной в «Волге», несущейся из Горно-Алтайска в Барнаул, подполковник Кузнецов.

*

Эпизод шестой. 31 марта. Около 23 часов. Московская область, город Электросталь. Александр Бурыгин, 1952 г.р., майор пограничных войск в отставке, сопровождавший меня в первой поездке на Алтай в апреле 2000 года, член Национал-большевистской партии. Бурыгин вернулся домой. По свидетельству его младшего сына, «отец был какой-то не такой». Направившись в туалет, Александр упал в коридоре. Жена вызвала скорую. Скорая прибыла через час. Бурыгин умер в автомобиле скорой помощи спустя несколько минут. Судмедэкспертиза констатировала кровоизлияние в мозг, наступившее вследствие удара по голове тяжёлым предметом. Судмедэкспертиза сообщила, что содержание алкоголя в крови убитого было минимальным (бутылка пива накануне). По свидетельствам друзей Бурыгина (в частности, Е.Яковлева), в тот вечер он никого из своих друзей и знакомых не посещал. Во время похорон все обратили внимание на деформированный нос убитого. Нам, его однопартийцам, известно, что за 3-4 месяца до смерти личное дело майора было передано из органов внутреннего контроля Федеральной пограничной службы (ФПС) в ФСБ. Майора неоднократно вызывали в ФСБ. Все разговоры сводились к предложению стучать. Интересно, что он погиб менее чем через двое суток после обыска в штабе НБП. Председатель профсоюза «Щит» Бурыгин официально являлся держателем юридического адреса партии (г.Электросталь, ул.Желябина, 9). Не было ли попытки со стороны следствия обыскать и это помещение?

*

Эпизод седьмой. 7 апреля 2001 года. 7 часов утра. От двух до трёх взводов, сводный отряд солдат и офицеров ФСБ и милиции Алтайского края (Барнаула), Республики Алтай (из Горно-Алтайска) и из Москвы врываются на пасеку в избушку, где спят восемь национал-большевиков. Под дикие крики восьмерых выволакивают в снег. Кого в чём — многие в трусах. Бросают в снег на колени, и руки за голову, заставляют оставаться в снегу под дулами автоматов и карабинов. Командует всеми высокий худощавый офицер в тёмных очках — Кузнецов.

Через некоторое время Савенко-Лимонова (я брошен в снег босиком впереди всех) уводят в жилую избу. Начинается обыск. Савенко-Лимонову предъявляют постановление старшего следователя по особо важным делам ФСБ майора Шишкина О.А. об обыске. Вверху подпись заместителя генерального прокурора Колмогорова «обыск санкционирую», дата 03 апреля 2001 года. Текст гласит:

«Производство обыска в нежилых строениях пасеки, расположенной в 12 километрах от села Банное Усть-Коксинского района Республики Алтай.
Колмогоров».

Я подписываю внизу, подпись выходит корявой, я дико замёрз:

«Настоящее постановление мне объявлено 7 апреля 2001 года.
Э.Савенко».

Мне разрешают остаться. Начинается обыск. Его проводит следователь по особо важным делам ГУФСБ России майор юстиции Юсуфов A.M. с участием ст./оф. ФСБ России Кузнецова М.А., ст./оф. ФСБ России Уварова Э.В.

Свидетелей двое: чабаны маральника, полукровки, полурусские-полуалтайцы Богатыров Андрей Евстафьевич, Майнаков Владимир Коркубасович.

Обнаружены 9.700 долларов США в чёрных джинсах, принадлежащих мне и 1.400 долларов во внутреннем кармане куртки, принадлежащей Аксёнову. Помимо этого улов небогат:

1) Дискета BASF.
2) 33 листа выкопировки карт местности Усть-Коксинского р-на Республики Алтай.
3) Ученическая тетрадь с картами и схемами территории Усть-Коксинского р-на.
4) 16 типографских карт различного масштаба с изображением территории Усть-Коксинского района.
5) Три общие тетради с записями.
6) Книга «Национальная безопасность Казахстана».
7) Книга «Становление бойца-сандиниста».
8) 80 листов рукописного текста.
9) Типографская карта Сугаша.

Обыск начат в 8:00, окончен в 17:20.

Обыск в избе, где мы спали, закончен гораздо раньше. Они рассчитывают найти то, за чем явились в таком армейском количестве,— оружие. Меня выводят во двор. Солдаты греются вокруг костра. Наши ребята до сих пор стоят босиком на снегу. Руки за головой. Шилин, Голубович, Аксёнов, Бахур, Гребнев, Коля Балуев (из Новосибирска). Акопяна с ними нет. Кузнецов приказывает позволить им одеться.

Во всех остальных строениях к 17:20 (а строений ещё пять) к полному разочарованию подполковника Кузнецова и капитана Эдуарда Вадимовича Уварова не обнаружено ничего предосудительного. Вообще ничего, что можно было бы приобщить к вещественным доказательствам. Потому вначале весёлые, Кузнецов и Уваров мрачнеют. Меня сажают в старую баню, где уже сидят в наручниках ребята. Все, кроме Акопяна. «Где Артём?» — спрашиваю я. «Его сразу отделили»,— отвечают мне.

*

Подэпизод 7-А. В машине «Волга», мчащейся из Горно-Алтайска в Барнаул в ночь с восьмого на девятое апреля 2001 года подполковник Кузнецов говорит мне (Савенко-Лимонову): «Ты никогда не догадаешься, кто на нас среди вас работал».

Предыстория

Эпизод минус первый. 1 марта 2001 года. На территории Татарстана на трассе задержан добиравшийся из Перми в Нижний Новгород Юшков Олег Иванович 1973 г.р., проживающий в городе Чайковском Пермской области. При личном досмотре у него обнаружили 0,5 грамма опия. В письме, полученном из СИЗО, прибывшем в Москву на моё имя, Юшков клянётся что, «Эдуард Вениаминович, это подстава!» Препровождён в Казанский централ. Летом осужден условно на три года. По месту жительства отсутствует. Пропал.

История казалась загадочной до тех пор, пока в августе в номере 2 бюллетеня «НБП-ИНФО», предъявленном мне для опознания, я не обнаружил текст за подписью Юшкова. Он делится опытом, как партии лучше всего работать с рабочими. Следует сказать, что в трёх бюллетенях партии, каждый по восемь убористых страниц, только три текста подписаны. Два других автора: Аксёнов С.А.— арестован, находится в Лефортово, Савенко-Лимонов — находится в Лефортово. Нам известно, что прокуратура разыскивает Юшкова, дабы опротестовать приговор суда.

Эпизод минус второй. Конец ноября 2000 года. Двадцатые числа. К сожалению, не помню точно число, так как ежедневник того периода изъят при обыске. Г. Барнаул. Около 12 часов. Я, Савенко-Лимонов, и Николай из Новосибирска, выйдя из квартиры Берсенева по улице Попова, д.51, кв.126, сопровождаемые Берсеневым, ждём автомобиль. Через некоторое время появляется УАЗик (модель «Джип»), в котором трое: очень пьяный Семён Пирогов — хозяин пасеки — на заднем сидении, его приятель, трезвый и неприятный «охотник», и шофёр. Я и Коля садимся в УАЗик. На выезде из Барнаула нас ждут. Характерно, что понятых нашли раньше, чем нас. Обыск в присутствии представителя уголовного розыска, бледного эфесбешника, и десятка ментов, нагруженных оружием, ничего не даёт. У охотника есть зарегистрированные два ружья. И все документы на них. Мы едем в Горный Алтай, на пасеку Пирогова. Я должен был быть там ещё в середине ноября. У меня там голодные люди.

*

Эпизод минус третий. 17 ноября, около 23:30. Виктор Золотарёв 1958 пр., уроженец соседнего города Бийска, житель Барнаула, выходит из квартиры Берсенева по ул.Попова, д.51, кв.126 всего лишь за сигаретами. Он выходит с намерением вернуться и не возвращается никогда. Около четырех часов утра его труп находит некая женщина, выгуливающая собаку. Совсем рядом, в районе пятиэтажных домов. Метрах в ста от жилища Берсенева.

Интересные обстоятельства гибели: Золотарёв погиб в ночь с 17 на 18 ноября. Именно 17 ноября наши ребята (трое) захватили Собор Святого Петра в городе Риге. К концу дня об этом объявило большинство российских радио- и телеканалов.

Весь день 17 ноября (воскресенье) Золотарёв провёл у Евгения Берсенева, руководителя региональной организации НБП в Алтайском Крае. As a matter of fact он явился к Берсеневу ещё 16 ноября вечером. Переночевал у него, и весь день 17-го они провели, беседуя…

Золотарёв был, выходя от Берсенева, трезв.

Купив сигареты в местном магазине, он собрался уходить, когда к нему подошли какие-то люди. Продавщица видела Золотарёва, уходящего с ними. Милиция провела расследование. Якобы кто-то был задержан. Интересно, что Берсенев не был даже опрошен. Золотарёв был со мною на Алтае в августе-сентябре этого года. Он был нашим проводником, так как хорошо знал горы, был неутомимым ходоком, инструктором и мастером по выживанию. Я доставил его 23 сентября 2000 года к дверям дома, где он жил. После возвращения с Алтая он, таким образом, прожил менее двух месяцев.

Настораживающие обстоятельства гибели Золотарёва: Я должен был явиться в Барнаул в середине ноября. Числа 12 или 13 ноября я звонил Берсеневу из Красноярска, чтобы предупредить, что я скоро буду. Однако работа по опрашиванию свидетелей для написания книги о Быкове задержала меня на неделю. По приезду я должен был остановиться у Берсенева. Что я и сделал, явившись, наконец, в Барнаул, в конце ноября…

Золотарёв был похож на меня и по силуэту — мы одинакового роста, одинакового телосложения. Несмотря на разницу в 15 лет (он был моложе меня на 15 лет), он выглядел чуть старше меня. Такого же типа бородка и усы, он был лысоват и брился налысо, но в середине ноября головной убор в Барнауле обязателен. Его могли принять за меня.

Моя версия: 1) Золотарёв мог быть убит, так как его приняли за меня; 2) Золотарёв мог быть убит не намеренно, в ходе слишком сурового допроса в ФСБ, тем более сурового, что в этот день нацболы захватили башню в Риге, несмотря на личные старания подполковника Кузнецова, который мотался по Союзу целых шесть месяцев, высунув язык, нас отслеживая.

Эпизод минус четвёртый. Пребывание на Алтае с середины августа до 23 сентября. Со мною выехали из Барнаула следующие лица: Шилин М., Золотарёв В., Олег Шаргунов (водитель), Акопян А., Аксёнов С.А. То есть нас было шестеро. На УАЗике, который выбрали двое заранее посланных вперёд ребят: Аксёнов и Акопян. 16 или 17 августа мы выехали из Барнаула. Слежку — наружное наблюдение за нами на двух машинах — мы заметили близ деревни Сростки, на родине Шукшина. Впоследствии слежка подтвердилась, мы убедились в преследовании на Семинском перевале и близ аула Боочи.

Прибыв в село Усть-Кокса 19 августа, мы получили от директора турбазы адреса трёх начальников, которые могли бы нам помочь с устройством на жительство. Дмитрий Алексеевич Кетрарь, директор совхоза «Халзун», отвёз нас в Сухой Лог, где мы поселились с его разрешения в недостроенной избе для чабанов. Там мы прожили около месяца. Затем двое из нас, Золотарёв и Акопян, отправились жить на пасеку Пирогова. (Золотарёв познакомил нас с Пироговым. Он первый ходил из Сухого Лога знакомиться с ним.) Шилин, я, Аксёнов и Олег Шаргунов провели десяток дней на пасеке близ стоянки Меновная — собственность охотоведа Чайки. У Чайки я хотел купить пасеку, однако не был уверен, что мы сможем существовать там зимой. 23 сентября, взяв с собой Галину Ивановну Беликову, мы отправились в Барнаул: я, Акопян, Олег и Золотарёв. Галина Ивановна ехала навестить дочь, Акопян и Олег должны были восстановить документы на машину, сгоревшие в костре. Я должен был отправиться в город Красноярск. Шилин и Аксёнов остались на пасеке Пирогова. Акопян и Олег (водитель) застревают в Барнауле до самой середины октября.

*

Эпизод минус пятый. В первой декаде апреля 2000 года, явившись из Москвы через Красноярск, мы в Барнауле. Мы это я, Бурыгин, Коля Гаврилов — мой тогдашний охранник, и Глеб (фамилии не помню). Мы ночуем у Берсенева по адресу: ул.Попова, д.51, кв.126.

Затем отправляемся на Алтай в машине «Фольксваген» нашего первого проводника (фамилию не помню, что-то вроде Деткина). Он привозит нас в село Амур к Галине Ивановне Беликовой. Потому что он бывший преподаватель Института физкультуры, где училась дочь Галины Ивановны — спортсменка, ныне живущая в Барнауле. У Галины Ивановны мы проводим ночь. На следующее утро на двух телегах сын Галины Ивановны отвозит нас на пасеку недалеко в горы, за восемь километров от села. Повсюду ещё лежит снег и лёд, там мы проводим дней двадцать, совершая короткие прогулки в горы. Затем едем в Усть-Коксу, где я знакомлюсь с Гречушниковым на обратном пути через село Амур. Я узнаю от Галины Ивановны, что нами озабочена ФСБ.

Вот так выглядели основные эпизоды нашей истории. К этому следует добавить отрывок из документа «НБП-ИНФО» №3.

Теория второй России

«Ну прежде всего, задумаемся над тем, как должна бы себя повести политическая организация России, решившаяся на вооружённую борьбу. Организации, решившейся на борьбу, подобную борьбе Мао и Че, нужно тем не менее всеми силами и так долго, как возможно, сохранять легальную организацию, предохранять её от запрещения и репрессий против её членов. Легальная организация будет насущно нужна, из неё можно черпать, как из рекрутских центров, людей, уже разделяющих наши взгляды. Легальная организация будет продолжать озвучивать идеи и идеологию, распространять газету и иметь возможность участия в выборах и всех легальных политических союзах, проводить легальные политические акции, как-то: шествия, митинги, пикеты и другие традиционные политические акции.

Далее нужно тотчас же отмести голый террор как средство борьбы за завоевание власти. Террористические методы не привели ни «Красные бригады», ни РАФовцев в Германии к власти. Только партизанская война, затем переходящая в гражданскую, приводит к завоеванию власти. Отдельные акты направленного террора могут применяться в контексте партизанской войны. Это классика. Этому учил уже Ленин, и позднее классически подтвердили Мао и на более скромной шкале Кастро и Че.

Другое дело, что партизанская война в Германии и Италии 70-х и 80-х годов была невозможна, потому РАФ и «Красные бригады» были вынуждены пойти путём чистого терроризма, надеясь возбудить восстание масс. Да и где могли РАФ и «Красные бригады» вести партизанскую войну? В старых горах Италии? В асфальтовых равнинах Германии?

И, наконец, основное: если нельзя победить в РФ, нужно вначале победить в одной из республик СНГ с достаточно высоким процентом русского населения. Создать вторую Россию, чтобы потом двинуть её на первую. Разумеется, партизанскую войну нужно вынести за границы РФ. Основать партизанскую базу где-нибудь вблизи границы РФ, но уже на территории какой-либо республики СНГ, после тщательного выбора. Военные действия должны разворачиваться против Правительства республики, а не против Правительства РФ. В этом случае можно иметь множество несомненных преимуществ:

1) Не придётся столкнуться с российской армией, что было бы братоубийственной войной. При этом российская — самая сильная армия в СНГ.

2) Не придётся нарушать законы РФ, что позволит (хотя бы в течение первого времени) сохранить легальную структуру партии в Российской Федерации.

3) Хотя при известных обстоятельствах (шанхайский договор о взаимопомощи, быстрое понимание сути конфликта) возможно вмешательство и помощь РФ в таком конфликте на стороне атакованной республики, однако возможно и обратное. Возможно, при умело организованной пропаганде, когда будет известно в РФ, что «восставших русских уничтожают», при симпатии общественного мнения возможно и вмешательство РФ на стороне восставших. Не обязательно произойдёт так, но всё возможно.

4) Российское общественное мнение будет значительно более благосклонно относиться к людям, начавшим войну на чужой территории под флагом защиты русского населения или под флагом социалистических идеалов, нежели к людям, начавшим войну на российской территории.

5) Можно рассчитывать и на благосклонность или, по крайней мере, на объективность СМИ. А при умело поставленной пропаганде — и на сочувственное их отношение.

Партизанская война естественным образом, по заветам классика Мао, начинается с создания партизанской базы. Где, в какой республике удобнее всего разместить партизанскую базу? Исходя из метода отбрасывания сразу же не подходят для этой цели прибалтийские крошечные республики с большой плотностью населения и отсутствием мест, где можно эту базу укрыть. Горы — наилучшее убежище для партизанской базы, их, увы, нет, нигде на европейской части территории СССР, кроме Кавказа. Кавказ на самом деле — идеальное место для этой цели. Но Северный Кавказ сегодня наводнён российскими войсками и противоборствующими им чеченскими незаконными вооружёнными формированиями, те или другие раздавят зарождающееся партизанское движение. Кавказские же республики (Грузия, Азербайджан, Армения) населены однородным национальным составом каждая, и никакое русское или многонационально-имперское движение не будет там пользоваться поддержкой населения, что, как известно, является одним из главнейших условий существования и успешности партизанской борьбы. Крым, несмотря на многочисленное русское население и слабые, но горы, также не подходит для этой цели. И потому что пятидесятимиллионная Украина — самая сильная в военном отношении республика, отколовшаяся от СССР, и украинский национализм силен и зол. (В этом мы могли убедиться по реакции Украины на мирную акцию в Севастополе.) Есть и ещё одна причина, почему Крым не подходит: татары, третий яростный элемент в этой политической ситуации, также претендуют на Крым и будут мешать, мешаться и осложнять борьбу.

Также можно отбросить Киргизию, Туркменистан, Таджикистан и особенно Узбекистан как государства, где очень небольшое, или его почти нет, русское население. Это государства с однородным туземным населением, не имеющие общей границы с Россией. Так что партизанское движение не сможет получать помощь с Родины, уходить на территорию Родины в случае необходимости, получать людские резервы. Есть лишь одно государство как перчатка ловко подходящее для организации партизанской базы русского освободительного движения. Это Казахстан. Население — 15 миллионов 672 тысячи человек. Из них — казахов чуть больше шести миллионов. Около шести миллионов русских, 896 тысяч украинцев, наверное, с полмиллиона немцев, более трёхсот тысяч татар, 185 тысяч уйгуров и прочих «некоренных народностей». Для целей освободительного движения это очень хороший расклад. (Для сравнения: в Узбекистане на 19 миллионов 810 тысяч человек более 14 миллионов — узбеки и мусульмане.) Казахстан же — наименее мусульманская страна из всех государств Средней Азии. Не только мусульмане — меньшинство населения, но и качество казахского ислама оставляет желать лучшего. «Являясь в цивилизованном плане кочевниками и язычниками-тенгрианами, казахи сравнительно поздно столкнулись с проповедью ислама и сохранили до настоящего времени пережитки шаманизма»,— пишет научная брошюра. Хотя Назарбаев и афиширует свой имидж мусульманского руководителя, это лишь имидж. Вооружённые силы Казахстана относительно слабые. В сухопутных войсках служит до 42 тысяч человек, в погранвойсках — 15 тысяч, внутренние войска (лучшие из всех) насчитывают 24.600 человек, силы Казахской национальной безопасности — от полутора до двух тысяч человек. В общей сложности у них около 84 тысяч человек под ружьём. Напомним, что на Кубе, когда туда высадился Фидель, было восемь миллионов населения, и войска Батисты насчитывали 40 тысяч стволов. Так что сравнение соразмерно.

Общая протяжённость границ Казахстана — более 13 тысяч километров. Из них более шести тысяч — граница с Российской Федерацией. Она практически неохраняема. (Самая опасная для Казахстана — граница с Китаем, менее двух тысяч километров,— охраняется частично.) Рядом с границей с Казахстаном на нашей Российской территории расположены крупные города с населением около миллиона человек и даже выше миллиона. Это Астрахань, Волгоград, Саратов, Самара, Оренбург, Челябинск, Курган, Омск, Барнаул. Чуть поодаль, но всё равно близко, на расстоянии не более пятисот километров от границы, расположены очень крупные города: Уфа и Новосибирск. От этих центров в будущем возможен приток рекрутов-добровольцев. Казахстан — огромная и крайне слабонаселённая страна степи, пустынь, полупустынь и гор. Промышленность в основном сосредоточена вдоль границы с Россией, на севере и юге страны. Вот туда, очевидно, и надо партизанам. Там и следует начать создавать вторую Россию. Единственным негативным фактором проведения п/в в Казахстане является удалённость территории от центра России. Будет трудно наладить доступ информации в столицу РФ. Однако если заранее поработать, возможно наладить информационные потоки в некоторые из вышеперечисленных десятка городов, а уже оттуда — в столицу.

После того как вторая Россия будет создана (пусть вначале движущимся островком), туда, несомненно, перетекут из России первой самые яростные элементы. Туда будут бежать, как в своё время крепостные на Дон, в поисках свободы. Россия «регистрации», Россия ментов и чиновников всех окончательно зае…ала. Нужна вторая Россия».

Краткое резюме

По делу №171 проходят шестеро обвиняемых. Все обвиняются по статьям 222-я, часть 3-я (приобретение, перевозка, хранение, ношение оружия организованной группой); статье 205-й через 30-ю (планирование террористических действий); и по статье 208-й через 30-ю (приготовление к созданию незаконного вооруженного формирования).

Среди шестерых обвиняемых главную роль следователи отводят мне: Савенко Эдуарду Вениаминовичу, председателю Национал-большевистской партии, г.р. 1943.

Следующую по степени важности роль следователи отводят Аксёнову Сергею Александровичу, г.р. 1971, учредителю газеты «Лимонка».

Третьей по степени дерзости её поведения и нелюбви к ней следователей следует Силина Нина Евгеньевна, г.р. 1978, руководитель Владимирского областного отделения НБП.

Эти трое вообще не признают свою вину.

Затем идёт Пентелюк Владимир Иванович, 1973 г.р., проживающий в городе Смоленске.

Пентелюк признаёт свою вину только в покупке оружия.

Лалетин Олег Александрович, проживающий в городе Нижнем Новгороде, признаёт свою вину в покупке оружия. Дал показания, согласно которым деньги и указания купить оружие получил от Аксёнова С.А. Высказался следователям в этом смысле, что Савенко Э.В. знал о покупке оружия.

И, наконец, Карягин Дмитрий Викторович, 1976 г.р, проживающий в городе Балашове Саратовской области. Дал показания о том, что Савенко-Лимонов в феврале попросил его купить оружие, а детальные инструкции он получил от Аксёнова С.А.

Два последних национал-большевика пошли по пути предательства своих командиров.

Это основная часть истории, вокруг которой следователи произвольным образом скомпоновали 13 томов уголовного дела, дополнив его материалами обысков и прослушки.

Статья 222-я, часть 3 предусматривает наказание от пяти до восьми лет заключения.

Статья 208-я — от двух до семи лет.

Статья 205-я — от 12 до 20 лет.

Но так как за приготовления к преступлению обвиняемый не может быть приговорён больше чем к s максимально предусмотренного срока, то по 208-й статье обвиняемым грозит 5, 7 лет. Планирование преступления по статье 205-й не может затянуть более чем на 10 лет. По статье 222-й части 3 мне как предполагаемому инициатору преступления грозят все восемь лет.

С недавних пор наше законодательство в случае обвинения по нескольким статьям пользуется методом частичного сложения. Следовательно, сложение даст 8+5,7+10=23,7 года. Это при полном сложении. Это очень много. Сколько же лет даст частичное сложение, предположить трудно. Если даже половину, 12 с хвостом лет,— это немало.

Интересно, что в алтайской истории — нас ровно 13, считая меня. Один из них — Иуда.

Возлюбленная Партии

письмо партийному товарищу на тот свет

Здравствуй, юная Маша!

Я потому к тебе так обращаюсь, что тебе ведь было 17 лет, когда я познал тебя в библейском смысле слова. И тебе было только 22, когда ты ушла от нас. Потому ты навсегда останешься для меня юной.

Лёжа некогда меж твоих юных нежных ног, сминая твои тяжёлые сиси, я испытывал блаженство и удовольствие, потому обращаюсь к тебе сейчас с чувством благодарности. Письмо это из тюрьмы в гроб не должно быть грустным. Я начал его не с целью погрустить, но с целью воспеть твои добродетели.

У тебя был шрамик на лбу, целую тебя в этот шрамик, моя девочка. В тлении и исчезновении нет ничего страшного, это лишь формы бытия, формы существования, и только. Ты не оставила детей, Машенька (если злился на тебя, я называл тебя «Марией!»), но ты была доброй, хорошей, страстной маленькой девочкой, нежной сучкой. Ты была гостеприимной, когда требуется — давала суровым партийным товарищам. Ты не оставила детей, Машенька, но оставила толпу возлюбленных. Я был скромным твоим возлюбленным, спасибо тебе. В тебе, на тебе, с тобой я остро ощутил счастье быть. Сколько раз? Я не помню. Может, сотню, дело не в количестве.

Одна из первых национал-большевиков Питера, ты пришла к нам студенточкой истфака вместе с холёной Таней Толстой из семьи тех самых, обе вы были 1978 года рождения. Таня впоследствии увела нашего партийного товарища Тараса Рабко и ушла сама, а ты осталась и работала в партии. Ты мёрзла на митингах и пикетах; как всех, тебя избивали менты и бросали в обезьянники. Есть фото на Дворцовой площади у колонны, коллективное. Среди толпы суровых мальчишек питерской организации в чёрных куртках стоишь в первом ряду ты, в мужском длинном пальто, застёгнутая до горла, с сигареткой. Девочка в мужском пальто.

Со стороны глядя, ты была обыкновенная, упрямая городская девочка-дворняжка. Курящая. Шрамик на лбу, никакой косметики. Джинсики, мужские ботинки, обыкновенно волосы зализаны назад и стянуты сзади резинкой. Боевая подруга, жительница окраин, готовая вступить в драку, девочка — колючая проволока, модель выпуска 1978 года, употреблять на рубеже веков.

Но помимо активистки, стойкого партийного товарища, непутёвой дочери из семьи моряка дальнего плавания, ты была страстной девочкой с пышными русыми волосами, экстраординарными сиськами, вся горячая изнутри. Наша Дама утоли моя печали!

Питерская снежная ночь. Февраль 1996 года. На Потёмкинской улице, в штабе питерского отделения Национал-большевистской партии дружеская вечеринка. Нарушение правил, в штабах нельзя пить и гулять. Может быть, более шумная, чем следует, может быть, более поздняя, чем следует. Но тон уже задан моим тогда собратом Дугиным, и я не хочу портить общий кайф — запрещать, разгонять, репрессировать, как полагается вождю. Иногда этого не надо делать. Я тоже один из вас. Надо чувствовать, когда не надо. Порядок какой-то на самом деле соблюдается. Это порядок разгула. Никто не дерётся. Все дружелюбны и восторженно внимательны друг к другу. Проводив надолго задержавшихся гостей — лидеров националистических партий (завтра съезд), я остался в кабинете заведующего помещением штаба Александра. Вошли Дугин и Карагодин и, уступая твоим просьбам, представили тебя: «Вот, Эдуард, это партийный товарищ, партайгеноссе Маша, она давно мечтала с Вами познакомиться!»

Ты тогда ещё была небольшого роста, выросла потом, в течение следующего года. На тебе, Мария, были чёрные джинсы и свитер, под свитером футболка и голое горячее тело. Даже большой свитер не смог скрыть твоих роскошных тяжелых сись. Хорошо вымытые для встречи с вождём волосы отдавали рыжинкой. Впоследствии я пришёл к выводу, что ты из расы рыжих и молочнокожих, хотя и не ярко выражены были в тебе расовые рыжие признаки. Изображая развязность, ты плюхнулась ко мне на колени, но задик твой трудно подрагивал, и талия, оказавшаяся под свитером тощей, мелко вздрагивала у меня под рукой. Рассыпавшись на твои плечи и мне на лицо, волосы твои пахли мокрой зимой, щёки твои горячо пылали, от тебя несло табачным дымом, чуть-чуть водкой и едким потом женщины-подростка.

Партийные товарищи тогда вышли. С ревнивыми лицами, оставив нас. А ты честно воскликнула, вскочив с моих коленей и отводя глаза: «Я очень счастлива, но давай скорее выпьем, а то я боюсь тебя!» Тут я заметил, что ты картавишь, Маша, дочь моряка, студенточка, дочь нашего полка, возлюбленная моя, возлюбленная партии (юный мой трупик, ты была очень хороша!)

Там было странное устройство двери, её можно было закрыть только снаружи. Мы попросили об этом Александра и не вышли оттуда до 11 утра, когда нас открыл тот же Александр. В двенадцать открывался съезд. В офисе партии (он же служил офисом чаеразвесочной фирмы) было холодно. Навалив на себя всё, что было возможно: наши пальто, чехол с дивана — мы отчаянно стали совокупляться под портретом Муссолини в зелёной каске на красном фоне. На тебе были белые трусики, Маша, и по этим трусикам я вспомнил, что ты — подросток, в сущности. Все мои женщины носили чёрное бельё. От слишком тугой резинки на талии остался красный шрамик. Я поцеловал твой красный шрамик. Что, это была новая национал-большевистская эстетика, совокупляться с партийным товарищем Марией под портретом Бенито Муссолини? Моим тупым собратьям по профессии писателя этого нового мира не понять, когда у дивана брошены две пары армейских ботинок и двое джинсов. Когда у девчонки, выясняется, нет ни одного платья, и она никогда не надевает юбку… Утром мы увидели, что форточка высоко вверху не была закрыта и в комнату падал снег. В свете дня ты оказалась вся беленькая, как зима, как молоко. Я рассмотрел, что у тебя белые маленькие ступни, маленькие уши. Через год, я говорю, ты выросла и сделалась чуть ли не выше меня, но ушки и ступни так и остались маленькими. Ты была замечательная девочка-дворняжка, Маша! Чудесный, весёлый щенок. С этими твоими неповторимыми сиськами. Природное явление — ты всегда была готова подставить свою, ну как бы это негрубо выразиться, то, чем чувствуют…

Летом ты приехала в Москву, мне пришлось тебя прятать от Лизы не из буржуазных дурных соображений: ты знала, что есть Лиза, Лиза знала, что есть девочки, но просто Лиза тогда жила со мной, её некуда было девать, а я хотел и тебя и её, и совсем не расходилось это с общими желаниями. На мне висела газета, партийная работа. Мы с тобой находили время бродить по Москве полупьяными и счастливыми от соитий и зажимать друг друга между ног в самых неподходящих местах. Мы скандализировали московских прохожих, потому что были вылитые типажи отца и дочери. И то, что я засовывал руку тебе между ног, нас возбуждало. И возбуждало прохожих, и возбуждало Москву, и кремлёвские башни, и колокольню Ивана Великого, похожую на залупленный член, да простит меня национал-большевистский аскетизм. «Колокольня Ивана похожа на золочёную залупу!» — кричала ты и хохотала, наевшись серых питерских грибов из спичечной коробки.

Нас очень возбуждало, что мы вылитые отец и дочь. Маша, признай, вспомни, может, в этом и состояла притягательность нас друг для друга. Игра в «дочки-папочки»… «Ну что ж, возлюбленные пары торчат на разном, извращений нет в природе, извращения придумали скудоумные буржуи, аристократы и рабочие не знают извращений»,— так я тебе говорил, помнишь, Машенька. Из чего ты мне хладнокровно сообщила, что так и думала.

Я знал, что ты проста и открыта не только со мной. Что спокойно снимаешь джинсики и подставляешь то, чем чувствуют… Я знал, что ты делаешь это и с другими товарищами, и никогда не ревновал. Ибо я никогда не требовал, чтобы ты делала это только со мной. Я знал, что если бы я приказал: «Ты будешь жить со мной»,— ты послушно стала бы жить и ни разу бы мне не изменила. Я ведь был твой командир, вождь. А ты всегда была ответственным и дисциплинированным партийным товарищем. Ты неизменно встречала меня на Московском вокзале, если я приезжал в Петербург; ты узнавала о моём приезде, даже когда я являлся втайне. Я был уверен, что ты встретишь меня. Будешь стоять на перроне среди пацанов. Обыкновенно с рюкзачком за плечами.

Я зажимал тебя, тискал за сиськи и вставлял тебе там, где ты мне попадалась. Тебе это всегда очень нравилось. Ты подкатилась ко мне в Смоленске, все целомудренно спали штабелями на полу, и хулигански пристроилась сосать мне под одеялом. Слева мирно посапывал мой охранник. Ты отсасывала мне с воодушевлением в поезде «Псков — Москва»; покойный Костян Локотков отвернулся на верхней полке и закрыл курткою уши, такие звуки удовольствия ты испускала.

Как-то мы лежали одетые, и я гладил твоё ушко от нечего делать. Это была зима. Вдруг ты вскочила на колени, лицо разгорячённое, в светлых глазах — два шарика зрачков, необычно расширенные.

— Давай я тебя, как Мария Магдалина, обслужу!

— Не понял. Как блудница, что ли?

— Она Христу ноги вымыла и волосами своими высушила…Тебе кто-нибудь ноги мыл и волосами высушивал?

— Нет,— сказал я,— никто. Мать, наверное, в детстве, но не волосами же, полотенцем, конечно.

— Хоть в этом я буду у тебя первой,— улыбнулась она и, притушив сигарету, пошла в ванную. Пыхтя, притащила оттуда красный пластиковый таз с водой. Опустилась на колени. Разула меня. Завернула мне джинсы. Тщательно пальцами и ладошками промыла мне ступни ног. И потом, низко наклонясь, отёрла мне ноги волосами. Волосы вызвали во мне множество странных ощущений, потому что по-особому раздражали кожу ступней.

— Знаешь,— сказал я ей,— эти древние люди ничего не делали просто так. Я понял: это особая форма чувственности.

— Я рада,— сказала она, глядя снизу на меня с любовью, и тем смутила меня.— Будешь меня помнить теперь!

Помню я тебя, юный трупик, помню, ещё как. Кажется, поднесу руку к носу, и запахнет она твоей молодой разнузданной писькой. И ребята наши тебя помнят. За доброту, за щедро раздвинутые ножки, подружка ты наша. Такая, как ты, девочка, ты была важнее и лучше сотни вонючих недотрог. Женщина должна быть доступной.

Мы долгое время не знали, что у нас есть соперник, а имя его начинается на латинское «Эйч». Точнее, мы, москвичи, не знали, что есть соперник, дольше, чем питерцы. Питерцы, видевшие тебя чаще, узнали раньше. По-видимому, даже в нашей неспокойной жизни революционной партии тебе не хватало экстаза. И ты искала экстаза, встречаясь с «Эйч». Как-то ночью ты звонила мне и оставила на автоответчике звериную тоску и ужас. Ты звонила из объятий «Эйч». Явившись домой на следующий день, я попытался разыскать тебя. Отец со злобой сказал, что тебя нет дома. Когда я нашёл тебя, оказалось, что ты не помнишь, что звонила мне.

— Ты в порядке, Мария?— спросил я.

— Со мной всё хорошо, не волнуйся. Я же крепкая девочка,— сказала ты. Но все буквы «р» в «хорошо» и в «крепкая» вышли мягче, картавее обычного.

В октябре 2000 года ты умерла. Тебе было 22 года и два месяца. Партия не забудет тебя: мужчины партии тебя не забудут. Ты стольким принесла блаженство. Я о тебе не забываю. Вот подношу руку к носу, и пахнет рука твоей юной разнузданной писькой. Потому спи себе сладко, наш боевой товарищ!

Учитель и его Иуда

коллизия предательства

Есть песня группы «Наутилус Помпилиус». Про апостола Андрея и Христа. Удивлённый видом Христа, прогуливавшегося по водам, Андрей просится погулять с ним. Раздражённым тоном, Христос объясняет Андрею (за точность текста не ручаюсь, но смысл именно таков):

За текстом — простая, но от простоты не менее глубокая истина: Христос стал Богом, благодаря кресту. Повисел на нём — и обрёл божественную натуру, божественные качества: может ходить по воде, вообще всё может. Он заплатил за это крестными муками — не было бы Голгофы, распятия, не родился бы Бог. Божественную суть Христа нужно было доказать людям. Доказана она была муками — смертью на кресте и воскрешением в качестве Господа Бога.

Смерть на кресте — главный эпизод легенды о Христе, легендарной жизни Христа. На крест Христос попал, поскольку на него указал, поцеловав его, Иуда. Их там сидела дюжина бородатых и волосатых, похожих на хиппарей персонажей, за столом в Кане Галилейской. А чтобы указать врагам Христа, кто из этой дюжины зачинщик и главный бунтовщик, Иуда поцеловал Христа. «Иуда был самым молодым и любимым учеником Христа» — вот что утверждают апокрифические книги. Самым молодым и любимым — удивительно!

Представим себе, что там происходило в 33 году после рождества Христова в Галилее. Эти ребята во главе с Христом жили в некоей общине, в коммуне, передвигались часто и много, были как бы перекати-поле. Ходили, проповедовали из города в город, из поместья в поместье. Пытались лечить, совершать исцеления (как Виктор Золотарёв при мне лечил нескольких женщин в Алтае — внушил им, что исцеляет). Там в каменной Галилее, как в тёплой Калифорнии, жили и бродяжничали приверженцы новой секты Христианства. Христианство ведь начиналось как секта иудаизма. Помню, в середине 80-х в Париже с экрана телевизора монсеньор Люстиже, архиепископ Парижский (по происхождению израилит) спокойно объяснил, что по еврейским законам Иисус умер правоверным иудеем. Его ведь от иудаизма Синедрион не отлучал, его наказали за то, что он называл себя прямым потомком и наследником царя Давида, то есть за самозванство.

Но я тут отклонился от Иудеи, Галилеи, от земли, где бродила немногочисленная секта. Ночевали они, где придётся. Всё было донельзя просто. Христос ходил и ловил человеков. Он шёл по берегу Тивериадского озера и там увидел двух рыбаков с неводом, он сказал им: «Идите за мной!» И нарёк одного из них Петром: «Ты будешь PIERRE — камень». И они пошли. Вокруг всё время появлялись всякие люди. Там были Марфа и Мария, и другая Мария — Магдалина, раскаявшаяся проститутка. И юный Иуда со смоляной бородкой. Искариот звали его. В те времена фамилий не было. «Иуда Искариот» значило: Иуда из города (или селения) Кариот. Неизвестно, где оно находилось. По звуку Кариот напоминает Chariot, то есть колесница. Сам Иисус назывался Иисусом из Назарета. А Иуда был из Кариота, из города колесниц, или селения колесниц. Возможно, там делали колесницы.

У меня есть стихотворение «Иуда на Бродвее». Я попытаюсь сейчас вспомнить несколько интересующих меня строчек:

Иуда является вторым по значению персонажем истории Христа. Вовсе не апостол Пётр, лысый бородач, верный и мощный камень, и не Павел, и ни оба они вместе. Да, они построили христианскую церковь, но если бы не они, какой-нибудь другой апостол построил бы: апостолы были способные люди. А вот без Иуды, целующего Христа, чтобы выдать его Синедриону — тогдашнему ФСБ — и людям Понтия Пилата, без Иуды не состоялся бы Христос. Поскольку непреданный, неарестованный Христос не предстал бы перед судом Синедриона и, соответственно, не был бы распят. Не умер бы на кресте и не воскрес бы впоследствии. То есть роль Иуды из Кариота — это роль делателя Бога, богосоздателя. Это уже звучит страшновато — «богосоздатель», ибо предполагается, что создавший Бога, возможно, выше стоит в иерархии, чем сам Бог.

Тут не столь важно, существовал ли исторический прототип Христа и был ли он распят именно там и в те годы, к которым относят это событие сама церковь и история. Но коллизия, миф о Христе и предавшем его Иуде — один из фундаментальных мифов человечества. Какие мотивы руководили этим (предположим) ремесленником, молодым идеалистом из Кариота со смоляной бородкой? Неужто жалкая жадность, неужто за 33 серебреника поцеловал Иуда Христа?

Жизнь коммуны была не из лёгких. Молодой человек, бродивший с Христом по раскалённой днём и холодной ночью пустынной, бесплодной, каменной Галилее, должен был быть особого типа человеком. На бродяг-сектантов помимо климата обращена была вражда населения — побои, насмешки, побивание камнями грозили им. Жизнь ученика (талиба) апостола была жизнью полуголодного изгоя. Христианской церкви ещё не было, богатств не было, то был героический период строительства религии. Неужто этот, испытанный в скитаниях молодой сектант, ценимый самим Христом, вдруг переродился и сделался низменным, жадным плебеем из духовнопосвященного человека? Продал за жалкие 33 серебреника всего лишь. Это ведь не состояние. Ничего выдающегося на такие деньги в те времена в Галилее было не приобрести. Единовременная выплата. А потом повесился Иуда на Иудином дереве. Невероятно. Не верю!

Должна существовать куда более глубокая причина этого самого известного в мире предательства. И почему выбран такой условный знак, как поцелуй,— знак близости, приязни, любви?

Предал из зависти? Возможно, сам Иуда хотел возглавить общину сектантов. Чтобы командовать этими лунатиками в грубых власяницах: несколькими заблудшими женщинами и полутора десятками лунатиков. Но Иуда, даже устранив Христа, не смог бы стать главой общины, водителем её. Были ученики и старше его, и приближённее, те же Пётр и Павел, которые ни за что не уступили бы ему первенства над общиной.

Вероятнее всего, Иуда осуществлял (ценою вечного проклятия!) священную миссию: сделать Христа Богом! Возможно, Бог-отец послал Иуду с этой миссией, одарил его этой страшной миссией, чтобы через предательство сделать сына Богом Истинным. А если Иуда сам себе придумал и сам осуществил эту миссию богосоздателя? Тогда Иуде следует поклоняться чуть ли не с той же силою, что и Богородице, да что там, с большей силою, ибо она дала ему лишь облик человеческий. Иуда дал Ему Божий облик.

То, что я пишу тут,— это ересь чистейшей воды. Я её сообщаю не во имя ереси самой, не для того, чтобы поблистать парадоксальным остроумием. Меня интересует архетипическая коллизия, миф о Христе и Иуде как общечеловеческая ситуация, вновь и вновь на разных уровнях жизни ежедневно проигрывающаяся на планете. Это коллизия предательства.

Меня тем более интересует техника предательства, что я сам в полном смысле слова являюсь объектом предательства. В уголовном деле, возбуждённом прокуратурой против меня, я играю роль Христа. Я глава общины — Национал-большевистской партии. Меня погубить хотят Синедрион и Власть Цезаря, представленная Пилатом, прокуратором Иудеи. И разве Генпрокуратура это не прокураторы? Более того, Устинов повыше Понтия Пилата! Понтий Пилат был как прокурор, ну, скажем, Башкирии. А Устинов — главный прокуратор Империи. Здравые мысли, не правда ли?

Со мною на Алтае побывали двенадцать сподвижников, национал-большевиков; в первый заезд в апреле-мае 2000 года — А.Бурыгин, Н.Гаврилов, Глеб (фамилии не помню). Семь национал-большевиков были арестованы на пасеке Пирогова: М.Шилин, С.Гребнев, Д.Бахур, С.Аксёнов, Голубович, Коля Балуев и А.Акопян.

Ещё двое — В.Золотарёв и Олег Ш.— были со мною на Алтае с середины августа до конца сентября. Три, семь плюс два равняется 12, и я во главе их стола. Столько же, сколько сидели за столом в Кане Галилейской. Один из них рядом с Христом — поцеловал его. Я жду поцелуя предателя. Он уже был, впрочем.

Сверху было дано знамение. Вот как это было. Запись в моём дневнике 2000 года:

«В ночь с 17 на 18 августа в избе Артура и Марины, алтайцев, в селе Боочи, я проснулся при полной луне от звуков гонга. Рыжая полная луна в окне над горами и долгие звуки гонга (и больших труб?). Я вначале подумал, что это алтайское религиозное празднество и что ходят по дворам буддисты и бьют в гонг. Но затем я подумал, что это религиозная музыка в кассете в автомобиле (накануне, уже ночью, к Тахтоновым приехали гости). Гонг звучал долго, не давая мне уснуть. Утром я узнал, что никто, кроме меня, гонга не слышал. Однако на стоянке в горах, куда мы поехали рано утром, оказалось, был сам Далай-лама, и потом приезжали ламы и установили ступу. (На месте, где сожгли, кремировали одного из предков Артура — девятого, если считать в прошлое, который был буддистом.) Ступа установлена в месте, где центр Азии — равноудаленный от трёх континентов. Ступа — это ступенчатый памятник, обелиск с металлическим шаром и полумесяцем под ним, и два шарфа повязаны: синий и белый — «Центр Мира»».

К этой неточной дневниковой записи следует добавить вот что. Две машины наружного наблюдения следовали за нами до самого поворота в тупик, где вдоль реки расположены несколько алтайских селений, предпоследнее из них — Боочи. Нас было шестеро: я, Шилин, Аксёнов, Акопян, Олег Ш. (водитель) и Золотарёв. Собственно Золотарёв и вёз нас в Боочи. С самими Тахтоновыми он был незнаком, но у них отдыхала его подруга (кажется, Анна) — высокая женщина лет сорока из Барнаула. В ту ночь меня поместили под тёплым одеялом в комнате, на кровати девочки-подростка Айдын. Окно находилось в ногах моей кровати. Окно выходило на улицу, и полная медная луна висела низко совсем над горами. Дверь в комнату была приоткрыта, и через коридор в большой комнате на полу спал мой охранник Мишка. Он гонга не слышал, но когда девочка Айдын принесла нам утром горячую картошку и молоко, она сказала, что одна женщина на стоянке слышала гонг и такую же музыку, как я описываю, несколько лет назад.

«Центр Мира» находится на равноудалённом расстоянии от четырёх океанов. Точнее, равноудалённых координат две: на полпути от Северного Ледовитого до Индийского и ровно посередине расстояния от Атлантического до Тихого. То есть это центр азиатско-европейского континента — Евразии.

Дополнение: музыка звучала мрачно и торжественно, давая немедленную догадку — это о Вечности эта музыка. Я не спал. И находился в таком состоянии довольно долго: от 40 минут до полутора часов. Я осознавал, что я не сплю, я хотел даже встать и одеться, чтобы полюбопытствовать, но отказался от намерения, решил не мешать хозяевам вершить их религиозную церемонию. Мрачно и торжественно звучала мелодия, и несомненно о Вечности. В первые месяцы после я думал, что это знамение нашей экспедиции — она выльется в нечто Великое, в овладение Азией. После смерти Золотарёва и особенно после ареста я стал думать, что это было мрачное предостережение. В настоящее время я опять склоняюсь к мысли, что если смерть и страдания были предсказаны этой ночной сценой, то величие моей судьбы также было предсказано. Это было и предостережение, и поощрение.

Теперь вернёмся к истории Христа, вернее, к архетипической ситуации, к коллизии Христа (как к шахматной позиции, к «позиции Христа»). Она выглядит так: Христос и напротив — двенадцать апостолов. Согласно Евангелию, все они подвержены соблазну возможного предательства. Даже самый сильный, лысый черепоносец Пётр, и тот-таки отказывается три раза от Учителя, как Учитель ему и предсказал (это несложно, требуется лишь знание человеческой натуры), ещё до того, как пропел петух. Но другие апостолы не становятся предателями, они всего лишь люди, их слабость заложена в них от рождения. Многие, те, кто сумел свою слабость победить, становятся святыми. У Иуды предательство не слабость, это миссия. Я неточно услышал и потом небрежно записал: «Однако предательство — тоже приятная миссия». Я недослышал, на самом деле следовало услышать: «Великая миссия». Великая, древняя, мистическая, ужасная, трагическая. Ужасная, потому что Иуда обрекает на смертные муки своего Учителя, близкого, любящего его, и наверняка любимого им. В Мировой истории Иуд множество. Эта архетипическая трагедия проигрывается вновь и вновь. Брут был приёмным сыном Цезаря. «И ты, Брут!» — этот крик удивления-узнавния издал Цезарь. Ему следовало добавить: «Иуда!» Самым подходящим, лучшим словом в приведённом стихотворном отрывке будет даже не «великая», но «священная». «Однако предательство — тоже священная миссия» — вот как следовало мне услышать и записать.

Основная история предательства Учителя Лимонова — это алтайская история. В ней архетипически точно участвуют ровно 13 человек. Я — Учитель. Предатель — Артем Акопян. Но он мало знает, чтобы его предательство санкционировало муки Учителя. Обрекло его на муки. Посему на основную историю алтайского «заговора» (карается статьями 205-й и 208-й) наложена дополнительная урезанная история (точнее, полуистория): саратовская. В ней участвуют шесть человек, считая меня. Точнее, семь, но ФСБ спрятала человека, продавшего оружие Лалетину, Карягину и Пентелюку. В этой полуистории свой Иуда — Дмитрий Карягин. (Саратовская история карается статьей 222-й. Статьи здесь везде важны, ибо это степень крестных мук, на которые будет обречён Учитель.) Если прокураторы (прокуратура и суд) его осудят.

И алтайский заговор, и саратовская история отмечены мистикой и кровью. Кровью и мистикой. Два апостола Учителя из двенадцати погибли насильственной смертью. Два из двенадцати в течение месяцев — ненормально много, чтобы такой рейтинг смертоубийства мог считаться случайностью. Бурыгин — верный, немудрёный, но честный апостол национал-большевизма, такой себе народный человек, агитировавший в среднеазиатских поездах за дело национал-большевизма. Золотарёв — человек без паспорта, инструктор, лесовик, хиппи, исцелитель. Он исцелял и в Боочи; смущённый вернулся, помню, с исцеления с алтайкой Мариной, неся в сеточке продукты — плату за исцеление. Но он исцелял и до этого и в Барнауле. Он верил в «энергетику», он знал многих рериховцев и староверов. Он прыгал, как олень, по горам в поисках маральего корня, красного корня, золотого корня. Он был народный, но не простой человек. К концу сентября он уверовал в наше дело. Его выбросили из окна.

Теперь о личности Иуды Акопяна. Полукровка с русской мамой и отцом армянином, архитектором. Через Украину семья бежала в Москву. Быстрый, остроумный, быстро схватывающий юноша. Любящий себя и своё тело. Каждое утро ходил голым обливаться с ведром к ледяному ручью. Высокомерен очень. С презрением относился к своим товарищам. Я постоянно старался ставить его на место, доказывая ему, что он ничем не лучше. И то обстоятельство, что он принимает душ ежедневно и чаще меняет комплекты одежды, вовсе не есть знак избранности. Как и то обстоятельство, что он автор нескольких ехидных статей. Чистый, остриженный, разрушительно остроумный, творчески бесплодный, лишённый уважения к национал-большевистскому коллективу, что он делал у нас? Его, несомненно, привлекала моя личность, которую он оспаривал. Оспаривал он меня тем, что приблизился, когда появилась возможность, вплотную (в алтайской истории) и наблюдал. Надеясь обнаружить слабости и тем разрушить Учителя. Акопян крайне тщеславен. Так получилось, что он оказался старшим и ему пришлось руководить акцией на съезде Демократического выбора России 30 января 1999 года. (Тогда нацболы в количестве 13 человек устроили на съезде партии Гайдара обструкцию. Встали, проскандировали: «Сталин! Берия! Гулаг!» — и разбросали листовки. Завязалась драка.) Когда к вечеру того же дня все основные СМИ посвятили скандалу на съезде ДВР большие репортажи, Акопян единственный раз довольный воскликнул, поглядев на себя на экране телевизора: «Вот она, пришла настоящая слава!» Но через несколько дней сбежал в украинскую глушь, спрятался.

Иуда второй истории, наложенной на первую, дабы служить ей дополнением,— Дмитрий Карягин. Вместе, дополняя друг друга, два пацана-полуиуды образуют полновесную трагическую фигуру зла — Иуду. Библейского. У каждого Учителя есть свой Иуда, а если такового не наблюдается, значит — ОН не Учитель. То есть первый признак Учителя — Иуда.

Впервые Карягин предстал передо мною в облике высокого студента в бейсболке. У него был типаж такой: «студент». Студента избрали в президиум 1-го Всероссийского съезда НБП, и на сцене кинотеатра «Алмаз», где происходил съезд, так получилось, мой будущий Иуда, один из двух моих Иуд, оказался сидящим сразу за мной. Так мы с ним познакомились. В перерыве он сразу щегольнул отличным знанием моего творчества. «А почему Вы, Эдуард Вениаминович, написали стихотворение «Саратов»? Вы что, бывали в Саратове?» — спросил он меня. Для того, чтобы прочесть стихотворение «Саратов», необходимо было получить в руки хотя бы единожды сборник стихов Э. Лимонова «Русское», изданный американским издательством «Ardis» в штате Мичиган в 1979 году тиражом всего три тысячи экземпляров. Карягин читал, следовательно, этот редкий сборник. Тогда я не мог ответить ему ничего путного, пробормотал лишь что-то вроде: «Саратов? Ну поскольку это типично русский город…»

Теперь я могу ответить Карягину: «Из глуби времени я узрел будущее, Дима. 33 года тому назад (стихотворение написано в 1968 году) я узнал, что ты предашь меня в Саратове».

Когда девятого апреля за мною закрылась дверь в камеру №24 крепости «Лефортово», я вдруг припомнил концовку (оно длинное) этого пророческого, как оказалось, стихотворения, и похолодел от ужаса:

Каково, а! В решку! В будущее! В трагедию! Дело в том, что именно по показаниям Дмитрия Карягина я был арестован. А Дмитрий Карягин был задержан в Саратове! И именно там, в Саратове, расставила свои сети ФСБ! Именно там приобретали оружие протагонисты моего уголовного дела: Карягин, Лалетин, Пентелюк. Карягин не жил в Саратове, он родился в деревне, долго жил в городе Балашове Саратовской области и только в последние полгода переехал в Саратов. Чтобы осуществить написанное незримо в Скрижалях Судеб. Этот текст Скрижалей я подсмотрел в 1968, 33 года назад, и написал стихотворение, которое так и называется — «Саратов». Из глуби прошлого я узрел будущее. Я знал, что произойдёт в Саратове!

А Карягина притащило в Саратов. Он вряд ли планировал предать меня. Это карма. Это было написано. И Иуде было написано предать Христа. Это была его карма: лучшего, любимейшего из учеников Христа. Не 30 серебреников, не зависть, не борьба за лидерство общиной. Но карма. Рок.

И вот очная ставка седьмого июня 2001 года. Карягин:

«После этого беседа стала носить бессловесный характер при помощи собственноручных составлений мною и Лимоновым текстовых предложений на бумаге. Лимонов писал вопросы, а я отвечал на них. Так, в записке он пояснил, что необходимо приобрести оружие, и поставил вопрос о моём согласии выполнить это дело. Я написал, что попытаюсь это сделать, но мне неизвестен продавец оружия. После этого Лимонов сказал, что мне нужно побеседовать на эту тему с Сергеем Аксёновым — активистом Московского отделения партии. Спустя некоторое время приехал Шилин, и в его сопровождении я уехал в Штаб партии».

Вот что я написал об очной ставке на следующий день:

«Вчера я видел сломленного человека из жидкой глины. Право слово, Аллах сделал человека из глины! В нем как будто ни одной кости не осталось, в Карягине. На меня не смотрел. В сторону, вверх и вправо, не только глаза, но и лицо как можно дальше от меня уводя, но сам, как картофельный росток, тянулся от меня весь к окну. Можно еще сравнить то, что я видел, с отёкшей свечой или с несчастным червём, висящим от шкафа (голова его была у шкафа) на стул… И этот человек писал, подписывался — Карягин-Опричник! Рассуждал о длинной воле!»

Через месяц из тюремной библиотеки Лефортово мне доставили книгу «Записки революционера» князя Петра Кропоткина. Там на 249 странице я обнаружил интересное описание, как везли на казнь Каракозова, покушавшегося на императора:

«Когда его вывезли из крепости, привязанного к столбу на высокой платформе телеги, прыгавшей на неровной поверхности, я думал вначале, что везут вешать резиновую куклу. Я думал, что Каракозов, верно, уже умер, и что вместо него везут куклу. Представьте себе: голова, руки висели, точно костей не было вовсе или их переломали. Страшно было смотреть. Но потом, когда два солдата сняли Каракозова с телеги, он двигал ногами и употреблял все усилия, чтобы без поддержки подняться на эшафот. Так что это была не кукла, и он был не в обмороке…»

Комментария здесь не требуется. Иуда повесился на корявом, искорёженном горном дереве, растущем в Палестине на обрывах: бледные струпья ветвей, листьев почти нет, цветёт кровавыми цветами. Судя по обнаруженным бумагам Карягина, он много размышлял и писал обо мне, Учителе… Судя даже по короткому перечню изъятых у него дома при обыске бумаг, Лимонов поминается там часто. Документ 4, начинающийся словами: «Его творчество — пособие для человека, желающего поменять». Документ 5: «пятидесятилетний юноша», «Лимонов». Документ 6: «Несомненно, Эдуард Лимонов»… «привыкшего к сусально-пуританской литературе». Документ 7: «Забрать у Масловой Жанны Э.Л. «Убийство часового» и «Анатомию героя»…» То есть мой Иуда пристально изучал меня. При обыске у него изъят также сборник его собственных стихов. Машинописный.

Мои Пенелопы

Наталья Медведева, 43 года, певица, писательница, моя жена, явилась ко мне на свидание в тюрьму «Лефортово» 30 октября. Ту часть тюрьмы, где происходят свидания (коридор и камеры для свиданий), я до этого никогда не видел. Поскольку родители мои, отец 83 лет и мать 80 лет, еле ползают с палочками по квартире, а больше близких родственников у меня нет, то семь месяцев я просидел без свидания с родственниками. Так что я не знал, как вся эта церемония выглядит, только в американских фильмах когда-то видел. Вообще-то я пророчески написал в книге «Анатомия героя»:

«Если когда-нибудь я попаду в тюрьму и ты припрёшься на свидание и скажешь, что ты моя жена, я скажу: «Гоните её прочь, у меня нет жены, это, должно быть, какая-то проститутка!»»

Так я написал, но как будто меня тянуло сделать наперекор книге: я поступил против своей же, высказанной в книге, воли. Частично меня вынудили обстоятельства. Дело в том, что я БОМЖ, лицо без определённого места жительства. И чтобы быть выпущенным, скажем, на свободу под подписку о невыезде или чтобы судья могла меня выпустить, если я вдруг, предположим, получу условное наказание, для этого мне нужна прописка или регистрация в РФ. Поначалу для этой цели я хотел развестись с Натальей, жениться на другой и прописаться. Жениться я собирался на крошечной Насте, о чём и поставил её в известность в письме из тюрьмы. В ответ крошечная Настя сообщила, что «брак — это отстой», что она меня любит и без брака, а в конце приписала, что ждёт дальнейших приказаний, готова выполнить любые. Подумав вместе с адвокатом, мы решили от идеи развода отказаться. По множеству причин. И разводиться, когда один из разводящихся находится в тюрьме, будет сложно. Поскольку я не признаю свою вину, следователь будет ставить мне в мои колёса все палки, какие у него есть, а у него их много. Брак заключён в Париже, и это создаст дополнительные трудности. Следователи будут чинить препятствия не только при разводе, но и при заключении нового брака. Так, следователь не дал разрешение Сергею Аксёнову на брак с Анной Дунаенко, нашим партийным товарищем, вот они и остались не связанными узами брака. И, наконец, крошечная Настя прописана сама у мамки с папкой, и её папка вряд ли будет счастлив прописать у себя бородатого государственного преступника на долгих 39 лет старше его маленькой дочурки.

Потому я потопал, руки за спиной, конвоируемый молодым унтер-офицером, чрез внутренности буквы «К» (щёлканье мембраны, стук ключа об обрезки трубы, носом в стену, «стой!» — все привычные прелести конвоя) в направлении парадного выхода из тюрьмы. Но вместо того, чтобы повернуть, как обыкновенно, или пройти налево по коридору к адвокатским комнатам (там я встречался с моим защитником Беляком несколько десятков раз), или пройти прямо в парадные двери (за ними обыкновенно стоит автозэк, если нас вывозят), я повернул направо. Прошёл по коридору мимо закрытых дверей с номерами и, дойдя до номера 2, встал носом к стене. Мне открыли дверь и ввели в смехотворное, с точки зрения зэка Савенко, помещение. Part time оно, очевидно, употреблялось как кафе или место отдыха наших охранителей. Впрочем, в нём ничем не пахло. Пустой тюрьмой, и только. Основная часть помещения была заставлена столами и лавками из блондинистого полированного дерева с сучками. У дальней стены возвышалось какое-то подобие разоружённого бара. Вдоль ближней к двери стены, слева, располагался узкий, как бы «отдельный кабинет» этого разоружённого и демобилизованного кафе, за стеклом и решётками, но не классическими прутьями в клеточку. Нет, решётки были кручены цветами такими поверх стекла. Был создан кагебешный уют. Я вошёл в одну из дверей (отъездную такую дверь, как в купе ж/д вагона), сел на лавку. Передо мною были полстола, стекло, такая же уютная, домашняя, завитыми рогаликами решётка. Слева на стене — телефон. Рядом прямо на стене была нарисована вегетарианская картина маслом. Лес, деревья, лужи. Цвета: желтые, зелёные, ядовитые. Бедолага тюремный художник или не имел других масляных красок, или ему запретили ими пользоваться. Я забыл упомянуть, что два огромных жирных лесных пейзажа украшали большую стену кафе «Лефортово»: толстые деревья, болотце между ними, ряска цвета хаки. Через некоторое время привели Наталью Медведеву.

Я увидел её голову на той же высоте, где она и находилась шесть лет тому назад, но голова была другая, ссохлась, словно чучело, сделанное из этой головы. Время полумумифицировало голову моей некогда любимой женщины. Она не находилась в той степени мумификации, как знакомая мне с возраста 24 лет (я только приехал тогда в Москву) мумия в Египетском зале Музея имени Пушкина, но была на полпути к этому состоянию. Вообще-то, если бы я был добрый человек, мне следовало бы всплеснуть руками, ничего ей не сказать, разумеется, но, возвратившись в камеру, написать что-нибудь вроде баллады Франсуа Вийона «Дамы былых времён». Это если по-нормальному. Но так как я государственный преступник, судя по статьям, отъявленно жестокосердная личность, припомнив, сколько эта женщина попортила мне крови, я со злорадством подумал: «Так тебе и надо! Твоя некогда прекрасная физиономия фотомодели, похожа на суховатую палку. Твои глаза — один меньше другого — они, как два пупка. Тебя, Наталья Георгиевна, время изуродовало за твои пороки. В 43 года женщина не должна так ужасно выглядеть. Ты похожа на ветеранку-алкоголичку (перевод с французского — alcogolique enventeric)». Впрочем, зэка Савенко мгновенно пронзила жалость к тебе, и жалость сменила моё праведное злорадство. Где-то лет в двадцать шесть в Париже, помню, ты вдруг стала пышной, большой, толстой, красноволосой, необыкновенно красивой. У тебя был огненный куст волос, как куст шиповника в горах Пиренеев, как же ты тогда была красива и чувственна! Ты даже стала добрее тогда. О Пиренеях это не случайная метафора-красивость: мы с тобой жили весной 1990 года в Пиренеях, там цвели в горах такие кусты…

— Ты пришла. Спасибо,— сказал я.— Дело вот в чём…

— Я знаю, в чём,— высокомерно прервала ты. Я тотчас же понял, что ты всё так же вздорна, тяжела и плохо выносима.

— Оснований для беспокойства у твоих родственников, я имею в виду твоих маму и брата, не будет. Меня всё равно никто не пропишет без паспорта, а все мои документы — у следователей. Мне лишь нужно, чтобы ты сдала три заявления на прописку, твоё и их, что вы не возражаете. Сними только с документов заверенные у нотариуса копии… Так же, как и…

Мы рассматривали друг друга. У зэка Савенко обильно отросли крутой шапкой сильные волосы на голове. Soit aut pepper. Соль и перец. Усы и узкая, с подбородка нисходящая борода. Кожа государственного преступника была гладкая, морщин было немного, и те неглубокие. «Вот сука живучая,— думала Наталья Медведева,— и по голове трубой били, и сапоги по глазам стучали, и взрывали, и стреляли, и в тюрьме вот парится. Всё, как с гуся вода…» Прирождённая убийца Наташа смотрела на мужчину, которого ей не удалось угробить, с плохо скрытой неприязнью, сбалансированной лишь любопытством. Такие женщины, как моя жена Наташа, любят убитых, замордованных ими мужчин. Она и пришла, надеясь увидеть меня поверженным. Потому ей было противно. Перед ней сидел вполне живой Лимонов.

— Твой адвокат сказал, ты заболел! На больного не похож…

— Пару дней чувствовал головокружение. В медчасти дали таблетку — забыл думать… Это от тюрьмы. Воздуха мало. Я тут работаю вовсю. Мне дают возможность писать,— сказал я.— Настольную лампу предоставили, во как!

— Только не вздумай писать опять про мои гениталии,— изрекла она высокомерно.

Два прапорщика сидели в метре от нас за стеклом, как два тощих кура на насесте, задницами на рёбрах столов. При слове «гениталии» они вздрогнули: стекло никаких звуков не задерживало.

Она уныло лжёт. На самом деле любая женщина, и она тоже, чувствует гордость и удовлетворённое тщеславие от того, что бывший возлюбленный выразил в книге свою любовь-ненависть. Я хотел было сказать ей, что ни она, ни её гениталии уже давно не привлекательны для меня, что строки в книге «Анатомия героя» были написаны шесть лет тому назад, по свежим следам нашей разлуки. Книга лишь вышла позже. Что я уже был в восторге от гениталий нескольких юных дев после этого, но я не сказал. Я стал её расспрашивать о наших общих знакомых, которые меня не интересовали на самом деле. Впрочем, сообщение о том, что младенец женского пола, которого я называл в 1983–84 годах «Фалафель» — младшая дочь художника Вильяма Бруя — вымахала в красивую девку и имеет тучу поклонников, вызвало у меня желание выйти из тюрьмы и отъебать этого Фалафеля со всеми потрохами, отомстив её папочке. У меня с ним старые счёты, с этим сводником. Так и сделаю, если не забуду. Ей это понравится. Юные стервы любят седых негодяев.

Когда ты лицезреешь в тюрьме через стекло свою третью жену — самое время думать о Вечности. Вот я и думал. Я думал, что женщины — ужасающе эфемерные создания. Что они пристойно выглядят в лучшем случае на протяжении лет пятнадцати, ну двадцати. Что к 35 годам они превращаются в гиппопотамов, в мулов, в утюги и буфеты, в разные домашние предметы. Все очаровательные сиськи-письки, ножки-ручки съеживаются, скукоживаются или гигантски растягиваются от сдобных булочек; от совокуплений, абортов и родов растягиваются некогда трогательно узкие отверстия в их теле, ум их принимает циничный оттенок. А в мадонны с младенцем, чтобы потом стать пристойной старушкой-матерью сына-уголовника, они не идут. В народных балладах о каком-нибудь уставшем от подвигов добром молодце можно прочесть: «А подать ему зелена вина да бабёнку нерожалую», или: «А за труд свой попросил Илья бочонок зелена вина да бабёнку нерожалую». Из чего можно вывести, что нерожалые бабёнки были всегда в большой цене. Вкус у русского народа и у молодцев был правильный. Бабёнка нерожалая подразумевает наличие узких входов в бабёнку, нерастянутые сиськи-письки и многое другое из набора удовольствий. Бабёнка, правда, может оказаться хоть и нерожалой de facto, но de facto же, от бесчисленных абортов она может иметь не тело, но разваливающуюся котлету. Такие мысли сверлили мой мозг, в то время как я разглядывал свою жену. Грешным делом по пути сюда, в комнату свиданий под номером 2, я даже попытался прикинуть, а вот если я попаду на зону, то бывшая жена может приезжать на большие свиданки, и я трое суток смогу ебать законную жену в гостинице ГУИНа. Теперь этот вариант, не успев созреть, гнилым плодом свалился с дерева моего воображения.

…Когда она начала сдавать? Есть точный ответ. Девять лет тому назад. После того как 30 марта 1992 года в Париже, на rue Montagne Saint-Geneviève, иначе говоря, на улице горы Святой Женевьевы в ресторане «Балалайка» (она там пела) ей рано утром нанесли шесть ударов отвёрткой в лицо. Один удар — вот виден шрам на лбу. Другой, в висок (рана была сантиметров пять глубиной, я видел), её чуть было не прикончил. Ещё один пробил нижнюю губу и пришёлся в полость рта. Ещё один, в щёку под скулой, оказался самым пагубным для её красоты. Он частично парализовал, поджал ей мышцы этой половины лица. Улица Святой Женевьевы взбирается круто в гору чуть ли не от самой реки Сены, чтобы на самой горе влиться в площадь, где стоит казематом жёлтый Пантеон. А в Пантеоне лежат герои Франции. Я бродил в тех местах когда-то влюблённым в певицу Наташу, мою непутёвую жену, а теперь передо мной чужая, искарёженая жизнью женщина. В июле 1996 года я уже имел неприятный, шокирующий опыт: пришёл в галерею в театре Маяковского на выставку моей второй жены Елены. Я увидел жирную, высокую, опухшую, щекастую, пожилую женщину, безвкусно одетую. Трусы, какой-то пластиковый халат поверх, соломенная шляпа, из-под шляпы — кудельки. Я явился с юной Лизкой, тонкой, как шнурок. Нас там обильно фотографировали, и впоследствии я увидел себя и Елену рядом в некоем забытом мною ныне иллюстрированном журнале. Мы выглядели, как мать и сын! Жестокий, как камень, я беззастенчиво написал о жирной Елене в «Анатомии героя». Поверг кумир, который сам же и создал своей книгой «Это я, Эдичка». Это как если бы Александр Блок взял и разрушил свою Прекрасную Даму. Растоптал бы.

Почему я так суров с ними? Потому что они профессиональные женщины. А профессиональная женщина должна быть вечной. Красивым трупиком до 30 лет. А жить и выглядеть, как неряшливая хамка, профессиональная женщина не имеет права… Мои Пенелопы. Елена живёт в Риме. Ей 51 год. Когда в 1971 году в газовом платье, кончающемся, где начинались трусики, приходила ко мне на великолепных ножках кукла, девочка «фифа» с пуделем, создание неземное, узенькое, едва весящее свои 50 килограммов при росте 176 сантиметров, думал ли я, что…

«Хуй в пальто»,— говорят в тюрьме, «где ночи полные огня». Думал ли я, что через 30 лет она будет жить в Риме. Носить титул контессы де Карли, пить с утра «Мартини», начинать утро с головной боли. У неё наверняка несвежее вонючее дыханье, и по утрам она ходит в халате. Её наверняка ненавидит её дочь от графа Джан Франко рыжая Анастази, сейчас этой красивой Лолитке 12 лет…

Я хотел, чтоб она была мне верна, как офицер своему другу офицеру. Такая у меня к ней была молодая ревность и дружба. Я носил её джинсы, я был её сверстником-братишкой, там многое было замешано на безумной моей к ней дружбе. Я ею гордился, как более грубоватый братишка попроще может гордиться своим красивым, хрупким, элегантным братом. Её красота была нашей, её сигареты мне и курить не надо было. То, что мы зверски ебались, для меня было не главным, но возможно, для неё главным. А я ценил больше её дружбу, её, куда более жизненно изощрённую со мной, более невинным, несветским. Она была светским, искушённым братишкой, она учила меня манерам, среди прочего — есть с ножом и вилкой, я учился у неё радостно. Когда в Нью-Йорке это случилось (разрыв произошел с декабря по февраль), я прежде всего забавного, очаровательного, причудливого брата потерял. Это было очень больно. Брат больше не считал меня родным, отказался, гад. Я так ведь любил с братаном напиваться. Как хорошо мы вместе с ней бухали, в одном ритме, два братишки-офицера. Офицеры тут мелькают недаром, мы оба ведь — офицерские дети. И что-то офицерское в нас было, дополнительно связывающее.

Разногласия были с самого начала такие. Я пришёл к ней из контркультуры, из среды буйной и талантливой, собравшейся в Москву из всей страны. Она жила среди богемы, но богатой, официальной, хотя и фрондерской. Художники Збарский, Мессерер, актёры Галина Волчек, Кваша, Каневский, дирижёр Макс Шостакович, поэт-песенник Наум Олев и им подобные окружали эту девчонку лет с семнадцати. Добавьте сюда богатого лысого мужа, удовлетворявшего все её желания. У нас были классовые противоречия. Мы их сглаживали моим членом и стихами, моими и её. Однако мы с ней часто схлёстывались в споре: чья среда более подлинна и талантлива. Я доказывал, что моя, и только моя. Я оказался тотально прав: из контркультуры вышли революционер-диссидент Буковский, два мощнейших «чувака», как говаривал Бродский, оба факты общемировой культуры — это я и Бродский, десяток ребят помельче, но значительных творцов, художники Зверев, Кабаков, Яковлев… В дальнейшем этот небольшой, как тогда казалось, разнобой во вкусах вылился в трагедию для неё. Её небольшой творческий импульс иссяк; молодость, растянувшаяся лет до сорока, всё же прошла. Её, в сущности, буржуазные предпочтения привели её к буржузно-мещанскому мировоззрению и образу жизни, пусть она и контесса. Она не понимает современности и напыщенная, старомодная, в длиннополой шубе приезжает в Москву, где посещает своих полинявших заслуженных знакомых и участвует в посиделках бывших людей. Где ей понять страсть политики, Национал-большевистскую партию, её пацанов, девочек, атрибутику, цели, тюремные заключения. Она от меня на световые годы позади. Всё, что ей осталось — коллекционировать прошлое и ходить на похороны забытых знаменитостей. Надо было, братишка Елена, держаться меня. Судьба твоя была бы фантастической!

Наташей я тоже по-братски гордился. Мне нравилась её хмурая красота, её скандальный нрав. Я был без ума от её простой, наглой вульгарности питерской центровой девочки. Я сознавал в каких-то житейских вещах, в искусстве взглядов, например, её превосходство надо мной. Она умела подавать такие сигналы! В женско-мужских хищных играх она была подла и извращённа. Я не был ни подл, ни извращён. Наташа сразу стала играть со мной в женские хищные игры. Она оказалась интуитивна, но не умна и потому с первых дней нашей жизни в Париже обиделась на моё отношение друга и братишки. Наташа вообще мужчине другом быть не хотела и не могла. (Ирония судьбы: теперь она служит нянькой бородатому младенцу-наркоману. В наказание.) Тем более братом. Она хотела обожания и прощения всех её подлостей. А я хотел от этого пола братских кровных отношений. А что ещё выражает рефрен в романе «Это я, Эдичка» «вместе, блядями, проститутками, но вместе…»? Так я анализирую себя сейчас, в те годы я это лишь чувствовал иногда.

Короче, я искал в них братишек, чтоб безоглядно доверять, чтоб спина к спине рубиться против мира, а они хотели быть подлыми стервами, ходить к врагу, туда и обратно. К тому времени, когда я достиг Лизы, мой опыт жизни с женщинами переделал меня. Я уже не искал от них братской верности. Я хотел нежную женщину и собирался закрывать глаза на её маленькие слабости. Лиза тоже была заведомо классово чуждой. Сейчас бы я выбрал свою, нашу партийную девочку. Но то шёл 1995 год, партия только создавалась.

Я провёл свою жизнь среди женщин, и я много думал о них, об их судьбе, о предназначении их в мире. Я мог бы написать о них исчерпывающе-уничтожающее исследование под названием «Женщина» (how to use — как употреблять) и тем нанести им сильнейший удар, подорвать их могущество. Но я никогда не напишу такое исследование, потому что отказываюсь убивать тайну. Мир не должен быть объясним до деталей, иначе станет неинтересно жить. Всегда должен существовать домен (область) тайны. Чтобы видеть отстранённо, как Гумилёв:

Ну и пусть идут. Не буду я их анализировать. Тем паче гимназисток. Юные девы трогательны, грациозны, красивы, как юные собачки и кошечки. Но общество не хочет, чтоб ты их любил. Общество хочет, чтоб с гимназисткой шёл гимназист, а не ты, мужчина-революционер несколько дьявольского облика. Общество хочет, чтоб ты монотонно спаривался либо с женщиной твоего возраста (с 58-летней старушкой, ужас!), ну в самом крайнем случае с женщиной лет на двадцать тебя моложе — увесистое половозрелое тело, упакованное в объёмистый лифчик, трусы, всякую женскую сбрую, тело подбрито, выбрито, подрезано, снабжено витаминами. Юные девы — на самом деле самый кайф: бабёнка нерожалая — это лет пятнадцать, а то и меньше, не только нерожалая, но и доабортная, свежая. Если тяга к свежести, к юности, к здоровью, к красоте есть извращение, есть разврат, то называйте меня старым развратником. Человеческие табу — это жуткая наёбка. Но есть мужчины, которые переступают через все эти табу или сбрасывают их пинком. Такие обречены спать со многими поколениями женщин. Вот я из этих мужчин. Между датой рождения моей первой жены Анны и датой рождения крошечной Насти разница в 45 лет.

В критических статьях о моём творчестве я не раз читал, что мне якобы «не везло с женщинами». Причём критики не отрицают, что моя жизнь населена была и есть «чудовищами и красавицами». Под «невезением» имеется в виду, очевидно, то обстоятельство, что я не живу с одной и той же женщиной. Общественное мнение было бы счастливо, если бы я до сих пор сожительствовал с первой женой Анной. Если бы бедняга не повесилась в 1990 году, ей сейчас было бы 64 года. Вот господа из газет были бы счастливы! А я, как мусульманин, брал себе молодых женщин. Анне было 27 лет, когда я её взял. Через семь лет я взял себе Елену 21 года, через одиннадцать лет взял Наташу, которой было 24 года, через тринадцать лет взял Лизу, этой было 23 года, а ещё через три года — Настю, ей было 16 лет. Если смотреть на жизнь по-крестьянски просто, по-мусульмански нормально, мужик всё время женился на молоденьких — это значит, очень везло Э.Лимонову с женщинами. Больше, чем кому бы то ни было, ему везло. Плюс они его любили. Другое дело, что он дико возмущал их и продолжает выводить их из себя…

Прапорщики сидели и слушали бесстрастно. Администрация тюрьмы выделила лучшую комнату, лучших прапорщиков для осуществления свидания государственного преступника. Не вульгарного вора, но идеолога радикалов. Прапорщики не сидели, но стояли, как тощие птички, чуть сложившись вперёд в талии, тощие зады почтительно лишь касались тюремных банкетных столов. Солдафоны, дети бедных крестьянских родителей из провинции, они пошли в службу не от хорошей жизни. На них были цвета болотной ряски брюки и рубашки из дешёвого казённого волокна с шевроном ФСБ на рукаве. На плечах — ломаные, неказистые огуречные погоны с мелкими звёздочками. Так же едко, как и я, унтер-офицеры воняли тюремным сортиром, баландой, варёной селёдкой, перловой кашей. Но мы были страшнее, серьёзней и трагичней Наташи с её наркоманом. (Наркоман, сказала она, сидит с моим адвокатом в приёмной, ждёт её.) Мы были из мира государственных преступлений и государственных наказаний, страшных сроков, волос на голове дыбом, из мира смертной казни, гильотины, топоров, Разина, Робеспьера, Дантона. Они — дети неказистых бедных родителей-лохов, и я — изгой, схваченный чуть ли не ротой оголтелых военных в горах Алтая. Что она могла в нас понимать в своём сюртуке из кожи, похоже, содранной с брюха крокодила?

Вместо того, чтобы закричать: «Ты — святой, я преклоняюсь перед тобой. Ты честнее и мужественнее, чем все, кого я знала!», она с упрямым апломбом сообщила мне всякую хуйню-муйню.

Когда я шёл туда, я планировал ей сказать, что уже не люблю её, но что я так любил её, страстную, пьяненькую, в те годы, долго любил. Что я счастлив, что у нас была наша любовь, такая, о которых пишут в трагических книгах: был Париж. Она пела в ночном кабаре на Шампс Элизэ, на блистательных Елисейских Полях: среди зрителей сидели Марлон Брандо, или торговец оружием Аднан Кашоги, или Серж Гинсбур… Я писал мои книги на чердаке, а до этого мы жили в еврейском квартале. Мы дрались и любили друг друга… Бля, она мне даже за всю жизнь спасибо не сказала — необыкновенному человеку, который взял её за руку и привёз в необыкновенный мир! Вокруг неё больше не было человека, который мог бы вытащить её в необыкновенный мир… Я признаю: она была страстная, пьяненькая, увлекательная, гибельная. Но без меня её никто бы не увидел! Пизда засохшая, мне грозит больше двадцатника, почему не скажешь, хотя бы сейчас: «Эдька, ты был необыкновенным, чудесным, самым ёбнутым влюблённым в мире, ты вообще человек высшего класса, такие только в книгах живут…»

Мы спешно пробежали по нашим знакомым, с облегчением выуживая их из памяти. Мы остановились на издателях. Она написала новый роман и предложила его «Вагриусу». И в новом романе у неё не хватит любви, чтобы заорать на весь мир, как она меня любила…

Нам сказали, что свидание окончено. И я ушёл, сопровождаемый молодым прапорщиком в дешёвой его цвета болотной ряски форме. А она пошла к своему наркоману, к бородатому мальчику, который, говорят, живёт за её счёт и ворует у неё деньги.

— Обедать будете?— заботливо спросил меня старый вертух, открывая дверь камеры…

Выбранные места из переписки

Властям совсем невдомёк, что НБП — в первую очередь культурное явление, а не политическое. Своеобразная эстетика бунта… Знаете, я впервые прочитал «Это я, Эдичка» и «Иностранца» в 93-м, кажется, году. С тех пор каждая Ваша новая книга становится ещё новым открытием. Помню, как мне близок был Эдичка, интеллигентный бунтарь. Кроме бунта в нём был и незаурядный ум, глубоко философский, пусть и в бытовых наблюдениях. Бунтовало во все времена много народу, но по мелким претензиям к миру — нет денег, успеха. А Эдичка меня поразил тем, что использовал свой ум не для рассуждений и своего благоустройства, а для поисков самого себя, для того, чтобы обличить страхи окружающих его людей. Видеть всё в истинном свете, что ли. С тех пор я прочитал множество книг, но всё равно ничего подобного в литературе не видел. Вы как вероучитель, как основатель религии, не используете малое добытое знание для получения каких-то благ или авторитета — вы всё лезете вверх, к истине, выше и выше, насколько хватает сил. Так же поступал и Иисус, ни в чём не отступил, не уступил, твёрдо. У Вас замечательная судьба. Удачи Вам, Эдуард Вениаминович. Пусть всё у Вас обойдётся, ради этой несчастной страны и ради всех нас, которых Вы многому в жизни научили.

Вадим Пшеничный
Кемеровская область, г.Анжеро-Судженск

*

Поехали на встречу «Последние лидеры XX века». Эдуард, дело не в «увидела», а ощутила. Вы знаете, Вы были рядом с ними, с остальными; но Вы — иной. От всех пришедших веяло человеком, а Вы уже были Человеком в тот день. Вам давно ведомы Горние страны, потому и ложь, и искренность от Вас не утаятся. Я представляю, что для тебя давным-давно нет «просто слов», ты уже научился видеть плоть и дух, звуков, слов.

Людмила Уралова
Московская область, г.Королёв

*

Является ли вечный мир, как считал Мольтке, некрасивой мечтой или же красивой, будет ли он осуществлён в ближайшем или далёком будущем,— пока дела в мире обстоят так, что каждая большая и сильная нация обладает инстинктом самосохранения в форме национального стремления к экспансии. Причём предел её будет там, где выступят другие национально-политические встречные влияния достаточной силы.

Пауль Рорбах
«Немецкая идея в мире»

*

Судебный процесс против Гитлера, Людендорфа, Рема, Фрика, Крибеля, д-ра Вебера и других обвинённых в государственной измене длился с 20 февраля по 1 апреля 1924 года в Народной Судебной палате в Мюнхене под председательством директора Земельного суда Нейтхардта. В качестве наблюдателя от министерства рейхсвера — капитан Риттер фон Шпек. Гитлер и его главные соучастники были приговорены к пяти годам заключения в крепости с зачётом предварительного заключения. В приговоре подчёркивалось, что обвиняемые действовали якобы из «национальных побуждений». Уже в декабре 1924 года Гитлер был амнистирован и выпущен на свободу.

Учебник новейшей истории

*

Таким образом, вся последовательность людей в течение всех веков должна рассматриваться как один человек, всегда существующий и постоянно узнающий.

Паскаль

*

Вы — Гуру.

Сергей Громов
Владимирская область, г.Ковров

*

Уважаемый Эдуард Вениаминович! Патриоты города юности — Комсомольска-на-Амуре — поддерживают Вас и Ваших соратников в борьбе против предателей нашей Родины и народа России. Вы и Ваши соратники делом доказываете, что дух свободы и сопротивления русского народа не сломлен. Очевидно, плохи дела у властей, если в застенки заключают всемирно известного писателя. Городское отделение НПСР провело пикет в защиту Вас и молодых ребят, томящихся в фашистских застенках латвийского режима. Высылаем Вам фотографию нашего пикета. Средства, собранные во время проведения, мы высылаем…

Ваши имена уже вошли в историю борьбы за наш многострадальный народ. Мы уверены, что час свободы придёт и Вы должны не только как лидер партии, но и как писатель рассказать всем правду о происшедшем.

Сейчас мы готовимся к ежегодному митингу памяти событий октября 1993 года, где намереваемся собирать подписи под обращением за Ваше освобождение.

Извините нас за такую скромную помощь.

Держитесь! Желаем Вам здоровья и не терять стойкости духа!

По поручению патриотов города Ю.В.Желдак
Амурская область, г.Комсомольск-на-Амуре

*

Здравствуйте, писатель Эдуард Лимонов!

(Заранее прошу прощения, в моём компьютере улетучились все большие буквы + в том числе иногда улетают запятые с точками.) Меня зовут Садко Спейс Анжел.

Моя Родина — Россия.

Но вот уже как четыре года она лишь снится иногда.

Я живу в Лондоне.

Про то, что Вы в тюрьме, мне поведал старый поклонник моего таланта. В юности я зачитывалась Вашими произведениями, первое понятие слова «Запад» пришло из Ваших книг. Чему я очень благодарна, и сейчас, как никогда, живя в Лондоне и путешествуя по миру вот уже четыре года, Ваше исповедание Запада приходит мне на ум.

И вот хочу Вас поддержать двумя книгами. Первая — Howard marks — поясняет вторую. А также посылаю свой последний альбом.

Всегда рядом с Вами и такими, как Вы.

Вы для меня — гордость России!!!

Садко Спейс Анжел
Лондон, Великобритания

*

Многие люди в Минске, кто знаком с Вашим литературным творчеством и политической деятельностью НБП, поражены этим торжеством маразма российских властей… Мы выражаем негодование по поводу ареста. Это явно сфабрикованное, гнусное дело. Путин и ФСБ думают, что можно заткнуть рот каждому, кто не согласен с ними. Ни хуя не получится. Демфашизм не пройдёт! Оковы падут, чтоб земля стала новой и чистой; хороши будут разные средства: «автомат изучается в школах» (это из Гапонова).

Тимофей Ярощик
г.Минск

*

В суде было зачитано и обращение лидера НБП Эдуарда Лимонова, который сейчас находится в СИЗО по обвинению в терроризме и организации незаконных вооружённых формирований. Опальный писатель подробно описал основные вехи становления НБП и призвал суд «не допустить вопиющего беззакония в отношении живой организации». В качестве доказательства своего существования представители НБП представили копии обращений в Минюст и следовавшие вслед за этим отказы в регистрации, а также подшивку финансовых документов о поступлении на банковский счёт НБП членских взносов и уплате партией неких дорожных расходов. Однако представители Минюста были непреклонны и в существование леворадикалов отказались поверить даже тогда, когда судья ЖЕЛЫБИНЦЕВА прямо указала на присутствующих в зале: «Да вот же они сидят!»

Как бы то ни было, суд объяснения защиты удовлетворил.

Газета «Коммерсант» от 28 сентября

P.S. Газета в этот день вышла с шапкой вверху первой полосы: «Национал-большевистская партия смогла доказать, что она существует. Иск Минюста о признании партии прекратившей свою деятельность — отклонён».

*

Но после «Эдички» пожизненная индульгенция Вам обеспечена в моём сердце и доме. (Извините, если глупо звучит.)

Хотелось Вас поддержать. Пообщаться хотелось. Вы большое и нужное дело сделали. Большую и нужную жизнь прожили. (Живите сто лет.) В Назарово «Охота» стоит 170 рублей, блин, целое состояние.

Может и глупо, но Вы просто знайте, что здесь в Назарово у Вас есть как минимум два друга (я и муж).

Мы всегда будем Вам рады в любом количестве. Может, Вас согреет мысль, что и здесь есть люди, которым важно, как вы и где. Жаль, что всё так. Прорвёмся!

Татьяна, 22 года
Красноярский край, г.Назарово

*

Сынуля, милый, я очень благодарна тебе за поздравление. Горжусь тобой и тем, что ты стойко переносишь все невзгоды, которые обрушились на тебя. Сейчас такой век, что за мысли, за идеи, то есть за всё, за всё нужно расплачиваться. Держись, мой дорогой. Мы очень верим в тебя и стараемся дождаться скорой встречи с тобой.

Пусть хранит тебя Бог в этом заточении.

Твой папа и я еле передвигаемся по квартире с палочками. Вот такие мы удальцы, храбрецы.

Извини за задержку ответа на твои письма. Нас сбила с толку информация, опубликованная в местной газете. Решение Генеральной прокуратуры об изменении тебе меры пресечения. Мы думали, что за этим немедленно последует исполнение. Но увы. Очевидно, для ФСБ этого мало. В общем, хуля нам пуля, если нас снаряд не берёт.

Слова матери и отца в одном письме
г.Харьков

*

Прочёл в «Литературной газете» статью, я сочувствую Вам, Вы стойкий ещё молодой человек, и талант у Вас есть, надо только пользоваться учением предков. Кампанелла, Ленин умели вести за собой массы… У Вас много горячности, а это к добру не приводит.

Пенсионер
Ленинградская область, г. Сосновый Бор, ул. Красных фортов

*

«Анатомия героя» — книга, после прочтения которой становишься нацболом, это мощный идеологический инструмент. Способный обратить читателя в новую веру. Мой друг после прочтения её перестал поздравлять свою девушку с днём Святого Валентина. Несколько моих друзей насквозь прониклись национал-большевистской идеологией.

«Книга мёртвых» — великолепна. Как и Ваша жизнь. Жизнь многих великих поэтов и гроша ломаного не стоит.

Московой Максим
Украина, г.Симферополь

*

Дела в Вологодском отделении НБП идут нормально. Конечно, хотелось бы большего — требования к людям вырастают. Дисциплина не на должном уровне, это и стопорит некоторые наши начинания. Ездил в Москву на молодёжную акцию «Антикапитализм-2001» 15–16 сентября с четырьмя вологодскими партийцами. Впечатления об акции не очень хорошие. Большей частью из-за пьяных коммунистов и анархистов. Приведу один эпизод. Митинг в Москве, на Горбатом мосту, выступает Анпилов: «Здесь собралась лучшая часть молодёжи России…» А в это время два пьяных анархиста и акаэмовец стоят в обнимку и пьют водку из горла. Вологодские нацболы своими глазами увидели, что нет другой силы, кроме нас, способных на дело. Партийцы зарядились боевой энергией в Москве, это, наверное, главное, зачем я брал с собой людей. Сейчас у меня в Вологде все лучшие силы брошены на «охоту за головами» — увеличение численности отделения для регистрации партии по новому закону. Ещё один недостаток — никак не получается организовать хорошую разведку. Ориентируемся на сотрудничество со скинами, хотя и сложно с ними. ФСБ ставит палки в колёса; вызывают парня к себе и говорят: «Или учёба в институте, или работа в партии…» Бывает, они звонят родителям нацбола и говорят то же самое. Кой-какие проблемы это, конечно, доставляет. Из политических партий ни с кем не сотрудничаем. Я обеими руками за совместные дела, но местные левые — страшные догматики и уверены в своих силах (хоть и сил у них нет), имею в виду РКРП. На этом вроде всё. Да Смерть!

Смирнов Алексей
г.Вологда

*

Дорогой Эдуард! Пишу тебе с болью, с сочувствием и с неловкостью, ибо я на свободе, а ты в узилище, несёшь крест за свои идеи, подтверждаешь страданием истинность и искренность своих идей.

О деле: твои парни, как говорит адвокат, подписали тебя на «Завтра». Быть может, номера газеты не проходят через тюремные стены.

Дзержинск прорабатывается. Я говорил с Чикиным и Зюгановым. Но проблема в Ходыреве, губернаторе, который «ушёл» в Нижний Новгород именно с этого места и держит его для своего ставленника. Я убеждаю Зюганова в том, что появление в списке «красного» Лимонова взбодрит и революционизирует массы.

Г.Джемаль — мой постоянный автор, агитатор новой мировой революции в исламских покровах, поражает меня своей левизной. Как будто бы ты с ним в контакте. Политический фон в мире и в стране таков, что, я полагаю, проходит сквозь камень твоих стен. Появилась возможность для новой «левой» идеологии, нового «интернационала», но сложнейшей политологической, философской и политической задачей является сочетание национальных интересов России с глобальным интернационалом… Хочу увидеть тебя на свободе и обнять на хрустящем московском снегу перед выходом из Лефортово, как когда-то я обнял Макашова…

Проханов Александр,
главный редактор газеты «Завтра»

*

За всё время моего руководства отделением я не смог добиться всё-таки резкой яркости отделения, было мной лишь создано ядро организации, на которой висит пара-тройка акций, ряд арестов, мелкие судимости, бесчисленные граффити, пикеты, демонстрации и прочие обыденные для НБП вещи. Так или иначе, удалось всё-таки добиться того, что народ знает, по крайней мере большая часть его, что есть НБП, или хотя бы слышал об этом, или видел на заборе. Если взглянуть бесстрастно, то кроме нас в местной прессе и ТВ из радикалов никого не было, да и самих организаций практически нет. «Сталинский блок» — 5 бабок, РКРП — 5 стариков, РНЕ — нет и не было. Правда в последнее время активизировалась «Партия Свободы» — беляевская, это выразилось в расписанных заборах, но смена названия им только навредит. Если люди что-то слышали об НРПР, то о «Партии свободы» вообще никто ничего не знает. Лидеры скинов наших спиваются, да и самих их нет уже почти. Есть, правда, молодая поросль, довольно ублюдочная, кроме лысых голов в них ничего нет, в том числе и в головах. Личный же состав НБП держится стабильно, саботажа нет. Ядро в принципе готово на многое, но, находясь под контролем, испытывает дискомфорт, что, думаю, не помешает им в час X. Вообще-то с осенью начался небольшой, но приток людей. Это хорошо и плохо одновременно. Плохо тем, что возможны попытки внедрения агента, а так как нам пытались навесить пару статей о нацрозни, да и в перспективе будущего утечка информации может быть крахом отделения… Вообще чуть-чуть и мы среди молодёжи неформального склада станем модными — другой вопрос, насколько это окажется полезным.

Бухаров Даниил
г. Иркутск

*

Я сам сейчас аспирант, должен писать диссертацию. Начинаю понемногу преподавать. Недавно провёл семинар по законам Хаммурапи (1795–1750 гг. до н.э.).

Позавчера прочёл Вашу лекцию о маргиналах в «Лимонке» и понял, что Вы пишете про таких, как я. Я с детства чувствовал себя в этой стране изгоем, чужаком, зато я безумно люблю Восток и восточных людей и много с ними общаюсь. Я изучил санскрит, подступаюсь сейчас к арабскому (уже знаю наизусть 18 коротких сур из Корана). Много читал об индуистской и мусульманской аристократии и хотел бы жить именно так. Особенно мне по духу близка эпоха Великих Моголов в Индии. Одна история красавицы Hyp Джахан чего стоит…

Заходил также в магазин «Арктогея», купил двухтомник А.Дугина «Русская вещь»: я раньше очень любил Дугина, и очень переживаю из-за того, что он добровольно превратился в идеологического прислужника Системы. Сам он и его движение «Евразия» режиму вовсе не нужны. Наверное, он и сам это скоро поймёт. У Путина и без него хватает прихлебателей.

Читал Ваше обращение к нацболам в №180, меня позабавило то, что Вы призывали в нём дружить с кришнаитами и свидетелями Иеговы. Дело в том, что я в своё время сам общался с представителями этих сект, хотя никогда к ним не принадлежал. Вообще Ваши и мои мысли довольно часто сходятся.

Игнатьев Андрей
г.Калининград, областной

*

Просто хочется показать любовь и уважение, что я испытываю к Вам. На самом деле этого не выразить словами, надо почувствовать, или можно заглянуть в «зеркало души», то бишь глаза,— и всё станет ясно. Но так как Вы в пределах недосягаемости, то это тоже невозможно, и от мысли, что я бессильна что-либо изменить, становится просто до боли грустно, появляется даже злость. Неуправляемая злость, перерастающая в бешенство, и тогда, чтобы успокоиться, я мечтаю. В моих мечтах я очень жестокими и извращёнными способами издеваюсь над охраной тюрьмы, которая скрывает Вас, над следователями и прочей кучкой шакалов. Причём у меня богатое воображение, и стоит мне о чём-то подумать, как тут же вижу это в картинках… Вот такая я сумасшедшая особа, но мне это нравится, и я не хочу меняться. Сейчас мне 20 лет, представьте, лишь в 20 лет я в первый раз почувствовала себя свободной, а свобода это есть наркотик, вряд ли я когда-либо вернусь к прошлой жизни. Ну а своему настоящему и будущему я обязана Вам, и только Вам. Всё началось с газеты «Лимонка», затем НБП, а там мне дали почитать Ваши книги. Первой я выбрала «Это я, Эдичка»… Шок. Просто шок. Будто достали мозги, промыли от всякой лишней гадости и опять вставили. Не буду много говорить о Вашем литературном таланте, хотя нельзя не признать, что более лёгкой в смысле чтения и понимания книги я ещё не встречала. То есть сильные мысли в лёгких словах, просто и доступно. Всё моё сознание, вся суть просто перевернулась, видишь мир другими глазами, и появляется сознание того, что ты стал умнее, свободнее, и немного (а может быть, и намного) выше! … Ну откуда может знать девочка из глубокой дыры, или, как говорится, провинции, дочь интеллигентных родителей, работающих педагогами в школе, знать и читать Лимонова?..

…Да, это престижная работа, но она мне не нужна, да, он престижный жених — но на хер не нужен. Мне не интересен он, и вообще такие люди…

Знаю одно, от своих мыслей не отступлю, отдам себя всю без остатка. Всё, чем сейчас живу,— это Партия, восхищаюсь людьми, с которыми встретилась там, благодарна судьбе, что нашла их. Это то, к чему, как мне кажется, я стремилась, не зная, как выразить моё глубокое чувство. Самое худшее — быть одной такой, когда не с кем поговорить, нет единомышленников. Теперь всё иначе, всё благодаря Вам. Своим письмом хочу сказать, что нужны Вы нам, Эдуард Вениаминович, или как мы называем Вас, Батя, ой как нужны. Думаю, я не одна так считаю, да я уверена, стоит всего-то посмотреть, с каким чувством говорят о Вас старые (в смысле по времени пребывания в НБП, а не по возрасту) нацболы, которым приходилось не раз с Вами не то что говорить, а работать. И с каким воодушевлением и, конечно же, завистью молодые слушают воспоминания и случаи из жизни. Лично я, наверное, выгляжу очень глупо в такой момент, выражение лица, я имею в виду, не слежу за мимикой, а это очень комично. Надеюсь, что не долго ждать момента, когда Вы переступите порог Бункера.

…Татьянино письмо получилось. Да ладно, не обессудьте. Всего хорошего Вам, держитесь. Мы рядом, всегда рядом. Любим, ждём, нуждаемся, работаем, стараемся.

Арина
г.Москва

*

Хождения на горы

Ходили более всего на гору Табор (от библейского Фавор) недалеко от Сезимова Усти. Ещё одно прославленное место — гора Ореб, в восточной Чехии, недалеко от Кралева Градца. Участники собраний называли себя братьями и сестрами. Делили продукты питания и одежду, закладывая тем самым основы существовавших впоследствии у таборитов принципов потребительского коммунизма. Во время собраний на горах крестьяне слушали пламенные речи и призывы народных проповедников. Собрание на горе Табор в субботу 22 июля 1419 года собрало 42 тысячи крестьян.

«Гуситские войны»

*

Это уже, наверное, восьмое письмо в камеру №24. Но в силу своей природной и дурной склонности, я их не отправлял. Рвал и жёг в Тропарёвском парке. Считал, что они абсолютно недостойны Вашего внимания… Я прочитал Ваше расследование деятельности А.П.Быкова и хочу об этом написать пару строк. Комплименты я говорить не умею и скажу Вашими словами: «Книга удалась!» Я проглотил её. Читал, как в детстве,— хочется спать, думаешь: «Ну сейчас ещё парочку страниц и всё». Читаешь парочку страниц, выключаешь свет, и потом опять: «А что дальше?» Опять включаешь, и вперёд. Настоящее и качественное криминальное чтиво, которое ко всему прочему оставляет неприятный осадок: «Ну блядь, что у нас за страна! Почему вокруг одни ублюдки и почему они всегда выигрывают?» К тому же книга не абстрактная (не Марио Пьозо) — всё реальное. Я сам родился и вырос в таком же «Назарове», занимался спортом, дошёл до КМС (кандидата в мастера спорта). У меня был тренер, который после 90 года ушёл в полукриминал… Ещё хочу отметить лично Вас. Хотя Вы и стараетесь откреститься от своей приставки «писатель», на мой взгляд, эта приставка только увеличивается. Вы, как старое доброе вино, которое вы абсолютно недостойны Вашего внимания… Любите, с каждым годом становитесь крепче, насыщенней и ценней. Ни в коем случае не сочтите за лесть. Сейчас в «Лимонке» печатают лекции из Вашей книги «Другая Россия». Так от них я в шоке. Может, я тоже когда-нибудь приду к таким выводам, но сегодня это явно не моё. Хотя может, я отношусь к написанному серьёзно. По большому счёту «Майн Кампф» по сравнению с Вашими лекциями отдыхает. Единственно, с чем я согласен, это с анализом и диагнозом нашего общества. Книга о Быкове тоже подтверждение этому… Прочитав её я … в который раз могу подтвердить, что в настоящий момент Вы писатель №1 в России (бывш. СССР). А книгу о Быкове ещё будут изучать политологи в университетах (как и книгу о Жирике) как исторические документы о бандитском капитализме в России (конца XX — начала XXI века). Иначе им будет не понять, что же случилось с нами. А «Камера №24» станет культовым названием.

Михаил Материй
г.Москва

*

Товарищу Эдуарду Лимонову-Савенко. Вас честные люди приветствуют, Ваш подвиг. Который нужен для всех… Зюганова Г. нужно любыми путями отстранить и встать на его место самим, так как он тормозит всем нужное дело целых десять лет. И будет тормозить таким же образом без конца и края.

Анпилов, Терехов — это трусы…

Пётр Леушин
Татарстан

*

Привет, мой серый волк!
Мне наконец-то сняли гипс! Ножка тоненькая, как стебелёк, и очень слабая. Месяц мне отвели на гимнастические упражнения — разрабатывать коленку, мазать вонючим кремом три раза в день, делать тёплые ванночки…
Иначе…
— Мне будут прокалывать колено!— а это так больно! Мне уже прокалывали… Я знаю, что это такое.
Первый раз за три месяца!!! Я наконец выползла на улицу, Было клёво!— как-то ново, и так прикольно!!!
Прикатили мы туда (= травмпункт) на чёрной Волге с подогревом окон, а укатили на старенькой… > э-э-э телеге > машине скорой помощи, ей наверное лет сто! = меня посадили рядом с водителем.
Я видела, как подо мной с стремительной скоростью проносится земля.— Там была дырка!
За окном проплывали красивые, один за другим, пейзажи. Немного странные, но поэтому, благодаря этому, такие красивые. = Деревья были зелёными (некоторые), с листвой… была трава и чёрный асфальт. И везде был снег.
Он то кружился, то тихо падал — всё было заебись.
!!!
Сейчас не так. Снега нет > дождь идёт круглые сутки.
Как хорошо иметь воспоминая!
Рассказывать дальше?
А давай!
Ну…в травмпункте буквы были не из пластика сделаны, ну там, таблички всякие… > а из самоклеящейся плёнки! Хи-хи!— это даёт почву для размышлений.
Огромные горизонты деятельности…
Я думаю ты уже понял…
…шкоды вроде меня взяли и заменили все буквы и слова на новые. Оставили только номера кабинетов. Так, ординаторская стала 411 ОРДЕНА. Где рентген делают > 309 АБЫРВАЛГ.
А лифт, так и вовсе ЛИФЧИК.
Такая больница получилась прикольная!!.. Клёво, да? Только там очень вонючие туалеты, это не понравилось мне. Все сидят и нюхают = лавочки там прямо напротив них поставлены > но я не нюхала, я сразу в кабинет прошла. Ещё там был «матюковый замок»> — на который лучше не нажимать.
Я обещала, что напишу тебе то «мистическое, странное».
Я сдержу! Обещание
Когда меня сбила эта чёртова машина, за несколько дней до этого, с окна свалился наш цветок. А ещё в этот день (седьмого) мне чертовски не хотелось идти туда. Вот.
Я что-то другое хотела рассказать, но уже не по-мню>что-то было… другое. Но не хочу об этом говорить. Это настолько ошеломляет, что я и сама подумывают уж не чокнулась ли я?
Вообще,
Ночью, вставая попить>если увидишь паучка>значит утром придёт письмо. Проверено!
Ну вот!
Опять не хватает письма, чтобы всё порассказать->Да всего наверное, и не расскажешь>это надо видеть!
И то, как Доренко закидывали в прямом эфире помидорами, ворвались в студию и всех избили…
Может, я и не самый лучший писатель писем, но я стараюсь! Стараюсь, а ты меня всё время попрекаешь->3наешь ли ты, как мне обидно?
1) с ложкой
Этот прикол мне нравится больше всего. Он весёлый.
Значит, что тебе, Эдуард, нужно делать, слушай:
— проснуться среди ночи
— второе
>взять ложку /можно свою/ (или стащить в столовке)
— посмотреть, спит ли твой сокамерник
(это очень важно!!! иначе фокус не получится)
Потом
>ты спокойно так подходишь к спящему…
берёшь его ложку!..
И
— вставляешь преспокойненько ложку ему в руку! Своей ложкой шлёпаешь ему по лбу!!!
и прыгаешь в свою койку!!!
— ложку, естественно, ты прячешь, и якобы ты спишь.
Ха-ха-ха!
Мужик, естественно, просыпается, он только что от сна, весь в непонятках… смотрит на свою ложку, лоб почёсывает… опять на ложку!…
Бормочет непонятные слова..
Ему кажется… что это он! Сам себя во сне шлёпнул!
>Утром ты можешь ему рассказать
Если у мужика есть чувство юмора
>он оценит, и Вы оба посмеётесь.
? ? ?
Пока писала тебе это, вспомнила, чё у меня было, какой смешной случай.
В больнице, куда я попала, не было ни одной ложки и ни одной вилки! Не было также стакана! Первые несколько дней я ничего не ела, но не из-за того, что не было столовых приборов, а потому что кружилась голова, и тошнило…
Стали колоть уколы, я стала потихонечку кушать. Ложку мне давала… бабушка, точь с такой же ногой, как у меня! Мы с ней ели из одной ложки!!! И пили из одного стакана!!!
Родными, правда, мы не стали…
Ещё эта бабушка… описалась и опкакалась 5 раз подряд!
> две тыщи ментов, водяная пушка у «Мариота»
> пиздилово в Царицыно
> «Курск»… пляски чиновников, их отвратительные рожи, кряканье с экранов.
«Держитесь. Сейчас — Вы вождь русских патриотов. Репрессии против Вас прибавляют Вам симпатий в народной среде. Скоро придёт Ваше время.
Штурмовик»
подобных откликов в Интернете очень и очень много.
За тебя заступился Пен-центр
Очень интересное письмо
>Интеллигенция!—
>обещаю! Послать тебе чего-нибудь
в следующий раз
один пацан хочет дать свою писанину почитать
>оценить.
Целую тебя. Обнимаю.
Скучаю очень.

Твоя Настя

P.S. Я прибавила в росте на целых 2 см!

*

Дорогой Эдуард Вениаминович!

Получил Ваше письмо, вернувшись из Франкфурта. На франкфуртской книжной выставке мы предприняли массу усилий, чтобы донести до мировых издателей, ПЕНа, комитета «Писатель в тюрьме», прессы, etc., etc., информацию о Вашем положении. Очень верю, что это будет иметь результат. Не могу сказать, что мировая общественность от восторга бросает в воздух чепчики, но, пожалуй, немного зашевелились. Мне кажется, что основная причина не в сути Ваших идей, а в банальной человеческой зависти. Некоторые, немолодые, не очень здоровые, умеренно талантливые, спящие со стареющими некрасивыми женщинами (или с красивыми холодными проститутками) и т.п. западные и местные буржуа и разночинцы завидуют активному, красиво стареющему Лимонову, который меняет в постели 18-летних девчонок на 20-летних и наоборот. Ничего умнее придумать не могу и ничего иного не вижу. Часто объяснение сложных, необъяснимых вещей оказывается очень простым, даже смешным…

Что касается нашей дискуссии об НБП и одном сердце Эдуарда Лимонова, которое нельзя разрывать надвое. Дело не в сущности Ваших идей (или НБП), а в методах. Эти (возможно, часто вполне разумные) идеи предполагают насильственное претворение в жизнь. Я думаю, что единственное, что России нужно сейчас — это 50 (лучше 100) лет покоя, и поэтому любые идеи, требующие революционного насильственного внедрения в жизнь, я отвергаю…

Я делаю всё, что в моих силах, для Вашего освобождения, потому что в отличие от Ваших недругов знаю, что уже через 50 лет (м.б., раньше) ничто не будет иметь значения, кроме Ваших книг, которые несомненно будут стоять на главной полке русской литературы, и студенты и школьники будут писать выпускные и вступительные сочинения по произведениям Э.Лимонова, чьи жизнь и творчество станут главой в учебнике русской литературы XX века.

Буду говорить с влиятельными друзьями, постараюсь добраться до Патрушева.

Дружески ваш, К.Тублин
г. Санкт-Петербург

*

Подобно тому, как движение ветров не даёт загнивать озёрам, что с ними случилось бы при длительном безветрии, так и война предохраняет народы от гниения, которое неизменно явилось бы следствием продолжительного, а тем паче вечного мира.

Гегель

Эпилог

После обеда нажал сигнал «Вызов». Кормушка открывается:

— Хотел бы пойти поработать в тринадцатую. Готов…

— Сейчас. Сделаем.

В 14:40 выхожу, руки за спиной сжимают тетради.

— Проходим.

Мы и проходим, я впереди, руки за спиной, фуфайка, тапочки, борода, длинные волосы Монте-Кристо, он — прапорщик, сзади. По верхней ножке буквы «К» стекаем к центру. Мимо пульта, мимо кариатид, мимо запаха кошачьей мочи (из-под лестницы)…

В спецназовском ватнике, наброшенном на плечи, у стены против пульта стоит одинокий Zoldaten. Прикурил, вспыхнув зажигалкой,— кляксой огня в сумерках тьмы.

Тюрьма тихая. Величественная. Высокая. Разоблачающая. Здесь никто себе не лжёт. Здесь ты такой, как ты есть.

Прошли в нижнюю ножку буквы «К». Прапорщик открыл тринадцатую, карцер. Сдвинул четыре выключателя: два верхних света, розетку и сигнал «Вызов».

— Благодарю.

Дверь с лязгом закрылась. Я сел к тумбочке. Разложил тетрадки. Я улыбаюсь:

— Здравствуй, Вечность!

— Здрав-с-с-твуй!— Вечность шипящим прибоем ласково прильнула к моим ногам.

— Здрав-с-с-твуй!

Вместо комментария. Ходатайство

Прошу Уважаемый суд, чтобы при исследовании материалов Уголовного дела №171 суд принял во внимание факты, касающиеся отношений между ФСБ и мной лично, а также ФСБ и Национал-большевистской партией. Отношения существовали за много лет до возбуждения Уголовного дела №171, это чрезвычайно важно знать. Следователи ФСБ делают вид, что ФСБ обратила на меня внимание в январе 2001 года, когда генерал-лейтенант Пронин В.В. обратился в Мо-соблсуд за разрешением на ОРМ по адресу: Москва, Калошин переулок, д.6/8, кв.66, где я проживал. Однако ФАКТЫ ТАКОВЫ:

*

1. В октябре 1973 года (да-да, 1973 года!) в квартиру на улице Марии Ульяновой, которую я снимал вместе с женой Еленой Щаповой (Козловой) в городе Москве, явились представители КГБ в сопровождении сотрудников милиции и увели меня. Впоследствии я был неоднократно допрошен и подвергнут давлению. Под окном моей квартиры на улице Марии Ульяновой стоял фургон, из которого мои разговоры прослушивали. (Официальный предлог для запугивания — отсутствие московской прописки, запугивали статьёй 198 тогдашнего УК.) Меня пытались заставить стать осведомителем, вызывая ежедневно на допросы на улицу Дзержинского, 2; и когда я отказался, припугнули тюрьмой: «Мы дадим Вам год, а у Вас молодая жена» — и в конце концов заставили выехать за границу по израильской визе. Впоследствии, через десять лет, в Париже, от сестры моей жены Ларисы Сергеевны Козловой (в замужестве Файяд) я узнал, что мои злоключения 1973–74 годов явились следствием закулисной борьбы внутри КГБ, что я как таковой и моя судьба были этим людям безразличны. Внутриведомственная интрига была направлена своим острием против начальника Ларисы Сергеевны Козловой (Файяд). Она была агентом советской внешней разведки в Бейруте. Пытаясь свалить начальника, его соперники в КГБ «разработали» личные и business-связи Ларисы Козловой. (Для прикрытия Козлова-Файяд держала антикварный магазин в г.Бейруте в Ливане.) КГБ добыл на неё компромат. В результате госпожа Козлова-Файяд не пострадала, вернулась в Бейрут. Начальник отдела разведки, курировавший её, однако, вынужден был уйти в отставку. Но больше всех пострадали случайные люди: я оказался вместе с Еленой Козловой за границей, хорошо отделался ещё. А некто Давид (фамилию не помню), поставлявший Козловой иконы и антиквариат для её магазина в Бейруте, получил девять лет лишения свободы.

*

2. 24 июня 1993 года по приглашению Комитета госбезопасности, в частности генералов Карнаухова и Иванова, я посетил оба здания на Лубянке. В том числе и кабинет председателя КГБ, где фотографами Комитета были сделаны фотоснимки меня возле бюста Дзержинского и за столом. Я также встречался с оперативниками ведомства (пришли человек 50). Встреча происходила в зале и снималась на видео. Во время встречи мы посетовали на то, что 20 лет назад не поняли друг друга. (Кто мог знать, что через восемь лет они опять меня не поймут.) Когда я выразил желание увидеть моё «дело» 1973 года, мне сказали, что «дела» уничтожают каждые 15 лет и, возможно, я проходил по чьему-то делу. То есть я получил лёгкий отказ или отговорку.

*

3. Наблюдение ФСБ за Национал-большевистской партией было установлено чуть ли не с первого года её возникновения. Если поднять материалы газеты «Лимонка», её подшивку, то становится ясно, что уже с 1995 и 1996 годов ФСБ в регионах активно репрессировала НБП — задерживала и допрашивала членов партии, запугивала, угрожала сообщить о партийной принадлежности и факте того, что данным человеком по этому поводу занимается ФСБ, по месту работы или учёбы. Поводом для репрессивных мер служила всякий раз всего-навсего легальная, закреплённая Конституцией (глава 2, статьи от 17 до 64 — «Права и свободы человека и гражданина») политическая деятельность национал-большевиков и лишь в редчайших случаях — административные правонарушения. Обыкновенно, когда накапливалось достаточное количество нарушений Конституции со стороны ФСБ, я, как председатель партии, обращался с письмом к Генеральному прокурору РФ или директору ФСБ с перечислением фактов нарушений Конституции и Законов, допущенных его сотрудниками. Так, 2 июня 1999 года я отправил Путину В.В., тогдашнему директору ФСБ, письмо следующего содержания:

«Уважаемый господин Путин! Пример насилия НАТО над Югославией, очевидно, заразителен. Довожу до Вашего сведения, что Ваше ведомство грубо нарушает права членов Национал-большевистской партии. ФСБ развернула широкомасштабные репрессии против НБП в регионах. Совершается это путём обманов, подлогов, предложений стучать на партию и запугиванием. Несколько фактов:

— Так, в городе Вологде все члены организации НБП были допрошены сотрудниками ФСБ; руководителю организации А.Смирнову было сказано, что против него и организации возбуждено дело по статье 205 (терроризм!) на основании факта производства и распространения листовки!!! Для того, чтобы проходить по статье 205-ой, господин Директор, необходимо совершить взрывы, поджоги, вооружённые нападения, а тут листовка! К тому же Министерство юстиции (региональное управление) уже вынесло Вологодской организации НБП предупреждение по поводу этой же листовки. Т.е. ваши подчинённые лгут и запугивают.

— Многие месяцы задерживают, допрашивают, приезжают на дом сотрудники ФСБ к руководителю НБП в городе Железногорске Красноярского края Д.Куликову. Предлог — листовки, графитти в городе. В самом городе Красноярске были подвергнуты допросам, было оказано давление на членов НБП: С.Марченко, К.Гордеева и других. В городе Новосибирске сотрудник ФСБ предложил члену НБП Д.Михайлову стучать на партию. Выяснилось (так же, как и в городе Вологде), что ФСБ известны все члены Новосибирской организации поимённо!..

— В городе Астрахани все члены НБП во главе с региональным секретарём В.Нелюбовым подверглись допросам, и у них были произведены обыски. Пострадал также местный журналист, не член НБП. Причина — листовка. Авторство этой листовки астраханское отделение отрицает.

За сим за недостатком места перечисление незаконных действий вашей организации останавливаю.

Владимир Владимирович, все действия Ваших подчинённых напоминают действия идеологического отдела КГБ. Мною они квалифицируются как яркие признаки полицейского государства.

Прошу Вас, господин Директор ФСБ, приказать прекратить политический сыск и репрессии против НБП, прекратить попирать законы и Конституцию Российской Федерации.

Эдуард Лимонов»

Текст письма опубликован в №119 газеты «Лимонка», а этот номер газеты приобщен в качестве вещественного доказательства к Уголовному делу №171, и его можно обнаружить в томе №4 Уголовного дела.

Очевидно, какие-то меры тогда были приняты руководством ФСБ, потому что в Вологодской, Новосибирской, Астраханской областях и Красноярском крае ФСБ прекратила репрессии и преследования наших активистов. Однако репрессии и преследования совершались в других регионах России. По газете «Лимонка» можно проследить эти репрессии. И по номерам до 119, и по номерам после.

*

4. В апреле 1997 года в штабе на 2-ой Фрунзенской улице у нас выступил председатель семиреченских казаков и сообщил, что в городе Кокчетаве (Казахстан) второго мая намечается проведение казачьего круга. На круге будет решено либо создать русскую автономию на территории Кокчетавской области в составе республики Казахстан, либо будет принято решение о полном отделении области от Казахстана с последующим присоединением её к России. Представитель казачества сказал, что у казаков есть реальные шансы законодательно оформить отделение от Казахстана, так как в составе «маслихата» (областного совета) Кокчетавской области из 24 его членов 22 — русские. Вполне возможно, что власть Казахстана попытается подавить казаков. Потому казаки Кокчетавской области приглашают русские патриотические организации помочь в проведении круга: прислать людей или помочь деньгами. Взяв с собой восемь человек, я отправился в конце апреля в Казахстан. Уже недалеко от Пензы, у станции Белинская, нас впервые обыскали сотрудники ФСБ. Искали только оружие, и более всех обыскивали меня и моего охранника. Через сутки в районе города Уфы обыскали ещё раз. Однако времена были другие, чем сейчас. Нас, членов патриотической организации, обыскивали поверхностно и с явным сочувствием. Хотя продолжали следить — «вести» до самой границы с Казахстаном — и сдали с рук на руки КНБ — «Казахской национальной безопасности». Ночью, при переезде границы в направлении Петропавловска, люди в кожаных куртках долго и нервно искали меня среди спящих пассажиров плацкартного вагона. Найдя, указали таким же своим коллегам, казахским лицам в кожанках, и все успокоились. В Кокчетаве нас арестовали, взяли с меня под взглядами телекамер подписку о невмешательстве во внутренние дела Казахстана. Упрямый, я остался с ребятами в Кокчетаве. Казачий круг запретили. Четвертого мая в город Кокчетав прилетел тогдашний премьер-министр Казахстана Акежан Кажегельдин (ныне крупнейший лидер оппозиции) и привёз Указ о расформировании Кокчетавской области и объединении её с другой областью Казахстана, дабы уничтожить русское казачье большинство в «маслихате». Все эти события кое-как описаны в одной из глав «Анатомии героя» и ждут своего часа, дабы быть описанными хорошо. Здесь упомяну лишь, что в Кокчетаве мы находились под домашним арестом, под усиленным наблюдением КНБ, и каждое утро начиналось с прибытия майора Карибаева, оперуполномоченного Комитета Казахской национальной безопасности по Кокчетавской области. Впоследствии мы переместились в город Алма-Ату, где нас ежедневно пасли сотрудники КНБ во главе с подполковником Бектасовым. Тогда кооперация между спецслужбами Российской Федерации и Республики Казахстан в борьбе с НБП сводилась лишь к пристальному наблюдению за нами. Через неделю мы покинули Республику Казахстан и двинулись в экзотическое путешествие через страшный Узбекистан в Таджикистан, в расположение российской 201-й дивизии, его я тоже в общих чертах описал в книге «Анатомия героя». Вернулись мы тогда в Москву в начале июня 1997 года. 14 июня наше помещение взорвали, вероятнее всего, спецслужбы Казахстана.

Какие основания были у ФСБ для подозрения нас в перевозке оружия, что послужило причиной обыска у станции Белинской — вблизи Пензы и второго обыска — вблизи Уфы? Возможно, сам факт, что отряд НБП отправлялся на помощь казакам, где ожидалась акция отделения? Казахские власти восприняли казачий круг серьёзно. Все железнодорожные подъезды к Кокчетаву, аэропорт и шоссейные дороги контролировались. Когда мы сошли с поезда на ж/д вокзале Кокчетава, там находилась на перроне, может быть, рота милиционеров. Вероятнее всего, о нашей поездке предупредил ФСБ Сергей Свойкин. Этот человек лет 35, якобы казак и якобы вожак какой-то так и не реализовавшейся московской казачьей организации, появился у нас в штабе за несколько месяцев до поездки в город Кокчетав. Он знал, что НБП отправляется в Казахстан, и умолял взять его людей с собой. Позднее, в октябре 1999 года, Свойкин дал интервью газете «Новая Сибирь», где раскрыл планы готовившегося якобы в городе Усть-Каменогорске «восстания» Казимирчука (Пугачёва). В результате ФСБ передала информацию КНБ, и Казимирчук и его товарищи были арестованы в ноябре 1999 года. Но об этом дальше. (Безусловно, мы ездили в город Кокчетав, чтобы поддержать казаков с мирными целями. Привезти им поддержку с матери Родины.)

*

5. Арестовавшего меня (он был вместе с другими офицерами ФСБ) 7 апреля 2001 года на Алтае капитана Кондратьева Дмитрия я лично знаю с 14 июня 1997 года и несколько лет имел с ним те или иные профессионально-деловые отношения. 14 июня 1997 года было взорвано помещение редакции газеты «Лимонка» по адресу: 2-я Фрунзенская улица, д.7, помещ.4; и Кондратьев беседовал со мною по поводу взрыва. Вместе с ним приходил ещё один офицер. Впоследствии мы встречались много раз.

Это капитан Кондратьев по просьбе генерала Зотова — начальника Управления по борьбе с терроризмом и политическим экстремизмом одноимённого департамента ФСБ — устроил мне встречу с генералом, состоявшуюся 29 января 1999 года. Встреча произошла в кабинете Зотова на Лубянке, вход с торца здания, с Фуркасова переулка. При встрече присутствовал капитан Кондратьев. (Поясню, что на протяжении нескольких лет капитан Кондратьев появлялся не раз по телефону, так как мы просили проверить один из следов, ведущих, как мы думали, к раскрытию преступления против нас — взрыва 14 июня 1997 года.) Во время встречи генерал Зотов обильно цитировал газету «Лимонка», бегая к своему рабочему столу, интересовался, готовим ли мы совместное выступление с шахтёрами. (В 4-м томе У/д №171 на листах 189 и 190 распечатка подслушки, осуществлённой ФСБ 28 января 2001 года, подтверждает мою встречу с Зотовым: я говорю о ней с В.Падериным, руководителем Архангельского областного отделения НБП. Помимо этого, после встречи с генералом я написал о встрече в «Лимонке».) Было ясно, что ФСБ активно следит за содержанием газеты. Я сообщил тогда Зотову, что газета «Лимонка» не является органом партии, что мы намеренно сделали её культурно-развлекатльной и предостерёг его от отождествления газеты и партии. Ещё я сообщил ему, что 18 декабря 1998 года Министерство юстиции РФ отказало НБП в регистрации в качестве общероссийской политической партии, что этот отказ — крупнейшая стратегическая ошибка власти. «Повлияйте на министра Крашенникова, товарищ генерал,— попросил я,— пусть Министерство изменит своё решение». Власть лишила нас возможности легальной политической деятельности и тем самым толкает партию к радикальным мерам политического существования. По этому же поводу в декабре 1998 года я посылал письмо министру Крашенинникову, где объяснил, что не смогу удержать партию от всё большей радикализации. Что может прийти новый лидер, и что партия, отбросив меня, может обратиться к более радикальным методам борьбы, вплоть до терроризма. «Я не министр юстиции»,— отвечал Зотов. «Но передайте эти мои соображения наверх»,— попросил я. Мы договорились время от времени обмениваться мнениями.

Уже на следующий день события радикализировались сами. Проникнув на съезд партии «Демократический выбор России» в киноконцертном комплексе «Измайлово», 13 членов НБП вскочили во время речи Егора Гайдара и стали скандировать: «Сталин! Берия! Гулаг!» Между ними и участниками съезда завязалась потасовка. Большинство российских СМИ дали информацию об этом событии. Национал-большевиками во время этой акции руководил А.Б.Акопян (ныне — свидетель обвинения по Уголовному делу №171). Человек крайне тщеславный и самовлюблённый, увидев себя по нескольким каналам телевидения, Акопян был очень доволен, впал в эйфорию. «Вот она, настоящая слава!» — ликовал он, по свидетельству очевидцев, национал-большевиков (сцена происходила в штабе). Впрочем, впоследствии он внезапно помрачнел и исчез куда-то из Москвы на год. Возможно, уже тогда ФСБ склонила его к сотрудничеству и провакаторной деятельности.

Капитан Кондратьев позвонил мне. Он сказал, что в ФСБ недовольны. «Вы обманули генерала! Вы знали, что готовиться акция!» Я отвечал, что не знал об акции, в конце концов это была рядовая акция партии, лишь хорошо замеченная СМИ. Что ничего противозаконного члены партии не совершили. Я добавил, что я лидер патриотической политической организации, и если на основании встречи со мной генерал Зотов решил, что я стану советоваться с ним, что делать НБП, или что партия вообще станет ничего не делать, то генерал ошибся.

*

6. 20 февраля 1999 года около 14 часов неизвестные подбросили на лестницу, ведущую в помещение 4 дома 7 по 2-й Фрунзенской улице картонный ящик с бутылками (разной ёмкости, очевидно, наспех собирали), содержащими горючую смесь «Коктейль Молотова». Наши дежурные, находящиеся в помещении, догадались тотчас отнести ящик в 107-е отделение милиции, благо оно находилось в том же доме №7, над нами. Через двадцать минут в помещение наше ворвались вооружённые люди, якобы сотрудники МУРа. Якобы в МУР по «02» поступило сообщение, что в помещении увидели вооружённых людей. Обыск (крайне поверхностный) не обнаружил чего-либо запрещённого законом. Раздосадованные «муровцы» вызвали пожарного, и он, по их приказу, опечатал помещение, ссылаясь на некие нарушения правил безопасности, которые всегда в запасе у пожарных. Провокация не удалась. Хотя организаторы провокации хорошо подготовились, вызвали на место ожидавшегося преступления основные СМИ: несколько телеканалов, агентства и даже передачу «Дежурная часть». Подъехав в штаб, я имел возможность дать интервью средствам массовой информации, стоя рядом с дверью, ведущей в помещение 4 дома 7 по 2-й Фрунзенской улице. Я высказал мнение, что налёт на наше помещение «заказал» Никита Михалков, а осуществили его или ФСБ, или люди Степашина. И назвал фамилию Кондратьва. Я сказал, что накануне, 19 февраля, у меня здесь в кабинете побывал капитан ФСБ Д.Кондратьев. (Михалков здесь при том, что около 12 часов этого же дня 20 февраля члены НБП разбросали на презентации фильма Михалкова для журналистов в гостинице «Рэдисон-Славянская» листовки под названием «Друг палача!», в которых изобличалось участие Михалкова в перевыборах в президенты Нурсултана Назарбаева — русофоба и гонителя русских в Казахстане.) В свою очередь поинтересовался у СМИ, кто их вызвал сюда. «Правоохранительные органы»,— ответили мне журналисты.

Через пару дней мне позвонил взбешённый Кондратьев. «Я прочитал в газете «Сегодня», что Вы обвиняете ФСБ в устройстве провокации у Вас в штабе. Вы называете мою фамилию! Да я мог Вас посадить, когда у Вас был взрыв в 1997 году, но я этого не сделал! ФСБ Вам ящик с бутылками не подкладывала. Мы тут не при чём». Кондратьев настаивал на встрече. Мы встретились недалеко от входа в Фуркасов переулок со стороны улицы Дзержинского и провели разговор на улице, расхаживая. «Раньше у нас были для встреч конспиративные квартиры,— пожаловался он, а теперь вот приходится на улице». «Как же это Вы могли меня посадить за то, что редакцию моей газеты взорвали?» — поинтересовался я. Он не захотел объяснить, как можно посадить потерпевшего.— «Мог, но не посадил». Он уже поостыл и уверял, что за провокацией с «Коктейлями Молотова» (бутылок 15 было, все заткнуты матерчатыми пробками) стоит не ФСБ, а кто-то другой. Я поверил ему, мы подумали, что это друг Михалкова — г-н Степашин и написали об этом в «Лимонке».

Через два года, в ночь с 8 на 9 апреля 2001 года, подполковник ФСБ Михаил Кузнецов вёз меня из Горно-Алтайска в г.Барнаул на «Волге» в наручниках, арестованного. Кузнецов сидел на переднем сидении рядом с шофёром, капитан Кондратьев слева от меня, справа — офицер ФСБ из Управления по Алтайскому краю.

— Я давно, Эдуард Вениаминович, за Вашей жизнью наблюдаю,— сказал Кузнецов.— Я присутствовал у Вас в помещении на 2-й Фрунзенской, д.7, ещё 20 февраля 1999 года, помните, когда Вам ящик с бутылками подкинули?

— А капитан Кондратьев уверял меня тогда, что ФСБ здесь не при чём,— сказал я.

— Михаил Александрович просто присутствовал,— вмешался Кондратьев, и они оставили тему.

После февраля 1999 года капитан Кондратьев исчез, и я было решил, что ФСБ оставила Московское отделение партии в покое.

Теперь-то я знаю, что просто убрали «засвеченного» Кондратьева и поставили на его место незасвеченного Уварова Э.В. Но этот уже со мной не знакомился, хотя я вспомнил его лицо, когда он арестовывал меня вместе с Кондратьевым и Кузнецовым на Алтае. Под видом сочувствующего он приходил на наши собрания.

*

7. Вечером 29 января 2000 года (совпадение даты с 29 января 1999 г.— встреча с Зотовым) около 19:30 моя подруга Анастасия Лысогор, возвращаясь домой в неурочное время из института, обнаружила, что в окнах моей (нашей) квартиры 66 в доме 6/8 по Калошину переулку горит свет. Внезапно свет потух. В одной комнате, затем в другой (окна квартиры видны издалека, спутать их невозможно, поскольку квартира помещается на последнем, девятом этаже, и она угловая). У подъезда стояла группа необычных для нашего дома мужчин. Поднявшись на лифте, Лысогор заметила двух мужчин с рюкзаками и сумками этажом ниже нашего (лифт останавливается между этажами — восьмым и девятым). Я вернулся домой через полчаса или чуть более того, и мы, проанализировав детали, пришли к выводу, что у нас в квартире побывали неизвестные. (Опять-таки в материалах Уголовного дела №171 имеется в 4-ом томе распечатка прослушки на листе 207-ом, где оперуполномоченный Волков комментирует запись от 26 января так: «Далее Э.В. говорит, что год назад к нему в квартиру был заход, предполагает, что ему были поставлены «жучки». О факте захода он сообщил в Генпрокуратуру»). К тому же накануне на чердаке допоздна трудились некие люди, отрекомендовавшиеся соседям как установщики кабельной антенны (в доме уже существовала одна, я был к ней подключен). Я разумно заключил, что целью всех этих групп работников является моя квартира. Я обратился к адвокату Сергею Беляку: «Что делать?» — и высказал предположение, что на мой телефон установили подслушивающее устройство и, возможно, установили «жучки» — микрофоны в квартире. Адвокат сказал, что «жучки» это ещё не большая беда. «У тебя могли оставить в квартире патроны или наркотики, чтобы при необходимости можно было сделать обыск и «найти» их, если ты станешь очень уж досаждать властям». И Беляк посоветовал обезопасить себя — написать письмо Патрушеву, Рушайло и Устинову. Так я и решил поступить. Однако помимо этого, не советуясь с адвокатом, я решил позвонить старому знакомому генералу Зотову, так как был уверен, что это его люди побывали в моём жилище. Только ФСБ может так профессионально наладить слежку за мной, что магнитный билет метро показал мне в тот вечер, что я вошёл в метро на станции Фрунзенская в 19:31, а Лысогор сообщила мне, что свет в окне моей квартиры потух в 19:34.

Хочу добавить (позднее я ещё буду говорить об этом), что в Уголовном деле №171 в 4-ом томе на листе 124 представлена ксерокопия постановления судьи Московского городского суда Куличковой И.В. за № ОРМ-14 от 4 января 2001 года, где, в частности, сказано, что в Московский городской суд обратился с просьбой о проведении оперативно-розыскных мероприятий начальник Управления по борьбе с терроризмом и политическим экстремизмом ФСБ РФ Пронин В.В. и что, выслушав объяснения Волкова А.Г. (фамилия этого оперуполномоченного стоит под всеми распечатками прослушек моей квартиры), судья Куличкова И.В. разрешила проведение ОРМ в отношении неустановленных лиц по адресу: г.Москва, Калошин пер., д. 6/8, кв. 66. Проблема, однако, в том, что печатный текст постановления два раза несёт на себе 2000 год, но поверх последнего нуля начертана единица. Подделка даты?

Но вернусь к генералу Зотову. Позвонив ему в первые дни февраля 2000 года, я узнал от секретарши, что Зотов уже не работает, не он теперь начальник Управления по борьбе с терроризмом и политическим экстремизмом. Я отрекомендовался председателем Национал-большевистской партии и пожелал переговорить с его преемником. Преемником оказался генерал Пронин Владимир Васильевич (полный тёзка генерала из МВД). Пронин взял трубку. «Я встречался с Вашим предшественником и хотел бы встретиться с Вами»,— сказал я. Через несколько дней мы встретились у Музея Маяковского на Лубянке. Место предложил я. Это произошло 7 февраля 2000 года. Среди прочего я рассказал генералу (мы стояли у заднего входа в Музей, присутствовал член НБП Николай Гаврилов — мой охранник) о проникновении неизвестных лиц в мою квартиру, сообщил, что подозреваю его ведомство. Сказал, что легче спросить меня о моих намерениях прямо, все наши действия законны. «Прошу впоследствии оградить меня от подобных акций, товарищ генерал»,— сказал я. Ещё я сообщил Пронину, что мы, как патриотическая политическая организация, готовы работать вместе с ними, с ФСБ, в странах СНГ за права русских. То, что нельзя сделать государственным структурам, готовы сделать мы, например, организовать демонстрации протеста против судов над красными партизанами и чекистами в Латвии. Поэтому обращайтесь к нам, товарищ генерал. Вероятнее всего, Пронин посчитал меня наивным и нахальным. Его психология кадрового кагэбэшника и моя, свободного художника, прожившего двадцать лет за границей, разнились, как заряды отрицательный и положительный. На сегодня у меня сложилось впечатление, что решение по поводу финальной «разработки» НБП было принято в конце 1999 года и подтверждено после личной встречи со мной самим Прониным, именно тогда. И вся машина ФСБ, её движение, было инициировано оперативными данными, поставленными руководству ФСБ именно генерал-лейтенантом Прониным В.В. и возглавляемым им Управлением по борьбе с терроризмом и политическим экстремизмом. Правда, генерал и его ведомство допустили тенденциозное освещение действий НБП, потому что наша партия не имела на своём счету противозаконных действий. Наши методы к 29 января и 7 февраля 2000 года и много позднее (и всегда) вполне укладывались в рамки ненасильственных акций из ряда тех, что устраивают международные организации «Грин Пис» и «Эмнести Интернейшн». Нами вообще не должна была заниматься ФСБ. Это знал я, сложившийся как гражданин на Западе, и не знал этого Пронин В.В., сложившийся как гражданин в недрах КГБ. А 29 января 2000 года, к тому же дата знаменательная, вышли из ворот 3-й пересыльной тюрьмы 15 «севастопольских» узников: национал-большевики, участвовавшие в акции мирной оккупации Матросского клуба в Севастополе 24 августа 1999 года. Этой акцией Национал-большевистская партия показала, что может организовывать сложные операции. По мнению ФСБ, такое умение организации мирных акций должно быть наказуемо. Хочу добавить, что и о встрече с Зотовым, и о встрече с Прониным, и об эпизоде 29 января 2000 года, когда чужие побывали в моей квартире, я писал в газете «Лимонка», в своей рубрике на 1-ой полосе. Достаточно взять в руки подшивку газеты.

*

8. ФСБ не должна была нами заниматься, но занималась. Утром 22 февраля мы обнаружили в актовом зале пансионата «Зорька», где должен был пройти III съезд НБП, подслушивающее устройство. Массивное, в виде металлической груши, оно было прикреплено к стене и закрыто экраном. Член партии майор запаса Александр Бурыгин дезактивировал его, и мы начали съезд. Через пару часов в зал ввалился странный отряд якобы милиционеров, одетых в разную форму, и сообщил, что в зале заложена бомба. Нам предложили очистить помещение. Однако через пару часов или менее того нас пригласили продолжить заседание. Именно пригласили. Сейчас следствие утверждает, что будто бы на съезде оглашались какие-то проекты, в частности и проект «Вторая Россия». Но представить связные доказательства оно не может. На самом деле целью съезда было принятие новой программы партии, соответствующей требованиям Министерства юстиции, и утверждение её. С тем чтобы эту новую программу и новый Устав вынести на рассмотрение Министерства юстиции для регистрации партии как общероссийской политической организации. Что мы и сделали в начале марта 2000 года. Программа существует, как и решение съезда о её принятии, и может быть представлена в суд.

*

9. Подполковник Кузнецов в ночь с восьмого на девятое апреля 2001 года хотел выговориться. Он был умеренно пьян в ту ночь, когда вёз меня (и Аксёнова в другой машине) из Горно-Алтайска в Барнаул. Он сообщил мне, среди прочего, что полгода не был дома, сопровождая меня по всему Союзу («Союзу»,— сказал он, оговорившись), а до этого он же занимался предотвращением попыток проникновения национал-большевиков в Латвию. Что вот сейчас он сдаст меня в Москве в Лефортово и отдохнёт. Что он знает обо мне всё, чего я даже сам не знаю. Знает, с кем я сплю и что я говорю в постели. Что это он, Кузнецов, не позволил национал-большевикам сесть на поезд в Санкт-Петербурге, отправляющийся в г.Калининград, так как знал, что они выскочат на территории Латвии. «Так это Вы подбросили одному из моих ребят «чек» и на этом основании сняли всех с поезда?» — сказал я. Кузнецов односложно отрицал наркотики. Между тем петербургских национал-большевиков в начале октября сняли с поезда, именно подбросив одному из них наркотики. Характерно, что уголовное дело возбуждать не стали, удовлетворившись, по-видимому, тем, что предотвратили поездку. Следующую группу национал-большевиков, четверых, уже просто сдали латвийским спецслужбам. Илья Шамазов и трое других ребят отсидели за незаконный выход (они спрыгнули на ходу) из поезда на территории Латвии по семь месяцев каждый в латвийской тюрьме. Шамазов при падении сломал ногу.

Подполковник Кузнецов фамильярно называл в ту ночь фамилии национал-большевиков, хвастался своей осведомлённостью. Упомянул тогда подполковник и о наличии агента ФСБ в руководстве партии. «Один из Ваших руководителей давно работает на нас, Эдуард, никогда не догадаетесь, кто»,— злорадствовал Кузнецов. «Контрразведка у Вас никакая. Разведка у Вас поставлена неплохо, а Вот контрразведка — говно». (Я уже тогда понял, что Акопян работает на ФСБ, но об этом далее.) Кузнецов лишь увлёкся: он забыл о цели, с которой национал-большевики прорывались в Латвию — совершить мирную акцию протеста против судов над красными партизанами и стариками-чекистами, томящимися в латвийских тюрьмах, против дискриминации русского населения, не имеющего гражданских прав. ФСБ, отлавливающая национал-большевиков и сдающая их латвийским спецслужбам, в этой ситуации выглядела морально грязной антирусской организацией.

Замечание же Кузнецова о том, что он шесть месяцев колесит за мной по стране, можно расценить однозначно: что он поехал вслед за мной в Красноярск, 28 октября, пребывал со мною там; затем поехал в конце ноября за мной в город Барнаул, по его приказу меня обыскивали и вели; следуя мне, он вернулся в Красноярск 4 декабря и уехал в январе 2001 года за мной в Москву. Затем посещал со мной города Брянск, Нижний Новгород, Ростов-на-Дону и уехал в Новосибирск 28 марта, затем, после обыска, в Барнаул и появился передо мной во главе двух взводов вооружённых людей 7 апреля на пасеке Пирогова.

*

10. Во второй половине апреля 2000 года, находясь в городе Барнауле с целью инспекции региональной организации НБП (до этого я побывал в Красноярске и Новосибирске с той же целью, собирался в Иркутск, но не доехал), я выехал в Горный Алтай. Причины для этого были сугубо личные. И увлечение Рерихом, и легенда о Беловодье, и разочарование в Москве, и увлечение евразийством, и желание посетить сердце Азии. У меня с собой было несколько адресов и телефонов. В первую очередь, телефон Главы администрации Усть-Коксинского района Республики Алтай Гречушникова Сергея Николаевича. Его мне дал Михаил Иванович Лапшин, тогда депутат Государственной думы от Республики Алтай, а ныне Президент Республики Алтай. Я зашёл к нему в кабинет в Госдуме, сообщил, что буду в Барнауле и хотел бы заехать на сказочный Алтай. Я пробыл тогда на Алтае вместе с моими спутниками всего несколько недель: 16 апреля выехал из Барнаула, 3 мая уже был опять в Барнауле. Меня сопровождали Николай Гаврилов, Егор Горшков и Александр Бурыгин. Нам стало известно об интересе к нашей поездке со стороны ФСБ из трёх источников: от служащего АЗС в селе Усть-Кокса Андрея, от хозяина турбазы, на которой мы останавливались в с. Усть-Кокса Овсиенко Владимира Андреевича и от жительницы села Амур, Беликовой Галины Ивановны, бывшей учительницы. А Беликова в свою очередь услышала информацию от главы администрации совхоза села Амур (фамилии не помню, алтаец). Глава администрации предостерегал Беликову от общения с нами, ссылаясь на ФСБ, которая нами интересовалась. В обратный путь я пустился уже в первые дни мая. Выяснилось, что без автомашины на Алтае делать нечего. Уже второго мая я выехал вместе с охранником Николаем Гавриловым из села Усть-Коксы в город Горно-Алтайск на попутной машине, затем в Барнаул, откуда в Новосибирск и в Москву. Александр Бурыгин и Егор Горшков остались, чтобы выехать, как только представится возможность. Дело в том, что по причине майских праздников из горного села Усть-Кокса оказалось очень трудно уехать. Места в машине нашлось только для двоих. Я оставил Бурыгину и Горшкову значительную сумму в долларах на всякий пожарный случай. Всё же они оставались в пяти тысячах километров от Москвы. В Москву они приехали только к середине мая, а деньги растратили все. Это было предметом моего охлаждения к ним. Важны были не столько сами деньги, сколько факт вопиющей недисциплинированности. Именно поэтому я не взял их во вторую поездку на Алтай. Алтаем я остался очарован. В Москве на общем собрании я рассказал ребятам о своей поездке на Алтай. В газете «Лимонка» я также упомянул об этом.

*

11. Тут следует остановиться, чтобы сделать некоторые пояснения по поводу города Новосибирска, газеты «Новая Сибирь» и провокатора Сергея Свойкина. Новосибирск стоит на Транссибе, Барнаул же находится на 250 километров южнее, на перпендикулярном отростке ветки, ведущей на юг, это уже начало Туркестано-Сибирской дороги — Турксиба. В Москву удобнее выезжать из Новосибирска: количество поездов, идущих на Запад из Новосибирска, очень велико, в то время как из Барнаула в Москву идут только два поезда в неделю. Потому удобнее передвигаться из Барнаула в Новосибирск (равно как и в обратном направлении) маршрутным автобусом. Я запамятовал дату, но не то в середине апреля, не то на обратном пути, уже из Горного Алтая, я дал в Новосибирске пресс-конференцию местным газетам. Среди прочих присутствовали и представители газеты «Новая Сибирь» — развязной молодой газеты, издающейся тиражом всего в три тысячи экземпляров. «Новая Сибирь» напоминает «Московский Комсомолец» в его лучшие времена и успела к тому времени (апрель-май 2000 года) прогреметь на всю Россию (и Казахстан). Именно «Новая Сибирь» опубликовала в октябре 1999 года интервью с неким «казаком Сергеем», который поведал (как сейчас Акопян А.Б. в газете «Стрингер») о готовящемся в г. Усть-Каменогорске восстании казаков во главе с г-ном Казимирчуком (кличка «Пугачёв»). В ноябре того же года в Усть-Каменогорске (Казахстан) были арестованы около 20 человек, предполагаемые участники восстания во главе с Казимирчуком. Как тогда же пресс-служба ФСБ поделилась со СМИ информацией, основанной на публикации в газете «Новая Сибирь», со своими казахскими коллегами из Казахстанской национальной безопасности. Газету использовали в качестве предателя-стукача и провокатора или газета лишь выступила в роли нормального, прожорливого и бесчеловечного охотника за сенсационными событиями? Это вопрос. Но вот что интересно. Человек, дававший интервью газете «Новая Сибирь», мне известен лично, известен он и партии. (В газете имелась его фотография.) Чуть ранее я его уже упоминал в связи с поездкой в город Кокчетав в 1997 году. Это некто Сергей Свойкин, фамилия его всплывала впоследствии не раз в связи с процессом Казимирчука. Участники «восстания» были приговорены к тяжким срокам тюремного заключения — от 4 до 18 лет. Сергей Свойкин, молодой «казак» лет 35, но уже лысый, появился в штабе НБП или в конце 1996, или в самом начале 1997 года. Он поведал о себе, что представляет и возглавляет целое казачье отделение. От него всякий раз крепко пахло водкой, поэтому я ему не очень-то доверял с самого начала. В апреле 1997 года, узнав, что делегация НБП из девяти человек во главе со мной едет в Казахстан, он явился ко мне и стал буквально умолять взять его и его товарищей с собой. Я сказал, что не могу его взять, и если ему так хочется, пускай он едет сам. После этого эпизода Свойкин исчез и появился вновь вначале среди национал-большевиков города Санкт-Петербурга, где жил у руководителя А.Гребнева, выдавая себя за мою правую руку и моего посланца. Узнав об этом, я распорядился его изгнать как самозванца. Впоследствии он жил в Нижнем Новгороде, где также выдавал себя за моего представителя, а потом в Уфе, у Андрея Степанова (проходящего сейчас свидетелем обвинения по У/д №171). Он якобы взялся даже помочь Степанову зарегистрировать отделение партии в городе Уфе. (Узнать координаты наших представителей в регионах несложно, достаточно поглядеть на 4-ю полосу газеты «Лимонка».) Я дал знать нашим национал-большевикам, и Свойкина вроде бы изгнали. В ту пору мы просто посчитали Свойкина мошенником, который использовал партию для того, чтобы безбедно паразитировать в Питере, Нижнем (там он остался должен две тысячи рублей, а в Питере он жил, ел и пил бесплатно). Однако когда по его интервью — фактически доносу — были арестованы люди в Казахстане — двадцать человек, я понял, что он — провокатор спецслужб. Я понял, что его подлинное отчаяние по поводу того, что я отказываюсь брать его с собой в Кокчетав тогда в 1997 году в апреле, было отчаянием служебным: дело сорвалось, и начальство оторвёт голову.

В апреле-мае 2000 года (легко уточнить дату) газета «Новая Сибирь» опубликовала статью, основанную на моей пресс-конференции в городе Новосибирске. А рядом была помещена статья, основанная на бюллетене «НБП-ИНФО» №3 о «Второй России». Случилось это, я уже говорил, либо в апреле, либо в начале мая. Во всяком случае я эту статью лично видел, проезжая через Новосибирск в Москву, мне её показывал наш руководитель отделения партии в городе Новосибирске Дмитрий Казначеев. Как попал бюллетень «НБП-ИНФО» в «Новую Сибирь»? Ответ можно дать безошибочно. Только что изгнанный тогда с поста руководителя НБП в г.Новосибирске Дмитрий Виноградов либо сам написал этот материал об НБП и теории «Вторая Россия» в «Новой Сибири», либо дал в газету бюллетень. В том же номере газеты «Новая Сибирь» была опубликована и информационная статья Виноградова на другую тему. Кстати, Д.Виноградов был изгнан из руководителей в результате своей сепаратистской деятельности; когда выяснилось, что он хотел увести из НБП сибирские организации, я лично приказал отстранить его от руководства, поддержав просьбу об этом новосибирских национал-большевиков. Так что этой публикацией Виноградов мстил лично мне и партии. Но вот что думала о том, что делает, сама газета «Новая Сибирь»? Лишь полгода назад в результате подобной публикации двадцать человек были осуждены и находятся в страшных казахских лагерях якобы за попытку создать в городе Усть-Каменогорске Русскую республику.

Занимательно также, что после этой публикации об НБП (или летом, или позже) во время встречи Президента Путина с тридцатью главными редакторами газет и руководителями телеканалов в Кремле я с удивлением обнаружил рядом с руководителями ОРТ, РТР, агентства «Интерфакс», «Коммерсант», «НГ» … главного редактора газеты «Новая Сибирь»! С каких это пор и за какие услуги провинциальная газета с крошечным тиражом в три тысячи экземпляров (для сравнения: тираж «Лимонки» — 10 тысяч) вхожа в Кремль, к Президенту? Разве что за заслуги перед Отечеством, выразившиеся в том, что двадцать русских патриотов были арестованы и отбывают огромные сроки в Казахстане? Как газета спецслужб? Вряд ли «Новую Сибирь» приглашал Президент. Но пресс-служба ФСБ пригласила.

Достоин также интереса и маршрут провокатора Сергея Свойкина по отделениям НБП. Он долго проживал в Нижнем Новгороде у тогдашнего руководителя нижегородской организации добродушного филолога Владислава Аксёнова, тогда уже в организации назревал бунт против В.Аксёнова, и бунт возглавлял не кто иной, как Лалетин Олег, первым арестованный за покупку оружия по делу №171. А затем Свойкин из Нижнего Новгорода перебрался в Уфу, где жил у Степанова и Кузлева.

Кузлев вскоре погиб — был убит в непонятной ссоре в 2000 году, при которой присутствовал Степанов. Теперь Степанов является свидетелем обвинения; он якобы отбирал по приказу руководителей НБП добровольцев для участия в Национал-большевистской армии.

И ещё деталь. В одном из номеров «НБП-ИНФО» (я не помню только, в каком из трёх номеров) была помещена информация о Сергее Свойкине и Дмитрии Виноградове.

*

12. В Москве я предложил идею книги воспоминаний издательству «Лимбус-Пресс» и, заключив с ними договор, уселся за работу. У меня появилась идея купить себе кусок земли и дом на Алтае и жить в основном там, лишь наведываясь в Москву. Весь июнь я писал книгу. Именно тогда произошёл эпизод, который я вспомнил лишь недавно в связи с тем, что Акопян А.Б. выступил в роли свидетеля обвинения по У/д №171. В то время Акопян ещё был членом Исполкома, до этого он был звеньевым. Сообразительный, практичный, он выделялся, хотя я лично его не жаловал. Свои обязанности он исполнял плохо, был высокомерен, тщеславен, хвастлив. Неприятно презирал своих товарищей по партии, а предо мною заискивал. По воскресеньям всякий раз в 17 часов в моей квартире (для моего удобства) собирался Исполком. Помню, что однажды Акопян явился поздно, все присутствовавшие уже расходились с Исполкома. Был он необычайно раздосадованный. «Что-нибудь случилось?» — спросил я его после того, как изругал его за опоздание и сказал, что он мог бы и вовсе не приходить. «Я не виноват, Эдуард Вениаминович,— взмолился он.— Меня задержали менты, документы проверяли, зачем-то заставили пройти в отделение с ними, хотя прописка у меня в порядке, обыскали, изъяли мои бумаги, у меня с собой были записи». «Что-нибудь важное?» — осведомился я. «Да ерунда, мои записи»,— ответил он. Однако его внешний вид как раз говорил об обратном. Обыкновенно нервно весёлый (он известный кривляка и юродивый в партии), он явно был подавлен. Я очень запомнил ещё тогда эту сцену. Теперь же она предстаёт в другом свете. Именно после этого он стал усиленно просить меня взять его с собой на Алтай. Рекламируя себя как отличного ходока по горам, дескать, он научился ходить в Крыму, что он почти альпинист. Он даже использовал для этого свою в некотором роде дружбу с Аксёновым — у обоих, если не ошибаюсь, матери армянки. Чуть раньше, 15 мая 2000 года, в Волгограде ОМОН арестовал Максима Анохина.

*

13. В июне месяце я направил хозяину турбазы Овсиенко В.А. письмо с просьбой подыскать мне возможное место жительства. (Когда я, уже арестованный, попросил следователя Шишкина О.А. изъять это письмо и приобщить его к материалам дела №171 так же, как и моё письмо к охотоведу Чайке Александру Николаевичу с просьбой о том, чтобы он назначил мне возможную цену за его пасеку, расположенную в пункте, называемом Меновная, как доказательство моих намерений купить дом, поселиться на Алтае, мне было в этом отказано. На том основании, что я хотел купить себе дом для конспирации! Может быть, я и всю свою жизнь прожил, стал писателем, написал 33 книги исключительно в целях конспирации?) Получалось так, что я вынужденно задерживался в Москве дольше из-за того, что должен был дописать «Книгу мёртвых» и сдать её издательству «Лимбус-Пресс». Поэтому я решил ускорить процесс, я решил послать вперёд человека, которому я доверял деньги партии с 1999 года,— Сергея Аксёнова. С целью изыскания и покупки автомобиля «УАЗ», так как я уже понял, что без автомобиля на Алтае делать нечего. С Аксёновым и увязался Артём Акопян. Подумав и взвесив все за и против, я решил, что тип проходимистый и нахальный — Акопян — может пригодиться деловому, но скромному Сергею Аксёнову. Я направил Сергея в Барнаул, снабдив адресом и телефоном руководителя нашей организации Евгения Берсенева, а также ещё нескольких партийцев. Они отбыли, кажется, в середине июля. Я дал Сергею с собой денег. Однако я задержался ещё дольше, чем думал, из-за корректуры напечатанного текста, по вине «Лимбус-Пресс», и в результате доехал до Барнаула с опозданием, только 15 августа. 16 августа мы оформили сделку на уже найденную Аксёновым и Акопяном автомашину. Накануне, 15 августа, мне удалось уговорить поехать с нами Виктора Золотарёва, инструктора по туризму: в то время он нигде не работал. С Виктором я коротко познакомился ещё в апреле 2000 года через Берсенева. 17 августа утром мы выехали в составе: я, Виктор Золоторёв, Михаил Шилин — мой охранник, Олег Шаргунов — водитель, Артём Акопян и Сергей Аксёнов, всего шестеро. Ещё при выезде из Барнаула Михаил Шилин заметил, что за нами следует автомобиль слежения. Остановившись в деревне Сростки, на родине Шукшина, пообедать на холме, на свежем воздухе, мы обнаружили, что нас «потеряли» два автомобиля слежения. Эти же автомобили были нами замечены в населённом пункте Монжерок, на перевале Семинский, где у нас заглох мотор, и у селения Боочи, куда мы заехали с целью проведать находившихся там на каникулах знакомых Золотарёва — жительниц Барнаула, двух женщин с детьми. Представить, что за нами может следить кто-либо, кроме ФСБ, после вышеперечисленных случаев установки подслушивающих устройств в моей квартире и на III съезде НБП, мы не могли. Однако мы не испугались слежения, поскольку у нас не было ничего инкриминирующего, даже ножей, и планы у нас были самые что ни на есть мирные. В каждом автомобиле слежения сидело по трое мужчин. Обычно один автомобиль следовал впереди нас, другой — сзади. Если нам случалось затормозить, нас ждали спереди. Если мы проезжали мимо, оперативники отворачивались.

*

14. В селении Усть-Кокса мы переночевали на турбазе у Овсиенко. По моей просьбе он поговорил с несколькими местными «баронами» — руководителями хозяйств: с охотоведом Чайкой А.Н., с бригадиром мараловодов в селении Соузар, дабы найти нам временное пристанище. На следующий же день мы уже были у одного из «баронов» — у Кетрарь Дмитрия Алексеевича в селе Банное. Он отвёз немедленно в место, называемое Сухой Лог, рядом с маральником, где мы стали жить в недостроенной избе для пастухов. Кетрарь обещал, что на следующий же день пришлёт человека, который поставит в избу окна и дверь (окна в недостроенной избе были затянуты пластиком, а дверь в дом отсутствовала, когда мы вселились). Но никто в назначенный день не появился. Когда мы, выждав несколько дней, приехали к дому Кетраря в село Банное, нам сказали, что он уехал в Барнаул. (Впоследствии мы так ни разу и не смогли его застать.) Буквально через несколько дней от местных я узнал, что нами интересуются приезжие люди из ФСБ. То есть поведение Кетраря объяснилось: он боялся с нами общаться. При этом в селе Банном нет даже милиционера — участковый живёт в 50-ти километрах, в селе Карагай. Становилось всё холоднее. Надо было покупать дом или уезжать до следующей весны. В первых числах сентября Виктор Золотарёв познакомился с хозяином соседней пасеки Пироговым Семёном Александровичем. Акопян и Золотарёв поселились у Пирогова, а четверо остальных во главе со мной отправились в село Усть-Коксу, где меня ждали В.А.Овсиенко и А.Н.Чайка, чтобы поехать осмотреть пасеку Чайки, находившуюся в месте, называемом Меновная, в 60 с лишним километрах от села Усть-Кокса. Добравшись туда с Чайкой и Овсиенко, мы остались там и провели на Меновной более двух недель. Там нас проверили: один раз приехал парень в тельняшке якобы в поисках лошадей, другой раз приехал на лошади милиционер с автоматом, якобы разыскивая украденные у пастухов аккумуляторы, походил, посмотрел и уехал. Проверки были исполнены по просьбе ФСБ. Причина, почему нас не обвиняют в организации партизанской базы на Меновной (а пасека г-на Чайки куда более глухое место, и она ближе к границе с Казахстаном),— что на Меновной не побывал г-н Акопян. Вот в чём дело. Потому ФСБ не обвиняет нас в создании базы Национал-большевистской армии на пасеке в Меновной.

Нужно сказать, что климатические условия горных районов Республики Алтай очень суровые. Средняя температура для зимы — 48 градусов, снега достигают 6-8 метров, передвигаться свободно можно лишь с конца мая (в отдельных районах — даже с июня) до середины октября. Потому воспалённая идея партизанской базы в горах Республики Алтай могла родиться только в воспалённых мозгах изголодавшихся без работы московских генералов ФСБ. В теории «Вторая Россия», авторство которой я отрицаю (хотя это безобидный анализ, а не руководство к действию), нет упоминания о Горном Алтае. Ни в трёх подлинных бюллетенях «НБП-ИНФО» (№№1, 2, 3), ни в фальшивых (№4 и №5) нет упоминания о Горном Алтае. Говорится лишь о пограничных с Казахстаном районах. А граница России с Казахстаном протянулась на почти семь тысяч километров, она не охраняется: переходи, переезжай, где хочешь.

К концу сентября я начал понимать, что моя мечта купить дом в горах Алтая, настолько отдалённый, чтобы избавиться от визитов местных алкоголиков и присмотра ФСБ, натолкнулась на проблему климата. Я решил посмотреть, какова зима на Алтае, постараться прожить здесь зиму. Для этой цели мы заключили договор об охране имущества Пирогова и решили пожить на Алтае, меняясь по сменам. Посмотреть, можно ли жить здесь зимой. Пирогов обещал пригнать нам из Усть-Коксы грузовик и оставить гусеничный трактор. Впоследствии он своего обещания не выполнил, грузовик не пригнал (хотя мы купили для него аккумулятор), а трактор зимою угнал в Банное.

*

15. 23 сентября я выехал в город Барнаул. Со мной уехали туда: В.Золотарёв (он соскучился по своей девушке), водитель О.Шаргунов, А.Акопян, который в своей ипостаси пробивного и нахального должен был помочь получить новые документы на УАЗик взамен сгоревших у костра на Меновной (Шаргунов недоглядел: документы были у него в куртке, куртка лежала у костра.) Ещё с нами поехала Г.И.Беликова, повезла дочери в Барнаул мешки с картошкой. На пасеке Пирогова остались Аксёнов и М.Шилин охранять строения в соответствии с договором, заключённым с Пироговым. 23 сентября вечером я в последний раз видел Виктора Золотарёва живым: мы высадили его у дома, где он проживал, в центре города, недалеко от гостиницы «Алтай». Уже 24 сентября я уехал из Барнаула в Красноярск. 26 сентября я познакомился там с предпринимателем Анатолием Быковым и получил согласие на написание книги о нём. Меня интересовала его жизнь, а кроме того, я пишу книги, разумеется, для денег, я надеялся хорошо заработать на этой книге, получив аванс у издателя, надеялся на хорошую продажу, а также, если книга Быкову понравится, надеялся попросить у него финансовой поддержки для конференции «Горячие точки: опыт предотвращения военных конфликтов» (проект конференции имеется в материалах Уголовного дела №171). Через несколько дней я вернулся в Барнаул из Красноярска. Первоначально в мои планы входило возвращение на пасеку Пирогова. Но оформление новых документов на машину затягивалось, потому пришлось сменить планы: я оставил Шаргунова и Акопяна в Барнауле, оставил им деньги на покупку аккумулятора для грузовика Пирогова, так и не доставленного на пасеку (аккумулятор был куплен и привезён на пасеку), оставил деньги на жизнь в Барнауле и на жизнь на пасеке на четверых до тех пор, пока я не приеду сменить ребят со свежими людьми. Кроме этого я передал Акопяну письмо для Аксёнова и Шилина. Акопян показывал письмо в Барнаульском управлении ФСБ. Вероятнее всего, капитану Жданову — оперуполномоченному Краевого управления ФСБ.

Сам я выехал в Москву. В Москве я убедил издателей «Лимбус-Пресс» заключить со мной договор на книгу «Охота на Быкова», получил аванс в размере пяти тысяч долларов и собрался ехать в Красноярск, дабы собрать там материалы и начать писать книгу. В конце концов я выехал туда в конце октября вместе с моей подругой Анастасией Лысогор.

Последнее, что я узнал перед отъездом, что в октябре в штаб партии зачастили провокаторы. Одного из них, некоего Валентина, привёл бывший член НБП Михаил Сарбучев. Валентин отрекомендовался бизнесменом из Эстонии и просил редколлегию газеты «Лимонка» напечатать за деньги его статьи. Статьи, как объяснил он ребятам, посвящены проблемам угнетения русскоязычного населения в Эстонии эстонскими властями. Я лично этого человека не видел. Наивные же партийцы успели проговориться ему, что готовится мирная акция протеста в Риге и что участники акции попадут в Латвию, высадившись нелегально с поезда «Санкт-Петербург — Калининград». Именно информацией Валентина воспользовался подполковник Кузнецов, ссаживая национал-большевиков именно с этого поезда и передавая вторую группу национал-большевиков в руки латвийских спецслужб (об этом писали в своё время русские и латвийские газеты, и в передаче информации признались представители МИДа и ФСБ, в частности г-н Авдеев и г-н Шульц). Подполковник Кузнецов всё в ту же ночь с восьмого на девятое апреля 2001 года похвалялся заботой о заблудших душах национал-большевиков. Однако Валентин в свой последний визит на 2-ю Фрунзенскую предложил профинансировать «какой-нибудь взрыв в Прибалтике», чем наконец-то насторожил наивных ребят. Больше его никто никогда не встречал. Приходили и другие провокаторы. Некто, якобы только что освободившийся из заключения, в кашемировом пальто, невысокий и плотный, лет сорока, пытался обнаружить источники финансирования партии. Он возжелал познакомиться с человеком, который действительно несколько раз оплатил типографские расходы по изданию газеты «Лимонка». Я описал эти провокации и в «Лимонке» (№161, №162), и в книге «Охота на Быкова», которую сдал в издательство за два месяца до моего ареста (стр.331–332). Кашемировый уже добывал тогда материалы для Уголовного дела №171, но мы ещё этого не понимали.

*

16. Вскоре оказалось, что в городе Красноярске ФСБ немедленно создала вокруг меня такую же нездоровую атмосферу, как и в Москве. По необходимости, для своей документальной книги о Быкове, я стал усиленно интервьюировать местных, как друзей, так и недругов Быкова, среди них были и сотрудники правоохранительных органов. Первый автомобиль слежения я заметил, когда посещал коттедж (или «дворец») Быкова близ города Назарово, недалеко от речки Чулымка. Это было в начале ноября. Возвратившись в Красноярск всего лишь через несколько дней я обнаружил, что в городе распространяются слухи, имеющие целью опорочить меня. От людей, с которыми я имел дело по поводу Быкова, начали поступать сведения о том, что ФСБ распространяет слухи, что я приехал в Красноярск с тайными целями. Так, бывший следователь по нескольким делам Быкова майор Алексей Щипанов сказал мне: «Да, меня информировали, что Вы приехали в Красноярск с целью провокации, что готовится провокация».— «ФСБ, конечно?» Щипанов улыбается…— Это я процитировал стр.238 моей книги «Охота на Быкова». Тогда же Георгий Рогаченко, помощник Быкова, вдруг перестал оказывать мне содействие в организации встреч и интервью с друзьями и родственниками Быкова, не отвечал мне на мои телефонные звонки. Когда я, наконец, приехал к нему и потребовал объяснить, что происходит, цитирую страницы 305–306 книги «Охота на Быкова»: ««Ну и что, что Вам известно?» — спрашиваю я Рогаченко. «Что вы приехали в Красноярск с целью достать денег для покупки оружия»,— отвечает мне Рогаченко». Последние 50–60 страниц книги «Охота на Быкова» повествуют уже наряду с историей Быкова ещё одну историю — слежки и провокации против меня со стороны ФСБ в городе Красноярске в ноябре и декабре 2000 года.

Я сдал рукопись издательству 18 января 2001 года. Лалетин был арестован с оружием 11 марта 2001 года. Стоит задаться вопросом: «Каким образом ФСБ было известно уже в ноябре-декабре 2000 года, что члены НБП купят оружие в марте 2001 года?» Только один ответ может быть приемлем на этот вопрос: ФСБ страстно хотела, чтобы это случилось, и сделала всё, чтобы оружие было куплено. Старший следователь О.А.Шишкин и вся следовательская бригада прочли книгу «Охота на Быкова». Понимая, что в будущем у суда могут возникнуть вопросы по поводу эпизодов в моей книге, относящихся к слежке ФСБ за мной в Красноярске в ноябре-декабре 2000 года и, в частности, к этой фразе «приехал достать денег на покупку оружия», Шишкин отправил запрос в УФСБ по Красноярскому краю. С просьбой (не очень настойчивой, это не специальное поручение) — допросить Рогаченко по поводу того, что ему известно. Шишкину отвечает из Красноярска майор ФСБ Моружко А.Я. тоже ненастойчиво:

«Возможно, представляет интерес для следствия Рогаченко Георгий Георгиевич… Он неоднократно встречался с Э.Лимоновым под предлогом оказания помощи в сборе материала для книги в отношении А.Быкова, организовывал необходимые встречи, обеспечивал лидера НБП автотранспортом и жильём. В конце декабря 2000 года отношения между Лимоновым и Рогаченко Г.Г. осложнились. Последний высказал мнение (предположение), что лидер НБП планирует приобрести оружие на денежные средства, полученные в качестве гонорара за книгу и тем самым опорочить Быкова перед правоохранительными органами. В феврале 2001 года Рогаченко выехал в Москву».

Это я процитировал листы 204–205 3-го тома У/д №171, а ещё на листе 202 того же тома полковник Страшников оповещает, что

«свидетелей Рогаченко и Больших допросить не представилось возможным в связи с отсутствием их в Красноярске».

Допросить Рогаченко не составляло никакого труда: в феврале и марте 2001 года он неоднократно приходил ко мне на квартиру в Калошин переулок в Москве, и без сомнения мои многочасовые беседы с ним были записаны оперуполномоченным ФСБ Волковым, осуществлявшим ОРМ, а попросту говоря, записывавшим все шумы в моей квартире. Но Рогаченко сказал бы господам из ФСБ, что он услышал о том, что Лимонов собирается купить оружие в Красноярске из источников ФСБ, назвал бы, возможно, от кого конкретно услышал, а следствию как раз это и хочется скрыть, не допустить, чтобы признание, что ФСБ знала в ноябре-декабре 2000 года, что лимоновцы купят оружие в марте, не допустить, чтобы это свидетельство содержалось в У/д №171. Прошу суд обратить особое внимание на те страницы моей книги «Охота на Быкова», где имеются сведения о якобы готовящейся покупке оружия, распространявшиеся ФСБ в ноябре-декабре 2000 года в Красноярске. Это страницы 103–109, стр. 238–239, стр. 269, стр. 305–307, стр. 328–335.

*

17. Шаргунов и Акопян смогли оформить новые документы на автомашину только к середине октября. Чем они занимались с 23 сентября по 15 или 16 октября (когда выехали на пасеку Пирогова), я могу только догадываться. Без сомнения, Артём Акопян, запутанный с руками и ногами в паутину ФСБ, показал моё письмо Аксёнову оперативным сотрудникам Барнаульского УФСБ. Письмо содержится в материалах Уголовного дела №171. Акопян звонил мне в Москву в начале октября, интересовался планами и попросил денег. Я посылал ему по его просьбе денег на адрес: Главпочтамп, Барнаул, до востребования. Часть денег, оставленных мною, он растратил. Потому вынужден был ночевать у членов НБП города Барнаула. Мне известно, что он ночевал у Виктора Золотарёва, а также несколько раз у Олега Михеева — оба эти товарища погибли. Об обстоятельствах их смерти — далее.

Я интервьюировал свидетелей жизни Быкова и писал книгу в Красноярске, но на пасеке Пирогова сидели ребята: Шилин, Аксёнов, а после 16 октября к ним присоединились Шаргунов и Акопян. К середине ноября туда должна была подъехать смена: Д.Бахур и С.Гребнев. Припасов у них было в обрез. Не говоря уже о том, что не было денег на бензин и тем более средств на то, чтобы разъехаться по домам 1-ой смене: Шилину, Шаргунову, Акопяну и Аксёнову. Хотел я этого или нет, но мне необходимо было ехать на Алтай, на пасеку Пирогова, привезти денег, да и поддержать ребят морально. И забрать первую смену. Я позвонил из Красноярска в Барнаул хозяину пасеки Пирогову, сказал, что приеду в Барнаул числа 15 ноября. С Пироговым у меня была договорённость, что когда я соберусь ехать на пасеку, я предупрежу его, и мы отправимся вместе. Затем я позвонил руководителю нашей организации Евгению Берсеневу, уведомив его о том же и спросив, возможно ли будет остановиться, если понадобится, на ночлег в его квартире на улице Попова. Он сказал, что без проблем, конечно. Я был абсолютно уверен, что мой телефон в Красноярске прослушивается (как обнаружилось в декабре, прослушивались даже помещения кабинетов моих друзей Фёдора Сидоренко и Олега Тихомирова в офисе «Авторадио» на улице Кирова, 19). Но, в конце концов, что я мог поделать? Да и что мне было скрывать, ко мне приходили на квартиру офицеры милиции, я их опрашивал для книги о Быкове. Так что дата моего визита в Барнаул была известна ФСБ: в Барнауле меня ожидали, начиная с 15 ноября, сотрудники местного УФСБ. Однако к 15 ноября выехать из Красноярска мне не удалось. Поскольку у меня были договорённости об интервью со множеством людей и я зависел от их расписания. 14 ноября мне позвонили в Красноярск из Москвы и сообщили, что четверо национал-большевиков арестованы на территории Латвии: они выпрыгнули с поезда, но их, оказывается, уже ждали на месте. 17 ноября меня оповестили о том, что трое национал-большевиков всё же просочились на территорию Латвии и осуществили акцию мирной оккупации башни Собора Святого Петра в Риге в знак протеста против судов над красными партизанами и чекистами. Выехал я в направлении Барнаула с опозданием на неделю. У меня был билет до Новосибирска. Провожали меня на вокзале Анастасия Лысогор и как минимум один топтун. В Новосибирске ко мне присоединился Николай Балуев. Он должен был заменить Шаргунова за рулём УАЗика. Впоследствии оказалось, что, несмотря на наличие водительских прав, водить УАЗик Балуев не умеет. Из Новосибирска, как всегда, я выехал на попутной автомашине в сопровождении Балуева.

Не дозвонившись Берсеневу днём, я решил, что следует позаботиться о ночлеге, ибо Пирогов, судя по голосу по телефону, был пьян и готов к путешествию явно не был. В гостинице «Алтай» мест не оказалось, потому я заехал к недалеко живущему Золотарёву. Дверь открыла скорбная девушка и сообщила, что Виктора только что похоронили. Что его убили, выбросив из окна, неизвестные люди с неделю назад.

К вечеру я всё же дозвонился до Берсенева и поехал к нему в автомобиле с Балуевым. «Это за мной слежка или за Вами?» — спросил водитель машины, на которой мы приехали во двор дома Берсенева на улице Попова, глядя в зеркало.— «Две машины ехали за нами через весь город» — «За мной»,— ответил я, вздохнув.

*

18. Берсенев рассказал мне те обстоятельства гибели Золотарёва, которые он знал. Оказывается, Золотарёв провёл в квартире Берсенева весь день 17 ноября (явившись к нему вечером 16-го, заночевал у него). В ту последнюю для него ночь около 23:30 Золотарёв вышел из квартиры Берсенева в магазин, чтобы купить сигарет и «чего-нибудь к чаю». До этого они долго сидели на кухне втроём: Золотарёв, Берсенев и сестра Берсенева — разговаривали. Золотарёв не пил, Берсенев выпил несколько рюмок. (Сестра Берсенева делит с ним двухкомнатную квартиру. Этажом выше живут родители Берсенева.)

Что произошло с Золотарёвым? Позднее стало известно, что около четырёх утра его труп обнаружила в районе улицы Попова женщина, гулявшая с собакой. Труп лежал у пятиэтажки, дом этот можно увидеть из окна Берсенева. Тогда же ночью Берсенев, не дождавшись Виктора Золотарёва, оделся и пошёл его искать. В магазине, работающем всю ночь (а таковой единственный в районе), куда и направился Виктор, Берсенев описал внешность Виктора продавцам и поинтересовался, приходил ли такой? Ему сообщили, что да, такой, с бородкой, был. К нему подошли двое или трое мужчин и, переговорив, ушли вместе с ним. В последующие дни одноклассник Берсенева, член НБП Олег Михеев занялся поисками пропавшего Золотарёва и обнаружил его в первом же морге. Несмотря на то, что в отделении милиции Ленинского района была якобы известна даже квартира, откуда выпал Золотарёв, уголовное дело возбуждено не было. (Берсенев сообщил, что в отделении милиции им сказали, что квартира расположена на втором этаже, но когда Берсенев и Михеев сходили туда, оказалось, что квартира под указанным номером находится на четвёртом этаже.) С самых первых дней своего ареста я размышлял о насильственной смерти Виктора Золотарёва. Виктор был одним из пригоршни людей, побывавших со мной на Алтае. То, что он погиб и погиб так дико, тревожило меня, тем более что 31 марта 2001 года скоропостижно, в результате странных побоев, скончался ещё один человек из этой пригоршни — Александр Бурыгин. Слишком уж высокий процент гибели получился. Двое из одиннадцати. Ещё более мои подозрения усилились, когда я узнал, что в своих показаниях свидетель обвинения Акопян утверждает, что я направлял его на разведку на территорию Республики Казахстан и что ряд походов туда он якобы совершил вместе с Золотарёвым. Ещё я вспомнил, что уже в Москве, в январе или феврале 2001 года, Акопян упомянул, что на теле Золотарёва были обнаружены следы пыток. Причём он сказал это с абсолютной уверенностью.

За время следствия я направил несколько ходатайств в Генеральную прокуратуру РФ на имя Устинова В.В. с просьбой расследовать обстоятельства гибели Золотарёва в рамках Уголовного дела №171. Рассматривать обстоятельства гибели Золотарёва в рамках У/д №171 Генпрокуратура отказалась. Так же, как и следователь Шишкин О.А. Однако я был настойчив и добился того, что в конце концов Генпрокуратура передала моё ходатайство в прокуратуру Алтайского края. А последняя возбудила 13 ноября 2001 года (то есть спустя год) уголовное дело по составу преступления, предусмотренному частью 1 статьи 105-й (умышленное убийство) по факту смерти Золотарёва В.М. О чём меня и уведомил прокурор Алтайского края Параскун в своём письме от 13.11.2001 г.

Вот о чём он меня не уведомил, об этом я узнал сам. Что 27 октября 2001 года (Параскун написал мне, что получил моё ходатайство из Генпрокуратуры 15.10, то есть 15 октября) был найден мёртвым у железнодорожных путей в городе Барнауле национал-большевик Олег Михеев, тот самый, который самостоятельно взялся расследовать обстоятельства гибели Золотарёва. Что-то, до этого почти целый год он не погибал, а теперь вот, когда в прокуратуру Алтайского края пришло ходатайство и стали подымать дело Золотарёва, он вдруг срочно погиб. И это ещё не всё. В цепи странных происшествий, связанных с национал-большевиками в Барнауле. В ночь с первого на второе ноября в городе Барнауле произошла вот такая история с ещё одним национал-большевиком, Дмитрием Колесниковым. Вместо перепуганного насмерть происходящим Берсенева он стал исполнять обязанности регионального лидера. Цитирую по газете «Лимонка» №185, где было напечатано письмо Дмитрия Колесникова:

«В ночь с первого на второе ноября 2001 года меня разбудил звонок. Голос в телефонной трубке поведал мне, что «их» двое, и что «они» из московского отделения НБП, и что надо срочно встретиться. А также передали привет от «Лесовика» (то есть Лимонова). Я, ничего не подозревая, как последний идиот, оделся и вышел из дома в два часа ночи. К условленному месту встречи должны были подъехать «Жигули». Когда подъехала машина, я сел в неё. «Партийцами» оказались старший оперуполномоченный ФСБ капитан Жданов А.В. и какой-то старый хуй лет 50-ти. Когда я просёк ситуацию, машина уже ехала на полной скорости. Проделав длинный путь, мы оказались за городом на Власихинском кладбище. Начался разговор. Старец, который сидел на заднем сидении двинул мутную философскую телегу, а в конце сказал, что он давний друг Лимонова и прибыл на Алтай с «великой миссией». Товарищ Жданов (он допрашивал меня летом по делу Лимонова) стал объясняться в любви к НБП и сказал, что ФСБ не такие говнюки, какими их представляют в «Лимонке». Под конец он предложил помощь и «крышу» в лице ФСБ для отделения НБП в Барнауле. Взамен он потребовал ничтожную малость, а именно подписать бумаги о сотрудничестве со спецслужбами. Я отказался. Тогда он вытащил меня из машины и повёл вглубь кладбища. Пройдя метров 20–30, он вытащил «ПМ» и, подставив ствол к моей голове, спросил, не передумал ли я. Я сказал, что не передумал. Тогда он для убедительности выстрелил в сторону. Ещё минут 15 он вертел пистолетом перед моим носом, но, поняв, что всё напрасно, сел в машину и уехал. А я остался ночью на кладбище… Вот такое странное происшествие, и то вкратце. Врать не буду, было страшно. Я реально поверил, что мне конец. Зато в следующий раз не буду таким доверчивым идиотом.

Прокуратура неохотно взялась за дело. Жданова вызывали для дачи показаний. Он всё описывает по-другому. Мол, дружеский разговор со мной был, не планируем ли мы на седьмое ноября какой-нибудь «теракт». А я вроде как всё это выдумал для саморекламы и опорочил в глазах общественности бедного эфэсбэшника. Чего доброго, обвинят меня в клевете. Ну ладно, поживём — увидим.

Дмитрий Колесников

»

Есть о чём задуматься. События конца октября — начала ноября (точнее, убийство О.Михеева 27 октября и угроза убийства Дмитрию Колесникову) выглядят, как заметание за собой следов из боязни, что прокуратура, возбудив дело, найдёт ответственных за убийство Золотарёва. В заметании следов засветился капитан УФСБ Жданов А.В. Второго своего подельника, «старика», капитан может указать. Стоит лишь потянуть за нитку. Капитан Жданов А.В. допрашивал нескольких свидетелей по У/д №171, не только Колесникова. Допрашивал, как на кладбище?

*

19. Почему убили Золотарёва, почему выбросили его из окна?.. Середина ноября 2000 года. Барнаульская ФСБ, среди них и капитан Жданов из Управления по борьбе с терроризмом с нетерпением ждёт приезда Лимонова. Он задерживается. Артём Акопян сидит на пасеке Пирогова, доложить ему нечего, да и докладывать трудно. Выпало много снега, УАЗик не может добраться в Банное. Барнаульские эфэсбэшники нервничают. За домом Берсенева установлено наружное наблюдение, так как ожидают меня со дня на день. 17 ноября. С утра национал-большевики в Риге захватывают башню Святого Петра. Этот успех вызывает злость у оперативников, выслеживающих НБП; ими командует подполковник Кузнецов. Ведь они ссаживали национал-большевиков с поездов, сдавали латвийским спецслужбам, однако НБП перехитрила ФСБ. Подполковник Кузнецов, возможно, уже в Барнауле ждёт Лимонова, возможно, действуют только местные эфэсбэшники. И вот наружное наблюдение замечает ночью вышедшего из квартиры Берсенева худощавого человека с бородкой. Спрашивают по мобильному телефону: «Что делать?» — «Возьмите его, пощупаем». Человека прослеживают до магазина (это рядом). Подходят: «Пойдёмте с нами!» Он очень похож на Лимонова.

Ведут. Сажают в машину. У Золотарёва нет паспорта, вообще нет, уже лет десять он живёт без паспорта, потому, если среди присутствующих нет никого, кто знает Лимонова в лицо, недоразумение может длиться долго. Попавшего к ним в руки где-то долго допрашивают. Возможно, в отделении милиции, а возможно, на Власихинском кладбище. Бьют. Узнав, может быть, что это не Лимонов, бьют, уже не сдерживаясь. Раздосадованные офицеры провинциального управления ФСБ. Тем более раздосадованные, что, несмотря на все меры ФСБ, национал-большевики «захватили» в этот день смотровую площадку в Риге. Вряд ли они намеренно хотели убить Золотарёва. Скорее всего, перестарались. Нанесли побои, несовместимые с жизнью. Тогда инсценировали падение со второго (или четвёртого) этажа. (Наивный Берсенев не понимает, что это всё равно.) В Алтайском крае подозреваемые часто падают из окон. Один из подозреваемых по делу об убийстве абитуриенток Алтайского университета выпал из окна. Другой — повесился в камере. (Газета «Коммерсант» за 29 сентября 2001 года.) Оба оказались впоследствии невиновными. Выбрасывание из окон — Барнаульская speciality, как в Пекине — «утка по-пекински». А кроме того, согласно криминальным романам, выбрасывание из окон трупов — фирменный знак КГБ. Да-да.

*

20. Мне пришлось ждать Пирогова в Барнауле двое суток. Он был в запое и не мог якобы достать машину для поездки. Я и сопровождающий меня Балуев жили у Берсенева. Наконец на пересечение улицы Попова с какой-то поперечной улицей подъехал УАЗик (типа «джипа») и подобрал нас, меня и Балуева. Берсенев проводил нас до машины. В машине на передних сидениях находились некий бизнесмен-охотник и его шофёр. Охотник, возможно, был на самом деле охотником, у него имелись с собой два отлично зарегистрированных ружья, а может, был откомандирован посмотреть, что я везу с собой и что я буду делать на пасеке. Пирогов был здорово пьян. На выезде из Барнаула нашу машину остановили. Якобы для проверки в ходе проведения операции «Вихрь-Антитеррор». Однако и УАЗик был с местными номерами, и у сидевших впереди морды были самые благонадёжные из существующих в природе, впрочем, как и у сидевших сзади. И знаменательно, что на месте уже (дорога идёт вдоль ж/д насыпи, никаких строений, движение резкое) находились понятые, что фальшиво неумело «узнал» меня парень в кожанке и с бегающими глазами, руководивший обыском. При обыске присутствовал бледный и злой юноша в светлом пуховике с физиономией лейтенанта или капитана ФСБ. И хмурыми были рабочие тяжёлые менты с автоматами на животах. Ясно, что они осуществляют обыск не для себя и очень недовольны этим. Это была явная реакция ФСБ на моё письмо Аксёнову, предоставленное им Акопяном ещё в начале октября.

Ответственные ребята из ФСБ выставили ещё один дополнительный милицейский пост у поворота дороги на Талду. На тот случай, если Лимонову вдруг удастся выехать из Барнаула необысканным. Само по себе присутствие поста на месте, где его не должно быть ни в коем случае в данное время года, в конце ноября, среди сугробов, выдавало слежку с головой. Обычно пост у Талды выставляют только в сезон капания алтайских лекарственных корней. Я спросил у женщины, сидевшей в будке АЗС напротив: «Что, теперь тут и зимой пост стоит?» — «Сама удивляюсь,— сказала женщина,— сегодня приехали, ждут, верно, кого-то. У них там и печки нет».

Я приехал на пасеку вблизи села Банное и, забрав смену: Шилина, Аксёнова, Шаргунова и Акопяна — уехал через несколько дней, уже в первые дни декабря, обратно в Барнаул, чтобы оттуда вернуться в Красноярск. Меня ожидала работа над книгой. На пасеке оставались Бахур, Гребнев и Балуев. Припасов у них было до марта месяца. В марте я обещал ребятам приехать. УАЗик мы, посовещавшись, решили оставить на зиму в Барнауле, так как передвигаться в снегу он уже не мог, приходилось откапывать его часами, а на пасеке был гусеничный трактор Пирогова и запас солярки. Если периодически расчищать дорогу в Банное, за продуктами можно было добраться пешком.

На вокзале в Барнауле между Акопяном и мной произошла ссора. Мы зашли в соседний автовокзал, где уселись поесть в кафе. При ссоре присутствовали Шилин, Аксёнов и Шаргунов. Акопян сообщил, что в октябре здесь в Барнауле помимо тех денег, которые я ему высылал, он растратил ещё деньги, и теперь я должен выплатить эти деньги Абрамкину, у которого он эти деньги занял. Я накричал на Акопяна, назвал его «куррортником», «говнюком», «нахлебником» и дал ему по лицу. Пощёчину. Он давно меня раздражал, этот случайный в партии человек. Наглец.

Вернувшись в Красноярск, я закончил книгу. Достать новые материалы я уже не смог. ФСБ добилась своего. Те, кто встретился со мной один раз, не встретился второй: их напугали слухами. Отказались от встречи бывший начальник РУБОПа Школьный, журналист Тарасов, другие, так необходимые мне свидетели. В начале января 2001 года я выехал в Москву. Книга была уже готова. 18 января я сдал её издателю В.Тублину в «Лимбус-Пресс».

*

21. В Москве у меня накопилось множество дел как у председателя партии. По какому-то поводу, помню, позвонил я в январе Алексею Невскому (псевдоним, под которым этот человек печатался в 1997–1998 годах в «Лимонке») — бывшему сотруднику ФСБ. В октябре 2000 года перед моим отъездом в Красноярск он дважды заходил ко мне в квартиру на Калошин переулок, как старый знакомый выпить и побеседовать. Во время раскола с Дугиным Невский принял его сторону, а теперь порвал с ним. Так вот, в январе 2001 года я позвонил Невскому. Вот как я написал об этом эпизоде в книге «Охота на Быкова», заметьте, до ареста, на странице 328:

«Меня вовсю разрабатывает ФСБ. Сразу по возвращении в Москву я узнал от человека, писавшего у нас в «Лимонке» под псевдонимом Алексей Невский (до 1994 года он был сотрудником ФСБ), что его искал и нашёл, и встретился с ним заместитель начальника Управления по борьбе с терроризмом и политическим экстремизмом (главой этого управления был генерал Зотов, сейчас генерал Пронин). Замначальника управления попробовал завербовать Невского с тем, чтобы он поставлял информацию обо мне. «Плетётся ужасный заговор, вовлечены большие люди»,— сообщил зам. Как ФСБ вышло на Невского? Просто слушая мой телефон. Они узнали, что я два раза встречался с Невским у меня дома в октябре, перед поездкой в Красноярск. Они его быстренько нашли через номер телефона и побеседовали. «Замначальника Управления,— сказал мне Невский,— должен быть в чине генерал-майора». Большие люди, упоминаемые генерал-майором,— это, по всей видимости, Быков Анатолий Петрович».

Помню, что, слушая Невского (Александра Евгеньевича Потапова), я смеялся, настолько мне вся эта активность ФСБ казалась нереальной. По делам партии и своим писательским делам мне необходимо было совершить несколько поездок в регионы. В феврале и марте я успел съездить в город Брянск, в город Ростов-на-Дону, где я встречался с командующим Северо-Кавказским военным округом генералом Трошевым, в город Нижний Новгород в самом конце марта. Слежка за мной в городе Ростове-на-Дону (в книге «Охота на Быкова» есть об этом на странице 332) достигла небывалых доселе масштабов. Были задействованы многие автомобили и целые отряды агентов наружного наблюдения. Многих мы с Михаилом Шилиным узнавали в лицо. Нашим «топтунам» мы давали клички: «Борман», «Лысый», «Пацан» и так далее. Ко времени поездки в Ростов-на-Дону никто из наших ещё не был арестован за оружие или за что-либо, что касалось бы НБП. (На самом деле первого марта был арестован Олег Юшков, первый по будущему делу №171, хотя следователи не числят его среди обвиняемых. Но об аресте Юшкова мы узнали лишь ближе к концу марта, а о смысле этого ареста я догадался только в СИЗО «Лефортово».) Но провокация уже была давным-давно в работе, и ФСБ не хотела, чтобы какая-нибудь случайность помешала им исполнить задуманное. Я уже вернулся из Ростова-на-Дону и был в Москве, когда был арестован Лалетин, якобы случайно. Зачем тогда нужна была такая чудовищная слежка, взятие под колпак. Когда не был ещё арестован Лалетин, не говоря уже о Карягине, давшем на меня показания, нужные ФСБ лишь 29 марта? Самое вероятное объяснение: старомодная организация ФСБ повелась, купилась на революционную риторику НБП.

Надо сказать, что хотя я и был задержан слежкой, прослушиваниями и провокациями, я не чувствовал, что меня загоняют в ловушку. Я не понимал серьёзности моего положения. Приехав из Ростова-на-Дону в Москву, я по просьбе моего издателя в одно утро дописал «Эпилог» к «Охоте на Быкова», где вместе с перипетиями истории «Быков-Струганов» поведал читателю и некоторые подробности моего путешествия в Ростов. Они имеются на последних страницах книги. Во время моего пребывания, в Москве случились несколько эпизодов, имевших отношение к будущему Уголовному делу №171.

*

22. В конце января или в начале февраля, после одного из собраний в штабе, меня отвёл в сторону Александр Бурыгин и сообщил, что его источник — друг из Управления по кадрам Федеральной пограничной службы (ФПС) — сообщил ему, что его личное дело затребовано в ФСБ. Бурыгин также сказал, что с ним уже несколько раз беседовали сотрудники ФСБ. Они требовали от него дать показания на меня. Они интересуются нашей поездкой на Алтай в апреле 2000 года. Я поблагодарил его за сообщение. Дело в том, что наши отношения с мая 2000 года были прохладными. Связано это было с поездкой на Алтай. Я и Николай Гаврилов покинули село Усть-Коксу второго мая, а Бурыгин и Горшков оставались ещё там, так как попутная машина, отправлявшаяся в Горно-Алтайск, могла взять лишь двоих пассажиров (в праздники было довольно трудно уехать). Часть своих денег в долларах я оставил Бурыгину. Он приехал в Москву лишь в середине мая, израсходовав все деньги, довольно крупную для партии сумму. Именно поэтому я не взял его с собой на Алтай в августе. Плюс я обвинил его в недисциплинированности.

Другой эпизод случился примерно в то же время — в январе. Мне вдруг позвонил и попросил о срочной встрече Артём Акопян. Он пришёл подавленный и молчаливый (что для него нехарактерно, обыкновенно он выглядит наглым и весёлым) и сказал, что не сможет поехать со мной в марте на Алтай, как было договорено. Когда я спросил его: «Почему?», он сообщил, что не хочет объяснять, что связано с личной жизнью, с семьёй. Я его довольно сурово отчитал, сказав, что он знает, что я от него не в восторге, считаю высокомерным чистоплюем. Однако он знает местных жителей — и русских, и алтайиев — ориентируется в регионе, и для нас это потеря. Что таким образом он обманул меня, поскольку ещё в июле я объяснил ему, что хочу переселиться на Алтай и мне нужны для этого люди. Что он приобрёл нужный нам опыт, а теперь с этим опытом сбегал, как куррортник. Отдохнул летом в горах и сбежал. Мы холодно распрощались. Теперь я думаю, что у него тогда случился припадок совестливости. Скорее всего, он отказался тогда, нашёл в себе временно силы, от сотрудничества с ФСБ. Увы, его хватило ненадолго.

И, наконец, третий и очень важный эпизод. Восьмого февраля 2001 года на основании данных прослушки был задержан в аэропорту Шереметьево французский писатель Тьерри Мариньяк. У него были изъяты литературные тексты и моё письмо к французскому гражданину Бобу Денару. Даже если собрать кассеты, на которых записаны мои разговоры, только начиная с января 2001 года, то, учитывая, что порой я принимал в квартире по адресу: Калошин пер., д.6/8, кв.66 до 10–15-ти посетителей в день, то за три месяца (а на самом деле ведь за 15 месяцев) 40 аудиокассет — это лишь капля в том море, в океане звуков, которые были записаны ФСБ у меня в квартире. (А ФСБ предоставляет для прослушивания по Уголовному делу №171 именно 40 аудиокассет.) Первая по времени запись, представленная в качестве доказательства в Уголовном деле №171, датирована 26 января 2001 года.

Поскольку опять-таки я не чувствовал, что я совершаю противозаконные действия, я отреагировал довольно спокойно, хотя и с досадой, на звонок Тьерри Мариньяка, сообщившего мне уже из аэропорта Орли в Париже о том, что его задержали и отобрали бумаги (литературные тексты) и моё письмо. «Как во времена диссидентов!» — помню, только и сказал я. А что я мог сделать? Жаловаться? Кому?.. Я переговорил об этом с моим адвокатом Сергеем Беляком. «Ты смотри, осторожнее,— посоветовал он.— Напиши Генеральному прокурору». Я написал. Осторожнее в чём? Я вёл себя как свободный человек, как я вёл себя до этого 27 лет, с сентября 1974 года, когда покинул Россию. Я не изменился. Это Россия опять изменилась. К прежнему, к прежней несвободе времён тоталитаризма.

16 февраля якобы (возможно, что дата верна, а может быть, и нет, я не помню), как утверждает следствие, ко мне на Калошин переулок явился Карягин Д.В., приехавший из Саратова. Материалы прослушки аудиокассеты ничего путного не дают. Версия следствия, подтверждаемая (но одновременно не подтверждаемая) Карягиным Д.В.— он даёт противоречивые, изменяющиеся с каждым допросом, показания — утверждает, что я дал Карягину во время этой встречи задание купить оружие в Саратове (аудиозапись скорее свидетельствует о том, что Карягин уже что-то привёз мне). Якобы, по версии следствия, я и Карягин обменивались записями, которые были потом сожжены. Я же утверждаю, что встречался со всеми без исключения региональными лидерами, когда они приезжали в Москву, а мой разговор с Карягиным касался съёма квартиры в Саратове, куда он только что перебрался из города Балашова. Квартира должна была служить одновременно и штабом партии, поэтому мы хотели оказать Карягину денежную помощь. Партия была заинтересована в возникновении организации в Саратове. Надо сказать, что это незначительное происшествие превратилось в СОБЫТИЕ, уже когда я был арестован. В своё время я его не заметил. Но сейчас на нём настаивают следователи.

Ещё одно событие, о котором я не подозревал, случилось второго марта 2001 года на ж/д вокзале города Уфы. Старший лейтенант уголовного розыска милиционер Титлин Р.Г. при обходе поезда №14 «Москва — Челябинск» был остановлен (так Титлин Р.Г. показал, во всяком случае, как свидетель) у вагона №7 проводницей, фамилию которой он не помнит, может лишь описать только её внешность. Проводница якобы передала ему пакет, заклеенный в жёлтую бумагу, переданный из Москвы. Пакет должны были получить в Уфе, но никто его якобы не востребовал. Милиционер Титлин отнёс пакет диспетчеру вокзала. По радио, если верить Титлину, долго вызывали неизвестного, взывая к нему, чтобы он забрал пакет. (Согласно показаниям свидетеля Тишина, Андрей Степанов, глава организации НБП в городе Уфе, которому адресован был пакет, в тот момент был задержан для проверки документов у входа в вокзал. Такая вот случайная случайность приключилась.) Не дождавшись владельца, пакет вскрыли, нашли в нём газеты «Лимонка», письмо Степанову от Тишина и бюллетень «НБП-ИНФО» №5. И передали всё уполномоченному ФСБ. Так выглядит вся эта история на листах 112–113, 3-го тома У/д №171.

Однако только 24 апреля А.Степанова вызывают на допрос (если верить следствию, а верить ему не стоит). На допросе почему-то никак не упоминается эпизод с конфискацией адресованной ему корреспонденции. Почему же следователь обошёл этот эпизод второго марта молчанием, хотя в показаниях свидетеля Тишина А.С. история эта есть? Более того, Тишин излагает предысторию:

«В марте месяце 2001 года между мною и лидером уфимского отделения НБП Степановым А. состоялся телефонный разговор… Степанов неожиданно для меня инициативно заявил, что для осуществления проекта «Вторая Россия» готовы выехать два человека…»

И Степанов попросил Тишина выслать ему повторно бюллетень «НБП-ИНФО» взамен не то утерянного, не то сожжённого, не то высланного покойному Кузлеву бюллетеня. Тогда именно Тишин и выслал захваченный Титлиным Р.Ф. пакет.

По показаниям Степанова, данным 24 апреля, зато выясняется, что в начале апреля он ездил в Москву, и не один, и рекомендовал Тишину несколько членов НБП, в частности Гатаулина М.М., Данилова и Турчина, якобы для участия в Национал-большевистской армии (чего сами они не подтверждают). Степанов — бедный безработный, для него поездка в Москву — проблема. Поэтому напрашивается предположение, перерастающее в уверенность. Вторичную высылку бюллетеня в Уфу Степанову спровоцировала ФСБ (потому Степанов «неожиданно» для Тишина «инициативно заявил») и, не удовлетворившись получением письма от Тишина и бюллетеня №5 (вполне невинного на самом деле содержания, если Вы не следователь по делу №171), ФСБ оплатила поездку Степанова в Москву. Возможно, они рассчитывали застать в Москве меня и записать на аудиокассету «приём» мною добровольцев, но я выехал из Москвы 28 марта. Степанова ФСБ могла запугать тем, что повесит на него убийство его друга Кузяева (Степанов присутствовал при убийстве) летом 2000 года. Допрос Степанова имеется на листах 128–132 тома 10. На допросе он обвиняет Турчина чуть ли не во взрывах мостов. У Турчина был проведён обыск, но результатов он не дал.

*

23. Где-то в середине марта мне сообщили об аресте Лалетина. В штаб звонил его адвокат. Подробности мы не узнали, знали лишь то, что он был задержан с оружием. Большого беспокойства это задержание во мне не вызвало. В истории партии уже были и аресты, и задержания, и массовые аресты, как в Севастополе, когда 15 человек были арестованы. Приехав в конце марта в Нижний Новгород на пресс-конференцию, я спросил у лидера нижегородских национал-большевиков Елькина, что он знает об аресте Лалетина. Он знал не более моего. Только его источником была мать Лалетина. Он знал ещё от матери чуть больше, что Лалетина переводят в следственный изолятор ФСБ в Москве. Это был первый случай, когда член НБП попал в Лефортово. Было неприятно, но опасности для организации и для себя я не чувствовал. Замечу, что два эпизода произошли почему-то в Башкортостане.

Примерно в то же время в редакцию «Лимонки» пришло письмо от национал-большевика Юшкова Олега Ивановича, из-за решётки. Он писал, что у него «нашли» 0,5 грамма опия на территории Татарстана по дороге в Нижний Новгород и что он только что переведён в Казанский централ. «Эдуард Вениаминович, это подстава! Помогите!» — молил Олег из-за решётки. Руководитель нашей региональной организации в городе Чайковском Пермской области Олег Юшков был способный, чёткий, крепкий парень. Хороший организатор. Наркотиков он не употреблял. Я ему верил. Одновременно было непонятно, зачем ему подбросили наркотики. С какой целью?

Отгадка, ответ на вопрос, пришла внезапно уже в СИЗО, летом, когда во время одного из допросов следователь предложил мне ознакомиться с содержанием бюллетеней «НБП-ИНФО». Внимательно просмотрев их, я обнаружил, что только три материала в бюллетенях подписаны (есть ещё интервью адвоката Беляка, но Беляк и адвокат, и не член партии). Есть лишь три автора, назвавших себя: это я (автор как бы введения, или предисловия, к №1), Аксёнов (он делился опытом распространения газеты «Лимонка») и …Юшков. Олег подписал во втором номере «НБП-ИНФО» небольшую статью на тему «Как законтачить с рабочими». То есть, несмотря на то, что Уголовное дело №171 было открыто официально только в конце марта, ФСБ уже первого марта произвела первый арест по делу. Вероятнее всего, хотела прощупать наугад — вдруг расколется.

Не добившись от Юшкова нужных показаний, его осудили на три года условно и выпустили. Местонахождение его в настоящее время неизвестно. К кому он ехал в Нижний Новгород? Не к Лалетину ли?

*

24. Я уже опаздывал на Алтай вовсю. Заметённые снегом, там сидели без денег и без продовольствия мои ребята. Дозвониться в село Банное, где есть только один телефон, я не мог, линия по зимам бывает всегда разрушена тяжестью снега. Вот-вот должно было начаться таяние снегов на Алтае. И тогда уже на пасеку не проберёшься ни на каком транспорте. Но уехать из Москвы я всё ещё не мог. Оставались какие-то мелкие дела. (Даже 26 марта мне пришлось ехать в Нижний Новгород.) Потому я попросил Сергея Аксёнова поехать вперёд на Алтай и дал ему денег. Он должен был купить продовольствия и привезти его на пасеку. Аксёнову я всегда доверял, он был нашим главным бухгалтером именно по причине честности и принципиальности, и по тем же причинам он был учредителем газеты. (Кстати говоря, в конце апреля кончался договор об аренде пасеки Пирогова.)

В последние дни марта, уже после отъезда Аксёнова, Акопян неожиданно изменил своё решение и объявил, что едет со мной. Поэтому из Москвы мы выехали в плацкартном вагоне втроём: я, Шилин и Акопян, присоединившийся к нам на вокзале. Изменение в настроении Акопяна было вызвано дополнительным давлением на него ФСБ. Какие-то средства давления, очевидно, существовали. Вероятнее всего, бумаги, конфискованные у него летом.

30 марта 2001 года поздно вечером в городе Новосибирске на перроне ж/д вокзала нас встречал целый взвод милиционеров и оперативников. В поезде с нами также приехали по меньшей мере двое. Нам сообщили, что нас хотят обыскать в рамках операции «Вихрь-Антитеррор», и провели в помещение линейной милиции в подземной части вокзала, где тщательно обыскали в присутствии видеокамер. Ничего инкриминирующего не нашли. Почему-то сфотографировали, как преступников, держащими некие четырёхзначные номера на уровне груди. Я был уже уверен, что нас арестовали. Вёл обыск человек, представившийся офицером ФСБ. После обыска он сказал, что хочет со мной побеседовать, и мы прошли в небольшой кабинет рядом. Побеседовав со мной на самые общие темы («Куда едем?» — «На Алтай» — «Зачем?» — «В отпуск»), офицер вышел, когда его вызвали к телефону. Сменивший его коренастый оперативник, с физиономией актёра Брюса Уиллиса и короткой стрижкой, посидел некоторое время в молчании, затем спросил, якобы невнимательно: «Значит вы русские, да? Вы национальная партия?» — «Да,— подтвердил я.— Боремся за права русских в России и странах. СНГ.» — «А чего же чурку к себе взяли?» — враждебно кивнул он на дверь в коридор. Дверь была полуотворена и был виден Акопян, сидящий в зале рядом со своими вещами. «Акопяна, что ли? Да какой же он чурка… У него мать русская.» — «Чурка остаётся чуркой, зверёк он и есть зверёк,— сказал оперативник.— Доверять им нельзя. Всегда предают. Понимаешь?» — и он многозначительно посмотрел на меня. Так за неделю до ареста я узнал, что Акопян — провокатор. Тот человек ФСБ в «руководстве партии», которым спустя восемь дней будет хвастаться передо мной в «Волге», несущейся из Горно-Алтайска в Барнаул, подполковник Кузнецов.

*

25. В тот же день, 30 марта, когда нас обыскивали в городе Новосибирске, в Москве в помещении партии уже шёл обыск. Машина ФСБ работала на полную мощность. Если последние годы нами занимались офицеры генерал-лейтенанта В.В.Пронина, то теперь нами занимались ещё и люди генерал-лейтенанта Балашова (следственный отдел ФСБ). Впрочем, они уже некоторое время работали вместе с Управлением по борьбе с терроризмом и политическим экстремизмом 2-го департамента ФСБ. Иначе как объяснить удивительную скорость, с которой заурядное для нашей дикой страны дело о задержании в поезде пацана с двумя автоматами Калашникова и двумя рожками к ним перешло вдруг 15 марта (в четыре дня!) в ведение следователей ФСБ по особо важным делам. Обычно такими ничтожными делами занимается милиция. А уже 20 марта (замечу, что последующая партия оружия, а с нею Карягин, Пентелюк и Силина задержаны только 24 марта) создана целая бригада следователей ФСБ. Это по поводу двух автоматов, изъятых у выпускника театрального училища города Нижний Новгород. Бригада: двенадцать человек на одного пацана! 12 офицеров! Зачем? Что можно выжать из этой истории, даже если он признал, что он член НБП? Он ведь не показал ни тогда, ни потом, что его послал Председатель партии Э.Лимонов. И как следователям по особо важным делам ФСБ стало известно об аресте линейной милицией пацана, театрального художника, где-то на территории Башкирии? Что, у линейной милиции в обычае рапортовать следователям по особо важным делам в Москву каждый раз, когда они ловят пацанов? Да тонны оружия конфискуются ежедневно в России! И задерживаются владельцы оружия. Все эти вопросы, однако, снимаются немедленно, и я для себя их снял после ознакомления с четвертым томом Уголовного дела №171. Там на листе 124 есть документ: разрешение судьи Московского городского суда от четвертого января 2001 года (представлена копия документа, и поверх печатного ноля, в дате «2000 год», стоит вписанная на место ноля единица. Так что следует ещё ознакомиться с оригиналом: по моему мнению, год подделан — это же не квитанция о сдаче белья в стирку). Разрешение о том, что по просьбе Пронина В.В., начальника Управления по борьбе с терроризмом и политическим экстремизмом, она (судья), Куличкова разрешает «проведение оперативно-розыскных мероприятий по адресу: Калошин переулок, д.6/8, кв.66, сроком на 180 суток». Судья выдала своё разрешение, основываясь на просьбе Пронина и на пояснениях офицера ФСБ Волкова: в разрешении упоминается, что Волков пояснил судье Куличковой. Прошу вызвать в суд судью Московского городского суда Куличкову, дабы выяснить, имелись ли, были ли предоставлены ФСБ достаточные основания для выдачи разрешения на оперативно-розыскную деятельность по месту моего проживания, и когда это было сделано.

Аудиокассеты с прослушкой моих разговоров, представленные в материалах У/д №171, датированы так рано, как 26 января 2001 года. Материалы следствия не умалчивают об эпизоде в моей квартире ещё за год до этого: 29 января 2000 года, о котором я уже упоминал. Именно тогда были установлены звукозаписывающие приспособления в моей квартире. В текстах, представленных в материалах уголовного дела как распечатки моих разговоров, я несколько раз упоминаю об эпизоде проникновения в мою квартиру в январе 2000 года моим собеседникам. Именно по этому поводу я встречался седьмого февраля 2000 года с В.В.Прониным, а затем обратился с письмом к Патрушеву, Рушайло и в Генеральную прокуратуру. Ведомство г-на Патрушева предпочло промолчать тогда, но МВД отреагировало и обязало начальника шестого отделения милиции провести расследование. Летом 2000 года ко мне приходил по этому поводу офицер милиции (фамилии не помню, а имя, довольно редкое, запомнил — Родион). Только моё постоянное отсутствие в Москве в то лето помешало проведению расследования о проникновении в мою квартиру посторонних. Более того, при моём аресте у меня находилась с собой бумага из шестого отделения милиции, касающаяся именно расследования этих событий. Она была вложена в удостоверение журналиста газеты «Солдат России» и была отобрана у меня следователями вместе с удостоверением. Это письмо начальника шестого отделения милиции ко мне.

Изучив аудиозаписи, пройдя через очную ставку с дающим против меня показания Дмитрием Карягиным, я знаю, что следствие располагает многочасовой записью моих разговоров за весь день 16 февраля 2001 года, в том числе и записью разговора с Карягиным. (Которая, впрочем, ничего не доказывает, кроме того, что беседующие Карягин и Лимонов-Савенко всё время обращаются к каким-то бумагам, лежащим на столе.) Из всего этого, из совокупности даже только тех многочисленных (40 аудиокассет) записей, которые следствие предоставило по Уголовному делу №171 (все они сделаны до ареста Лалетина и тем более Карягина) возможно придти только к одному выводу: ФСБ ожидала этих арестов. Следственная бригада в нетерпении была создана до факта преступления. Лалетин был арестован не случайно, за ним уже следили. Более того, следили уже за Карягиным, приехавшим в Москву, возможно, уже завербовали его. Карягину дали бесплатную взрывчатку неустановленные лица с военной выправкой неслучайно. Налицо, по крайней мере, подстрекательство к преступлению, создание благоприятных условий для этого со стороны ФСБ, короче говоря, провокация ФСБ.

*

26. 30 марта в Москве ФСБ провела обыск в штабе партии. Вечером того же дня в городе Новосибирске обыскивают троих: Савенко, Шилина и Акопяна. 30-го же марта в Москве происходят и первые допросы национал-большевиков. Допрашивают Тишина и некоторых других. 31 марта при невыясненных обстоятельствах в городе Электросталь Московской области погибает майор Александр Бурыгин. Почему судьба распорядилась, чтобы он погиб в разгар обысков и допросов, он, имеющий самое непосредственное отношение к уголовному делу, которое возникает на глазах? Бурыгин был единственным военным среди нас, более того, майором запаса пограничных войск! Сверх того, человек, служивший некогда в Казахстане начальником погранзаставы. Человек, у которого мать до сих пор живёт в Талды-Кургане в Республике Казахстан. Человек, ездивший со мной на Алтай и именно в село Амур и село Усть-Кокса. Именно он и должен был заинтересовать ФСБ в первую очередь. Он и заинтересовал ФСБ, о чём он рассказал мне. (И не только мне. Есть ещё лица.)

Что известно о смерти Бурыгина? Известно, что в тот день его весь день не было дома. Вечером 31-го он никого из своих знакомых не посещал. Явился он домой около 23 часов «какой-то не такой», по свидетельству сына. Пошёл в туалет, но не дошёл, свалился на пол в коридоре. Согласно показаниям жены и сына, скорая помощь появилась только через час. Примерно через 40 минут он потерял сознание. Вопрос, где именно он умер, в квартире или в машине скорой помощи, остаётся на совести бригады скорой помощи. Согласно тем же источникам (друзья в Электростали, жена, сын), судмедэкспертиза констатировала «кровоизлияние в мозг, наступившее от удара тяжёлым предметом по голове». Содержание алкоголя в крови было минимальным, соответствующее выпитой бутылке пива.

Во время похорон родственники и друзья обратили внимание на деформированный нос Бурыгина и травмы в височной области. На лице следы не одного, но множества ударов. Тело было выдано родственникам на похороны без документов. Есть информация также, но она требует проверки, что вскрытия не было. Санитары было отказались перед родственниками одевать тело. Выяснилось, что кто-то приезжал в морг до родственников, осматривал тело и повздорил с санитарами. На похоронах присутствовали оперативники, не идентифицировавшие себя.

В феврале, как я уже показал, он в разговоре со мной сообщил, что его

«тягают на допросы в ФСБ (куда из органов контроля Федеральной Пограничной Службы передали его дело) и угрозой здоровья и безопасности родных пытаются склонить к сотрудничеству, заставляют дать показания о работе партии и против Вас лично».

К этому следует добавить, что жена на похоронах была не в себе до степени, намного превышающей горе при потере мужа и кормильца, а подросток-сын, слишком долго стоя у гроба, просил за что-то прощения у отца.

Основываясь на всех этих имеющихся у меня данных, я не мог поверить в присланное мне администрацией СИЗО письмо прокурора Московской области Семченкова В.А. от 13.11.2001 года, в версию смерти Бурыгина, выраженную прокурором:

«Согласно заключению судебно-медицинского исследования трупа гражданина Бурыгина, его смерть наступила от острой сердечной недостаточности».

29.11.2001 года я обратился с письмом в Генеральную прокуратуру к Генпрокурору Устинову В.В. и попросил возбудить уголовное дело по факту смерти Бурыгина по признакам, предусмотренным частью 1 статьи 105 УК РФ. Как меня уведомил 28 января 2002 года открыткой из Генпрокуратуры прокурор И.М.Расулов, моё обращение направлено в прокуратуру Московской области.

Добавлю, что жена и сын Бурыгина запуганы донельзя и сейчас, год спустя после его смерти.

Почему погиб Бурыгин в дни обысков и допросов, учинённых ФСБ? Бурыгина, не сдержавшись, избили во время допроса сотрудники ФСБ, и он скончался вследствие полученных травм,— таково моё мнение. Ведь 29 марта, вечером, обвиняемый Карягин Д.В. на дополнительном допросе дал, наконец, нужные следствию показания против Савенко-Лимонова Э.В.— руководителя партии. Нужно было быстро подкрепить эти показания, чтобы арестовать меня. (Ведь засылка А.Степанова из Уфы в штаб с «добровольцами» и обыск, произведённый 30 марта, накануне, в Новосибирске, не принесли следствию результатов.) В этих условиях Бурыгин, офицер-пограничник, ездивший со мной на Алтай, возможный военный руководитель «заговора», который ФСБ хотела раскрыть, представлялся самым интересным объектом для следствия. Особенно если учесть, что на одной из аудиокассет, имеющихся в распоряжении следствия, содержался следующий короткий, но крайне «подозрительный» разговор между мною и Еленой Боровской. Привожу его текст по четвертому тому У/д №171 (листы с 186 по 200).

Пишет слушающий Волков:

«Елена сообщает, что партия «Русское Возрождение» пригласила их к участию в совместном проведении шествия на Пасху, четвертого апреля, уточняет, что «Русское Возрождение» вышло на них через Бурыгина».

Э.В.:
И всё тот храм караулит.

Е.:
Да, всё там же.

Э.В.:
И что он?

Е.:
Сидит в сторожке.

Э.В.:
Как у него настроение?

Е.:
Тихое достаточно, но кроме своих полезные дела он делает.

Э.В.:
А ты его не увидишь?

Е.:
Я надеюсь, я его завтра увижу.

Э.В.:
Тогда спроси его по возможности это самое достать. Он когда-то кое-что нам приносил. Скажи, что я просил.

Е.:
Хорошо.

Э.В.:
Только имеется в виду не вот эти фиговины, а…

Е.:
Ну да, вот эти вещи. Ладно.

Покойный Александр Бурыгин был крайне гордым и упрямым человеком. Помню, как в поезде «Душанбе — Москва» в июне 1997 года узбекские пограничники хотели снять с него принадлежащие ему камуфляжные брюки, дабы конфисковать их. Майор наотрез отказался отдавать брюки или даже расстегнуть их, хотя ему и всем нам (нас было несколько человек) пригрозили, что высадят и задержат. От узбекских правоохранительных органов ничего хорошего ожидать не приходилось, это мы знали. Можно было всем оказаться в арыке в качестве неопознанных трупов. Такие случаи бывали даже с солдатами 201-й дивизии, потому с давних пор они никогда не пользуются поездом. Летают. Мне стоило большого труда заставить майора тогда снять брюки. (По-моему, он их так и не отдал.) Я могу себе представить, что он с большой лёгкостью послал подальше следователей ФСБ. И поплатился. Как бы там ни было, у него было здоровое сердце.

*

27. Из Новосибирска в Барнаул мы доехали на автобусе. В Барнауле подобрали шофёра Голубовича. Откопали прозимовавший здесь УАЗик. Пришлось его основательно ремонтировать. Я и Голубович жили в гостинице «Центральная», Акопян у приятелей, а затем в гостинице «Сибирь». Он всё время отлучался по каким-то делам под предлогом дружбы с Ю.Абрамкиным.

Наконец пятого апреля мы выехали рано утром. Свет в гостинице был отключен. Выехали из города. Снега здесь уже таяли. В дороге, где-то на полпути, мы наткнулись на одном из перевалов на С.А.Пирогова, направляющегося в село Банное. Очевидно, его вызывала туда ФСБ, поскольку вероятность такой встречи — день, час и та же дорога — крайне незначительна. Город Барнаул и село Банное разделяют 600 км опасной дороги, проходимой далеко не всегда. Пирогов остался в селе Банное, мы поехали на пасеку. Отъехав с километр от маральника, мы застряли в снегу. Откопать машину было невозможно, так как внизу, под снегом, стояла вода. УАЗик сел брюхом. Это означало, что с погодой мы опоздали. В ночь с пятого на шестое апреля нас вытащил трактор из села Банное.

Седьмого апреля рано утром сводный отряд ФСБ и милиции ворвался на пасеку. Обыск с собакой и миноискателями продолжался весь день. Не было найдено никакого оружия, даже ржавого ножа. (Впоследствии, 20 июля 2001 года, бригада следователей вторично перелопатила с собакой и миноискателями целый гектар пасеки. И опять безрезультатно.) «Опять неудача!» — зло сказал один офицер ФСБ другому (один был капитан Э.В.Уваров, другой или из Управления ФСБ в Горно-Алтайске, или из Барнаульского отделения ФСБ) за деревянным строением. Я услышал. Меня водили во все строения вместе с понятыми, осуществляя обыск.

«Что будешь делать, Эдуард, если мы тебя отпустим сегодня?» — вдруг поинтересовался подполковник Кузнецов, когда мы оказались в избе, где мы с ребятами провели ночь и где среди разгромленных кроватей и одежды майор Юсуфов составлял протокол обыска. «Решу, когда отпустите»,— сказал я. Я знал, что меня не за что задерживать, но также сомневался, что отпустят. На самом деле именно в этот момент действия ФСБ перешли границы всякой законности и стали правовым беспределом. Сам Кузнецов не мог решить эту проблему, но в этот момент он предполагал, что меня не арестуют, а отпустят. Явившись силою двух взводов, они предполагали найти здесь партизанскую базу, но не нашли.

Но я забежал вперёд. Тогда ранним утром седьмого апреля, выгнав нас полуголыми на мороз (выволокли, избивая, если быть точным, офицеры ФСБ), затем содержали меня и ребят в старой бане и по очереди выводили на допрос, сопровождая вывод обыкновенными побоями. Меня лично не били, но мне пришлось, в частности, вступиться за Д.Бахура, которого стали избивать у меня на глазах, несмотря на то, что у него после операции на мозге отсутствовала часть кости черепа. Акопяна тотчас увели и всё время содержали где-то отдельно. Он присоединился к нам только тогда, когда нас стали выводить с пасеки. (Кстати, протоколы тех первых допросов на пасеке не приобщены к делу.)

К ночи седьмого апреля нас доставили в село Усть-Коксу и поместили в ИВС. Меня и, насколько я знаю, Аксёнова не допрашивали. А ребят, вопреки закону, допрашивали целую ночь с применением непозволительных методов: приставляли дуло пистолета к голове, угрожали засунуть в карман патроны. Не знаю, сидел ли Акопян в камере, вероятно, содержался отдельно. Утром шестерых: Шилина, Балуева, Голубовича, Бахура, Гребева и Акопяна — отпустили. На меня и Сергея Аксёнова надели наручники и повезли в Горно-Алтайск. Там, предъявив нам предварительные обвинения (протоколы составлял майор Юсуфов A.M.), нас повезли ночью в Барнаул. Откровения подполковника Кузнецова в автомобиле «Волга» я частично приводил. Подполковник уже не говорил, что меня отпустят. Напротив, подполковник говорил обо мне, как о конченом человеке, живом трупе, обещал, что мне дадут лет 10–15 срока, потому не стеснялся в выражениях. Что произошло за эти сутки? Как я узнал позднее, никаких новых доказательств по статье 222-й, по которой меня задержали, следствию в ту ночь добыть не удалось. Причина моего задержания: из Москвы сказали не отпускать меня и доставить в Лефортово. Однако всё, что у следствия имелось в тот момент по обвинению по статье 222-й,— показания обвиняемого Карягина (добытые на пятый день прессинга) о том, что я якобы дал ему указания приискать оружие в городе Саратове.

Впоследствии, 26 июня 2001 года, у владельца пасеки Семёна Александровича Пирогова были взяты свидетельские показания. Они содержатся на листах 76–78, 10-го тома У/д №171. Пирогов свидетельствовал о полной невинности моих намерений и поведения моих товарищей на пасеке, которое он наблюдал. Впрочем, уже седьмого апреля, к вечеру, когда на пасеке были «обнаружены» пакет гречки и две пачки макарон, и не было даже ржавого ножа, даже турника не было, уже было ясно, что пасека не служила «базой». Однако Следственное управление ФСБ решило во что бы то ни стало доказать, что там была база, «место дислокации» — так она должна была называться, потому что этого хотела ФСБ. Им нужно было отстоять свой престиж. Не зря же они посылали два взвода. А мне была уготовлена участь арестованного, пока они будут ткать свою паутину.

(Интересная деталь. После того, как ребята были выпущены, они заехали на пасеку. Откуда на УАЗе уехали в Барнаул, а оттуда в Новосибирск. Из Новосибирска, заняв денег, отправились по домам. Вот что написал мне в тюрьму Николай Балуев:

«Акопян остался в Барнауле продавать «буханку» (УАЗ)… Акопян, продав машину, положил деньги в карман со словами: «Разве это деньги?.. На хуй везти их Тишину, он их всё равно на какую-нибудь хуйню: листовки и газеты — потратит». Пропил он с Юрой 10 штук в Барнауле, потом уехал».

Эта деталь дополняет картину морального облика Артёма Акопяна.)

*

28. 23 апреля 2001 года начальник Следственного управления ФСБ России генерал-лейтенант Балашов С.Д. разослал по региональным следственным управлениям ФСБ России «Поручение в порядке статьи 132 УПК РСФСР по Уголовному делу №171». В некотором сокращении (в начале) текст выглядит так:

«В ходе расследования Уголовного дела №171 получены данные о том, что руководителями МОО НБП в 2000–2001 году предпринимались попытки создания незаконного вооружённого формирования — Национал-большевистской армии (НБА) с целью осуществления разработанного ими проекта «Вторая Россия», предусматривавшего вооружённое вторжение на территорию Республики Казахстан и совершения там ряда акций террористического характера.

Для реализации указанных замыслов в региональные отделения НБП рассылались закрытые бюллетени «НБП-ИНФО» №3, 4 и 5, в которых содержалась информация об указанном выше проекте, а также указания и конкретные инструкции о подготовке добровольцев для участия в нём. Бюллетени из Москвы рассылались вместе с экземплярами газеты «Лимонка» через проводников вагонов пассажирских поездов и получались на местах активистами НБП.

В ходе обыска в московской штаб-квартире НБП были обнаружены и изъяты списки лиц, на адреса которых рассылалась газета «Лимонка» и, возможно, вышеперечисленные бюллетени «НБП-ИНФО», а при обыске в квартире одного из активистов НБП изъят список делегатов III съезда этой организации.

Кроме того, установлено, что ряд членов региональных отделений получали от руководителей НБП прямые указания о незаконном приобретении огнестрельного оружия, боеприпасов и взрывчатых веществ.

В связи с изложенным, руководствуясь требованиями ст.132 УПК РСФСР, прошу Вашего указания произвести необходимые оперативно-розыскные действия по устранению возможных противоправных действий членов и активистов НБП по приобретению огнестрельного оружия, боеприпасов, взрывчатых веществ и подготовке к участию в проекте «Вторая Россия», а также допросить их в качестве свидетелей, выяснив следующие вопросы:

— с какого времени свидетель является членом НБП, кто ещё в данном регионе является членом этой партии;

— кого из руководителей в городе Москве свидетель знает, знаком ли с ним лично; как осуществляется связь с Москвой;

— каким образом получаются указания и приказы, в том числе письменные, от руководителей НБП;

— получают ли они из Москвы газету «Лимонка»; в случае положительного ответа выяснить, каким образом, кто именно и от кого;

— получали ли они в 2000–2001 годах вместе с номерами газеты «Лимонка» закрытые бюллетени «НБП-ИНФО» №№3, 4, 5;

— кто конкретно знакомился с указанными бюллетенями и принимал участие в обсуждении содержащихся положений о проекте «Вторая Россия» и указаниях для подбора добровольцев для участия в данном проекте;

— какие конкретные шаги были предприняты свидетелем или другими лицами во исполнение указаний НБП о подборе добровольцев для участия в проекте «Вторая Россия»;

— являлся ли свидетель или его знакомые делегатами третьего съезда НБП, проходившего 22–23 февраля 2000 года; если да, то кого из делегатов может назвать;

— принимал ли свидетель в ходе работы съезда участие в обсуждении вопросов о проекте «Вторая Россия» и создании «Национал-большевистской армии»;

— известно ли свидетелю о том, кто является автором проекта «Вторая Россия» и создании «Национал-большевистской армии»;

— как свидетель и его знакомые активисты НБП понимают сущность проекта «Вторая Россия»;

— известно ли свидетелю, для каких целей создаётся НБА;

— для совершения каких действий региональными структурами НБП осуществлялся подбор добровольцев для совершения акций в странах СНГ и, в частности, на территории Казахстана;

— каким образом руководителями НБП (и кем именно) координировалась деятельность региональных структур по выполнению положений проекта «Вторая Россия»; подбору и отправке добровольцев для работы в странах СНГ;

— производились ли отчёты, в том числе письменные, о степени готовности к реализации положений, заложенных в проекте «Вторая Россия»; в положительном случае, кем и по чьему указанию;

— известно ли свидетелю о конкретных лицах, подобранных активистами НБП в их регионе и давших согласие на выезд для участия в осуществлении проекта «Вторая Россия»;

— что свидетелю известно о целях сбора добровольцев НБП в приграничных с Казахстаном районах Республики Алтай и подобранных там местах дислокации;

— получал ли свидетель либо другие известные ему активисты НБП указания о приискании способов либо приобретении огнестрельного оружия, боеприпасов, взрывчатых веществ и воинского снаряжения; в положительном случае — когда, где, от кого именно и в какой форме;

— что свидетелю известно о деятельности руководителей и активистов НБП по приобретению огнестрельного оружия, боеприпасов и взрывчатых веществ».

Вот такое творчество было разослано в 44 региона. В конце каждого «Поручения» начальник Следственного управления ФСБ России генерал-лейтенант добавлял фамилии активистов НБП в каждом данном регионе: «…В материалах уголовного дела имеются данные о следующих активистах НБП» — и следовали фамилии. Фамилии отбирались из нескольких списков:

1) Из изъятого у меня списка руководителей региональных организаций НБП — этот список мы сдавали в своё время в Министерство юстиции для регистрации в качестве общероссийской организации.

2) Из списка (устаревшего) распространителей газеты «Лимонка», также изъятого у меня.

3) Из тетради, озаглавленной «Телефоны», изъятой у меня.

Конечно, можно считать материалами уголовного дела всё, что касается меня, включая 33 книги, написанные мною. Однако в строгом смысле люди, упомянутые в перечисленных списках, не являются фигурантами У/д №171. Протоколы допросов свидетелей тома 10, 11, 12 и 13 У/д №171 свидетельствуют о том, что это случайные люди (есть две старухи — 78-летняя Шарко Е.С. из Кисловодска и 70-летняя Мелихова Л.П. из Санкт-Петербурга), а также что генерал-лейтенант Балашов говорил неправду: списками делегатов III съезда ФСБ не обладает. Также перед отправкой своих поручений Балашов не решил основной вопрос: а является ли проект «Вторая Россия», изложенный в «НБП-ИНФО» №3, документом преступным, или это документ аналитический. Я утверждаю, что аналитический. К тому же в нём ни разу не говориться об НБП, но всего лишь о «политической организации», которой даже нет ещё в России. «Если бы такая организация существовала…» — начинается раздел «Теория Второй России».

Налицо злая воля Балашова — слепить вместе покупку оружия в Саратове, сделав «Теорию Второй России» проектом — планом заговора, прилепить его к покупке оружия и, добавив ко всему этому мои поездки на Алтай и желание поселиться там и приобрести дом, создать уголовное дело. А НБП превратить в преступную организацию. На вопрос: «Кто является авторами проекта «Вторая Россия»», ответ может быть только один: генералы-лейтенанты Пронин В.В. и Балашов С.Д.

Тот же Балашов С.Д., генерал-лейтенант ФСБ, вбросивший своими поручениями (всего их 44, по числу региональных организаций НБП, минус Москва и почему-то Московская область) несколько сотен членов НБП в Уголовное дело №171, ровно через три месяца, а именно 23.07.2001 года, обращается к заместителю Генерального прокурора РФ Бирюкову Ю.С. со знаменательным письмом. Копию он направляет министру юстиции Чайке Ю.А. Письмо имеется в первом томе У/д №171 на листах 76–78. Номер документа №6/3-2770 от 23.07.2001 года.

Начинается письмо так:

«Следственным управлением ФСБ расследуется Уголовное дело №171 в отношении председателя МОО НБП Савенко (Лимонова), члена Исполнительного комитета названной партии Аксёнова, а также активистов партии…»

Далее излагается версия У/д №171, и затем генерал-лейтенант переходит к цели своего письма, а именно: инициировать запрет политической партии:

«Таким образом,— пишет он,— следствием установлено, что причинами и условиями, способствовавшими совершению обвиняемыми по Уголовному делу №171 (следуют фамилии) преступлений, предусмотренных статьями 205, 208 и 222 УК РФ, является то, что все указанные незаконные действия были осуществлены ими в рамках исполнения принятых и утверждённых програмных документов МОО «НБП».

При этом программные документы и деятельность МОО «НБП» противоречат Конституции РФ и положениям ст.16 Федерального закона от 19 мая 1995 года №82-ФЗ «Об общественных объединениях», которые запрещают создание и деятельность общественных объединений, цели и действия которых направлены на насильственное изменение основ конституционного строя и нарушение целостности РФ, подрыв безопасности государства, создание вооружённых формирований, разжигание социальной, расовой, национальной или религиозной розни.

На основании изложенного, руководствуясь статьями 21-й УПК РСФСР и ст.44 Федерального закона «Об общественных объединениях» о том, что межрегиональное общественное объединение может быть ликвидировано по решению суда в связи с заявлением прокурора соответствующего субъекта РФ, прошу Вашего указания рассмотреть вопрос о дальнейшей деятельности МОО «НБП».

Начальник Управления
генерал-лейтенант юстиции С.Д.Балашов»

На следующем листе У/д №171 тома 1-го содержится ответ Балашову из Генеральной прокуратуры от 03.09.2001 №7/2-2053-01:

«Ваше обращение о неправомерной деятельности межрегиональной организации МОО «НБП» рассмотрено.

Управлением Минюста РФ по Московской области 11.07.2001 года предъявлен иск о признании данного объединения прекратившим свою деятельность в качестве юридического лица и об исключении его из государственного реестра (ч.2, ст.29 ФЗ «Об общественных объединениях»).

Гражданское дело находится в производстве Московского областного суда и назначено к слушанию на 18.09.2001 года.

Прокурору Московской области поручено в срок до 11.09.2001 направить заявление в суд о ликвидации МОО «НБП» в порядке ст.44 Федерального закона «Об общественных организациях». Исполнение взято под контроль.

Подписал зам. начальника Управления по надзору за исполнением законов и законностью правовых актов В.Я. Болышев».

Как сказали, так и сделали. Но результаты оказались не в пользу генерал-лейтенанта Балашова. Иск Управления Минюста по Московской области был областным судом отклонён, а Верховный суд подтвердил решение Московского областного суда.

Не уложившись в срок, Московская областная прокуратура послала в Мослоблсуд «заявление в порядке ст.44 Федерального закона «Об общественных объединениях», заканчивающееся словами:

«Прошу:

1) межрегиональную общественную организацию «Национал-большевистская партия» ликвидировать;

2) рассмотреть данное заявление в закрытом судебном заседании, с учётом того, что указанное выше уголовное дело имеет гриф «секретно»».

Подписано первым заместителем прокурора Московской области Митусовым А.А.

На своих заседаниях 9 и 10 января 2002 года суд не выполнил ни первого, ни второго требования Московской прокуратуры, действовавшей под руководством генерала ФСБ Балашова С.Д. Заседания были открытыми, а решения суда вынесено не было. Отложено до получения результатов уголовного процесса по делу №171. ФСБ хотела хитро сделать обвиняемых по делу №171 заранее членами уже запрещённой организации. Но случился прокол.

*

29. Резюме

У неустановленных лиц в Саратове 10 и 24 марта некоторыми членами НБП было закуплено оружие. ФСБ с 16 февраля (если судить по подслушке разговора в Москве) следила за Карягиным Д.В., но вот незадача! Десяток офицеров ФСБ, специалистов, профессионалов слежки, выпустили его из виду именно на момент, когда он покупал 24 марта именно оружие. Потому, у кого оружие было куплено, остаётся неизвестным. (Причём неустановленные лица «с военной выправкой» всучили Карягину бесплатно ещё 900 граммов взрывчатки по доброте душевной.) Кроме «лиц», неустановленными оказались и купленные автоматы. Подполковник Шатохин И.В. из Главного Информационного центра МВД сообщил 08.06.2001 г., что автоматы, купленные Карягиным Д.В., «на учёте утраченного и выявленного оружия и другого вооружения в ГИЦ МВД России как утраченные не состоят».

Моё мнение, что эти автоматы состоят на учёте в одной из в/ч ФСБ и выдаются на руки оперативникам для проведения «контрольных закупок» (то есть осуществления провокаций). Дело о неустановленных лицах, продавших членам НБП оружие, выделено в отдельное уголовное дело и мирно пылится на саратовских полках в ФСБ. Навсегда останется «висяком». Несмотря на то, что в письме следователю Шишкину О.А. полковник Смирнов А.Г., заместитель начальника 2 отдела УБТПЭ 2 департамента ФСБ России, заверил его, что

«работа по поиску и установлению неизвестных лиц, продавших оружие перечисленным активистам НБП продолжается. При получении значимой информации будем информировать дополнительно».

Письмо датировано 23.07.2001 г. (У/д №171, том 4, лист 87). С тех пор дополнительно не информировали.

Что касается проекта «Вторая Россия», то генерал-лейтенанты Пронин В.В. и Балашов С.Д. просто превратили в проект один из анализов возможного развития оппозиционного движения. Возможно, честно вначале купившись на яркую революционную риторику НБП и, в частности, газеты «Лимонка». Эти два генерала — авторы проекта «Вторая Россия».

Что касается Савенко (Лимонова) Э.В., то он собирался приобрести достаточно удалённый от людского жилья дом на Алтае, устроившись поближе к старообрядческому «Беловодью» и рериховским местам, чтобы к нему ежедневно не приезжали десятками местные жители с требованием напоить их или дать денег на водку.

Что касается «добровольцев» по проекту «Вторая Россия», то их не существует в природе. Ни один доброволец не обнаружен и не арестован. Теперь генералы пытаются сделать «добровольцами» уже арестованных за покупку оружия членов НБП.

Так же, как не существует «мест дислокации». Ни в бюллетене №3, нигде не упоминается Алтай. На пасеке Пирогова, которую пытаются выдать за «базу», были обнаружены скудные съестные припасы, недостаточные даже для трёх человек. Не найдено было даже ножей, кроме столовых, даже турника, чтобы подтягиваться. К тому же пасека изолирована от внешнего мира глубокими снегами с начала октября по конец мая.

Что касается республики Казахстан, то с ней граничат не менее пятнадцати российских областей, и никем не охраняемая её граница с Россией протянулась на семь тысяч километров. (Раздосадованный результатами обыска седьмого апреля 2001 года подполковник Кузнецов A.M. тогда же сообщил мне: «Сегодня в Москве решат твою судьбу. Что будешь делать?»)

После огромной неудачи ФСБ, просто крушения надежд двух генерал-лейтенантов ФСБ Пронина и Балашова седьмого апреля 2001 года, когда более чем два взвода, почти рота, атаковали пустую пасеку, где нашли сонных пацанов и писателя, генералы встали перед дилеммой, что делать с писателем Лимоновым Э.В. У них был к тому времени косвенный элемент, чтобы поддерживать обвинение против меня, а именно по ст.222 УК РФ показания обвиняемого Карягина, всё держалось на его соплях. Пытаясь отстоять репутацию ФСБ, генералы приняли решение (безусловно, согласовав его с Прокуратурой РФ) арестовать меня, бросить в Лефортово, а пока я сижу — подыскать доказательства моей вины.

Пронин и Балашов провели комплекс оперативно-розыскных мероприятий в 44 субъектах Российской Федерации, результатами которых явились смерть троих членов НБП: Золотарёва В., Бурыгина А., Михеева О., незаконные аресты и незаконное осуждение одного из авторов бюллетеня «НБП-ИНФО» Юшкова О., попытка запугивания убийством в Барнауле Колесникова Д., совершённая капитаном ФСБ Ждановым, допрос более 250 членов НБП по всей стране, запугивания, принуждения к оговору и в некоторых случаях избиения. Более года я нахожусь в тюрьме. Подавляющее большинство «доказательств» моей «вины» добыты следствием после моего ареста.

Особое значение имеет и то обстоятельство, что «разборка» и преследование ФСБ (впервые в истории «демократической» России) осуществлены против патриотической, прогосударственной, пророссийской партии, защищающей интересы России, российских граждан и русских за рубежом РФ.

В моральном плане Уголовное дело №171 беспрецедентно по своей подлости.

Ведь двумя основными акциями НБП являются мирный «захват» башни клуба моряков в Севастополе 24 августа 1999 г. под лозунгами: «Севастополь — русский город!» и «Кучма — подавишься Севастополем!», а также мирная «оккупация» башни Собора Святого Петра в г.Риге. 17 ноября 2001 г.— протест против бесправия русскоговорящих граждан в Латвии — и требование освобождения стариков — партизан и чекистов из Латвийских тюрем. Как можно преследовать такую партию в России?!

Вспоминаю все ту же ночь в «Волге», везущей меня в наручниках в город Барнаул с восьмого на девятое апреля 2001 года. «Когда ты выйдешь, если выйдешь, Эдуард, лет через десять-пятнадцать,— злорадно пробубнил подполковник Кузнецов,— уже не будет никакой партии. Некому будет тебя встретить.» «А Вы уверены, что Вам удастся меня осудить?» — сказал я. «Уверен, уверен,— отвечал Кузнецов.— у нас там такие ассы сидят, спецы, они чего хочешь докажут. Они твоего Беляка С.В. пополам перекусят». Кузнецов имел в виду Следственное управление ФСБ во главе с генерал-лейтенантом Балашовым и его следователей. Я надеюсь, суд скажет «нет» спецслужбам и «да» правосудию.

Я написал это «ходатайство» по мере ознакомления с томами У/д №171. Наконец, добравшись до 13-го тома, а именно до листа 286, я обнаружил, что моя справедливая уверенность в неестественной смерти Бурыгина А.Н. нашла ещё одно подтверждение: я не обнаружил среди материалов уголовного дела ни «Поручения» генерал-лейтенанта Балашова по Московской области, ни протоколов допросов близких Бурыгину людей, в их числе Елена Боровская и лучший друг Бурыгина — секретарь Московской областной организации Евгений Яковлев. Между тем мне известно, что Яковлева, Боровскую и других членов НБП из Подмосковья допрашивали. Следствие даже отказало в возбуждении дела против Боровской, Нечаева и других.

Нет среди материалов следствия и протоколов допросов Николая Гаврилова и Егора Горшкова — свидетелей и участников моей первой поездки на Алтай весной 2001 года.

Четвёртым тогда был со мной Бурыгин. Почему следствие до такой степени не интересует моя первая поездка на Алтай, что оно не удалило из материалов уголовного дела протоколы допросов участников поездки?

Следствие намеренно организовало вокруг Бурыгина мёртвую зону, дабы замести следы преступления — убийства Бурыгина, его смерть от побоев после допроса сотрудниками ФСБ.

Прошу Суд также обратить внимание на следующие географические и административные «совпадения»: 1 марта 2001 г. на трассе «Уфа-Казань» арестован член НБП Юшков О.Н., якобы у него обнаружили 0,5 гр. опия. Юшков передал мне на волю записку:

«Эдуард, дело сфабриковано. Невиновен. Тут принадлежность к НБП».

Объяснение его аресту простое: Юшков — один из трёх авторов, решивших подписать свой материал в «НБП-ИНФО». Остальные двое: Аксёнов С.А. и Савенко Э.В.

Второго марта, на следующий день, в городе Уфе якобы перехвачена посылка из Москвы руководителю организации НБП в Уфе Степанову А. На уфимском вокзале посылку (в ней бюллетень «НБП-ИНФО» №5) принимает и допрашивает свидетелей случайно оказавшийся на вокзале — он «дежурил от руководства» — капитан юстиции Ибрагимов Х.Ш., а через девять дней именно капитан Ибрагимов Х.Ш. случайно допрашивает в Уфе арестованного в поезде №60 и направляющегося в Новосибирск Лалетина О.А., у которго обнаружено оружие. Почему именно в регионе Уфы происходят события У/д №171? Потому что их туда определило ФСБ.

Учитывая всё вышеизложенное, прошу Суд при исследовании доказательств, имеющихся в материалах Уголовного дела №171, в частности записей на аудиокассетах и других документов, принять во внимание факты, о которых я только что сообщил; дать в свете этих обстоятельств соответствующую оценку всем «доказательствам» по этому делу.

Данные доказательства не могут быть признаны допустимыми и положены в основу обвинительного приговора.

Эдуард Савенко
9 сентября 2002 года