In the mid-19th Century, the English writer Charles Dickens penned «A Christmas Carol,» a classic tale of sentimentality, morality, and humanity which the Western world has cherished ever since. One hundred and fifty years later, at the close of the most violent century in human history, Edward Limonov has contributed especially for our readers a new, original Christmas tale, one which corresponds to the setting of these unsure times, and this unsure newspaper. «Living here» is pleased to present for your holiday cheer Edward Limonov’s «A Christmas Bullet».
«What are you doing here?»
The policeman, one hand on his gun, appeared from behind you.
«Waiting for my friend.»
«Where is your friend?»
«In the bank.»
You are pointing in the direction of walls covered with a false marble. Over the entrance shameful pinky neon letters are declaring: «The National Bank of …»
«Your papers!»
Slowly, you know too well how to conduct yourself, you remove your hand from the pocket of a trenchcoat and place it into the side pocket of your jacket. If you do it faster, the mustached son of a bitch in shapka may be scared and might fire at you. Slowly, you taking out hand holding worn out envelope, inside is your document. Lingeringly you take out your other hand and fold out envelope. You getting out the solid well-done document that was given to you, when you just arrived to their country and have had a small warm cave, ceiling, the window also. Through that window was possible to watch the passersby whole day long, killing the time. That was when you were yet not such a skeleton and not as suspicious to the eyes of policemen as now.
He made a few steps under a street light. He is scrutinizing your document, but he holds you in his sight. He walks back, puts your document in breast pocket of his warm uniform.
«Take your hands out of pockets!»
Knowing, from experience that is better to obey without arguing, you remove your hands from pockets in slow motion.
«Unbutton your trenchcoat!»
You doing what he has ordered … The snow falls from the skies of a cold country. The inhabitants of that foreign country warmly clad in the massive overcoats and shubas, flush red, fleshy, walking the streets without rushing, going home to their fat Christmas meals, looking on approvingly as policemen are searching you. In slow motion, policeman number two walks toward the scene from his parked car. In the evening of a Christmas, that oriental rite, one thousand years ago brought into this snowbound country, you have no one to visit no one to talk to, and get warmed near live fire or radiator, no one to give you some hot soup. So you're even glad that policemen are interested in you.
«He stinks, that fucking foreigner.» Policeman number one unbends and gestures to you. «Get everything from you pockets!»
Number two puts his «dubinka» on your shoulder. He almost gently hits you on the back. Better to obey. You throw all the shit from your pockets on the policeman's «sumka» … Some dirty, greasy papers, their greasy one-hundred, two-hundred, five-hundred rubles bills, small pocket knife, toothbrush, stupid-looking used checkbook of your native country, trashy handkerchief …
«Here is a bullet!»
Policeman number one sounds unhappy. The last thing he needs in this Christmas Eve is skinheaded dirty foreigner with a bullet in his pocket and expired visa. If expired visa is administrative infringement only, the bullet falls under the criminal law.
«Where is your friend, you said?»
«In the bank.»
«Let us to see.»
Number two hits you even more gently under your ribs. You walk with them towards the entrance, under the pinky neon letters. They exchange few words with a guards and they let you inside. Clean, plastic scene populated by clean faces of cashiers and those of a few customers. Of course no your friend inside, as you have invented him.
«So, no friend.»
Number Two, rosy cheeks, blond mustache, fat and jovial, smiles. Number One, looking like a Hitler in his youth, on the contrary, unhappy.
«Out!»
In the manner of a sandwich, you stuck between two policemen, you leave the bank's premises. Outside is even colder than before. Blond one hits you hard as soon as you outside.
«So, no friend, yes?»
He doesn't need the answer, it is his manner of communicating—through his rubber truncheon—the «dubinka».
You say nothing. Cold cosmos is over you, somewhere in the cosmical solution swim the invisible, silent planets. On the level of your head, puffing and breathing heavily, move creatures like you, only they’re stuffed with a food, looking with hostility at you—skin-headed dirty foreigner. Waddling stuffed intestines have a fear of you, despite a policemen's sandwiching you. They afraid that you will suddenly snatch out sharp razor blade and strike at them to get their throats cut? To open them?
«Get in the car.»
All over the world the cops are the same. Only uniforms differ them. Police car stink of dirty bodies, cheap cigarettes, of vomit. Same as in New York, London, Hamburg …
With a distance of a few minutes the same stench in police station, only stench doubled in strength. They really busy here on the Christmas eve drunkards, bloody-faced petty hoodlums, few prostitutes waiting to be booked by policeman on duty.
«Sit down!»
You obeying, almost happy to be in the warmth. «Pulya — Bullet … bullet … bullet» you catch from the chatting of «your» policemen and barking of officer on duty. Officer is unhappy of bullet. He is arguing, using familiar, but senseless expression «Foreign pidar.» You look alerted trying to understand. You turn. You smell perfume.
«Policeman called you pederast, fag. gayperson. But you are not are you?» Girl next to you speaks outrageous, but correct English.
Cheap moisty fur coat open, crossed legs are clad in black stockings. Awful high-heeled black boots. You stop your eyes on the level of her waist packed in leather. Leather skirt? No, black leather shorts!
«No. I am not a gay person. Love women.»
«Good boy,» she said.
She has a gorgeous neck, full lips covered with poisonous hallucinogenic lipstick, tender simple vulgar face of a Northern peasant girl. Very blond hair is long, partly burned by peroxide.
«They say you have ammunition. Are you a gangster, cutie?»
«No. I owe only one bullet. As a memory of a friend. Souvenir of sort.»
«Under our law having a bullet in one's pocket is criminal offense. They don't know what to do with you, because you are white Westerner. Most likely they will throw you out of here in next hour or so, around midnight at Christmas time.»
Girl get the cigarette from the slim pack of «Davidoff,» put it in her mouth, but didn't light it up.
«Motherfuckers!» cursed she. «What a Christmas Eve!»
Continued on page 7
«Living here», #?, 1997
Рассказ «Рождественская пуля» был опубликован в одном из зимних номеров 1997 года англоязычной газеты Living Here. Редактором этой издававшейся в девяностые в Москве газеты был друг Лимонова, осевший в России американец Марк Эймс, позднее издававший знаменитый таблоид The eXile. У рассказа A Christmas Bullet не существует русского оригинала. Лимонов написал его сразу на английском. Он всегда делал так, сотрудничая с Эймсом. Английский Лимонова был предметом постоянных шуток и редакторов, и непосредственно автора. Словами самого Лимонова: Now, in broken English, I am writing for eXile… А Марк Эймс любит вспоминать, что Эдуард запретил редактировать свои тексты, утверждая, что в его «ужасном русско-английском» много очарования и своеобразия. Рассказ впервые публикуется на русском языке в переводе друга и литературного секретаря Лимонова — Даниила Духовского (Дубшина).
редакция сайта
Много лет назад Эймс, с которым я тоже был знаком, подарил мне экземпляр Living Here с «Рождественской пулей». Четверть века номер пролежал в моем архиве. Полагаю, что сегодня уцелели лишь единичные экземпляры этой издававшейся на плохой бумаге газеты, да и где они хранятся, никому не ведомо. Так что рассказ A Christmas Bullet — это настоящий «неизвестный Лимонов». Тем более по-русски сей текст прочитать нельзя было никогда прежде.
Взявшись переводить рассказ, я столкнулся с некоторыми нюансами, о которых считаю необходимым сказать. Во-первых, Лимонов писал для специфической аудитории живущих в Москве англоязычных экспатов. Поэтому текст написан от лица иностранца, воспринимающего Россию чужой страной, и в рассказе о Москве 1990-х у него действуют полицейские, а не милиционеры. Во-вторых, стремясь сделать текст необычным, Лимонов употребляет русские слова, записывая их латиницей: dubinka, shapka, sumka и т.д. Я счёл, что в переводе их нужно оставить «как есть», ибо, записанные по-русски, они теряют свойство необычности. Потом я вспомнил, что точно так же поступил переводчик знаменитого романа «Заводной апельсин», сохранив используемые Бёрджессом русские слова moloko, babushka, drebedenn в их английской транскрипции.
Кроме того, прямую речь героев, диалог я даю так, как это делал Лимонов в своих рассказах — в кавычках, а не начинающуюся с тире. Это неверно с точки зрения норм русского языка, но идентично тому, как поступал сам Эдуард.
Рождественская пуля
«Что ты здесь делаешь?»
Полицейский, одна рука на рукоятке пистолета, возник со спины.
«Жду своего друга».
«Где твой друг?»
«В банке».
Ты указываешь в направлении стен, покрытых фальшивым мрамором. Над входом бесстыжие розовые неоновые буквы кричат: «Национальный банк…»
«Ваши документы!»
Медленно — тебе слишком хорошо известно, как себя вести,— ты вытаскиваешь руку из кармана плаща и помещаешь её в боковой карман пиджака. Если ты сделаешь это быстрее, усатый сукин сын в shapka может испугаться и выстрелить.
Медленно достаёшь руку, сжимающую потрёпанный конверт, внутри которого находятся твои документы. Медленно ты вынимаешь другую руку и открываешь конверт. Извлекаешь добротный, солидный документ, выписанный тебе, когда ты только приехал в их страну, и у тебя была маленькая тёплая пещера, потолок да ещё окно… Через это окно можно было целый день наблюдать за прохожими, убивая время. В ту пору ты ещё не так походил на скелет и не выглядел столь подозрительным для взоров полицейских, как сейчас.
…он делает несколько шагов под уличный фонарь. Он внимательно изучает твой документ, не выпуская тебя из поля зрения. Он возвращается и опускает твой документ в нагрудный карман своей зимней униформы.
«Руки из карманов!»
Зная по опыту, что лучше подчиниться не споря, ты, точно в слоу-моушен, вытаскиваешь руки из карманов.
«Расстегни плащ!»
Ты делаешь то, что он приказывает.
Снег валит с небес замёрзшей страны. Жители этой чужой страны, тепло одетые в тяжёлые пальто и shubas, раскрасневшиеся, мясомассые, не торопясь передвигаются по улицам, возвращаясь домой к своим жирным рождественским обедам. На то, как полицейские обыскивают тебя, они взирают одобрительно.
Полицейский номер два, все так же в слоу-моушен, появляется на сцене, выбравшись из запаркованной машины. Вечер Рождества, восточного обряда, тысячу лет назад завезённого в эту заснеженную страну. Но тебе некого навестить, не с кем поговорить, не согреться у живого огня или батареи, и некому угостить тебя горячим супом. Так что ты даже рад, что полицейские заинтересовались тобой.
«Да он воняет, этот грёбаный иностранец!» — полицейский номер один выпрямляется и указывает на тебя. «Вынимай все из карманов!»
Номер два кладёт свою dubinka тебе на плечо. Он почти нежно бьёт тебя по спине. Лучше повиноваться. Ты вываливаешь все дерьмо из своих карманов на полицейскую sumka… Какие-то грязные, замусоленные бумажки, их засаленные купюры: сто-, двести-, пятьсотрублёвки, карманный ножик, зубную щётку, идиотски выглядящую чековую книжку из твоей родной страны, грязный носовой платок…
«Да это ж пуля!»
Полицейский номер один звучит недовольно. Распоследнее, что ему нужно в этот сочельник,— бритоголовый грёбаный иностранец с пулей в кармане и просроченной визой. Если просроченная виза является лишь административным правонарушением, то пуля подпадает под действие Уголовного кодекса.
«Так где, говоришь, твой друг?»
«В банке».
«Давай глянем!..»
Номер два бьёт тебя под ребра — ещё мягче. Все вместе вы шагаете ко входу под розовыми неоновыми буквами. Они перебрасываются парой слов с охранниками, и те пускают вас внутрь. Чистенький пластиковый зал, заполненный чистенькими лицами кассиров и нескольких клиентов. И там нет никакого «твоего друга»… Разумеется, ведь ты его придумал.
«Так значит, друга нет?»
Номер два, розовые щеки, блондинистые усы, толстый и жизнерадостный, улыбается. Номер один, похожий на Гитлера в юности, напротив, несчастен.
«На выход!»
Огромным сэндвичем — ты зажат между двумя полицейскими — вы покидаете помещение банка. Снаружи еще холоднее, чем раньше. Блондин с силой лупит тебя, как только вы оказываетесь на улице.
«Значит, нет друга — так?»
Ответ ему не нужен, это его манера общения — посредством резиновой палки — dubinka.
Ты не отвечаешь. Ледяной космос простёрт над тобой, и где-то в космическом растворе плавают невидимые, безмолвные планеты. На уровне головы, пыхтя и тяжело дыша, передвигаются подобные тебе существа, вот только они набиты едой. С неприязнью взирают они на тебя — бритоголового грязного иностранца. Ковыляющие набитые кишки, они боятся тебя, несмотря на то, что ты крепко стиснут между полицейскими. Боятся, что ты внезапно выхватишь острое бритвенное лезвие и ударишь, перерезая им горло? Вскроешь их? «Садись в машину».
Во всем мире копы одинаковы. Их отличает только униформа. Полицейская машина воняет грязными телами, дешёвыми сигаретами, блевотиной. В Нью-Йорке, Лондоне, Гамбурге — одинаково…
Через несколько минут — та же вонь в полицейском участке, только крепче вдвое.
Они здесь и правда заняты в канун Рождества: алкашня, мелкие хулиганы с окровавленными рожами, несколько проституток ожидают, когда их оформит дежурный полицейский.
«Сядь!»
Ты повинуешься, ты почти счастлив оказаться в тепле. «Pulya… Пуля… пуля… пуля»,— улавливаешь ты из обрывков болтовни «твоих» полицейских и гавканья дежурного офицера.
Офицер недоволен пулей. Он спорит, используя привычное, но бессмысленное выражение «заграничный pidar».
Ты выглядишь встревоженным и пытающимся разобраться. Ты вертишься. От тебя несёт духами.
«Полицейский назвал тебя педерастом, педиком, геем. Но ты ведь не такой, правда?» — девушка рядом с тобой говорит на возмутительном, но правильном английском.
Дешёвая мокрая шуба распахнута, скрещённые ноги затянуты в черные чулки. Ужасные черные ботинки на высоких каблуках. Ты останавливаешь взгляд на уровне её талии, запакованной в кожу. Кожаная юбка? Нет, черные кожаные шорты!
«Нет, я не гей. Люблю женщин».
«Хороший мальчик»,— говорит она.
У неё великолепная шея, полные губы, покрытые ядовито-галлюциногенной помадой, и нежное простое вульгарное лицо северной крестьянки. Длинные очень светлые волосы, частично обожжённые перекисью.
«Они говорят, что у тебя нашли патроны. Ты что, гангстер, красавчик?»
«Нет. У меня есть только одна пуля. На память о друге. Сувенир, так сказать».
«По нашим законам пуля на кармане — уголовное преступление. Они не знают, что с тобой делать, потому что ты белый и с Запада. Скорее всего, они вышвырнут тебя отсюда через час, около полуночи. На Рождество».
Девушка достаёт сигарету из тонкой пачки Davidoff, засовывает ее в рот, но не закуривает.
«Долбо***ы!— ругается она,— грёбаное Рождество!»
«За что тебя приняли?»
«За проституцию, конечно, красавчик».
Она подчёркивает это «красавчик», чтобы показать тебе, что ты лишь молодой глупый белый бритоголовый мальчик. «Проституция» произносится как нечто само собой разумеющееся, словно это самая обычная профессия…
«Эй, красавица, идём отдавать долги!»
Ботинки полицейского, жирный торс полицейского, большая лысая башка полицейского — полицейский-деградант возвышается рядом с твоей соседкой-проституткой.
«Грёбаный ублюдок собирается меня трахнуть».
Вздохнув, девушка поднимается.
«Увидимся! Счастливого Рождества, скинхэд-бой».
«Пошли, тыковка!» — рявкает она полицейскому.
Они уходят по коридору.
«Почему я не полицейский?» — вздыхает вонючий алкаш, водворяя свой зад на скамейку.
«О, всё ещё тёплая от её жопы!»
Прибывает шумная толпа новых задержанных, и дежурный полицейский, проклиная свою несчастливую судьбу, начинает оформлять их. «Как там снаружи?» — вопрошает кто-то. «Сплошной снег, настоящая рождественская ночь»,— отвечает старик в очках в тонкой оправе. У старика совершенно невинная физиономия, но тем не менее он тоже арестованный.
И это последняя фраза, которую ты слышишь. Ужасно уставший, ты вырубаешься.
* * *
«Эй, мистер, давай, вали отсюда!»
Лысый полицейский, тот самый, что ушёл с проституткой, будит тебя:
«Забирайте свои документы и проваливайте. Вам необходимо продлить вашу визу. Завтра с утра идите и оформите».
Ты встаёшь, кладёшь документы в карман пиджака. Направляешься к двери. Дежурный офицер, улыбаясь, произносит что-то, используя дружелюбное выражение «заграничный pidar»…
Снаружи настоящая, первоклассная рождественская ночь. И где здесь это грёбаное метро?
«Но пуля!.. Они не вернули мне мою пулю!» Ты разворачиваешься и возвращаешься в полицейский участок.
«Ты что, уже соскучился? Решил вернуться?» — проститутка-блонд идёт, закрывая лицо от снега своей сумочкой.
«Моя пуля. Хочу вернуть её».
«Забей. Радуйся, что выпустили. Лучше помоги мне поймать такси».
Она берет тебя за руку и вдруг произносит:
«Слушай, не мог бы ты сделать мне одолжение? Может, вы*** меня? Мне надо очиститься после этих ублюдков…»
«Денег у меня нету».
«Я дам тебе денег на дорогу до дома и куплю нам пузырь»,— улыбается она.
Через час, когда первое «очищение» завершено, ты лежишь на спине и куришь. Наташа, голая, разливает водку в два стакана и приносит их в постель.
«Эй, «заграничный pidar», С Рождеством тебя!»
Она счастливо смеётся.
В окне, в свете фонарей, валит снег.
Как в оперном театре.
«Правила жизни» («Esquire»), 22 февраля 2023 года
