Предисловие автора
В книге, которую ты держишь в руках, читатель, ты обнаружишь две мои работы. Обе они относятся к литературному жанру эссе, но это совсем разные книги. Если «Убийство Часового» — книга страстная и обращена впрямую к единомышленникам, к гражданам, то «Дисциплинарный санаторий» — книга аналитическая.
«Убийство Часового» есть дневник в самом полном смысле этого слова, дневник гражданина. Начат он тотчас после демократического государственного переворота. Первая запись в нём датирована 25 августа 1991 года, и она есть своеобразный некролог маршалу Ахромееву. Последние же записи: репортаж из Приднестровья, из зоны боевых действий; из Бендер, где мины расплёскивались на асфальте; из казацких окопов под Дубоссарами; из Боснии в огне; из Ботанического сада — Абхазии, где гниют фрукты и раны,— датированы июлем, октябрём и ноябрём 1992 года. Не комментатором лишь бурной, неприятной, болезненной Истории с большой буквы выступаю я, но непосредственным участником её. Это я наклонялся над измученными, со следами пыток трупами в декабрьской Югославии 1991 года, и я же вместе с моим народом пробивался 23 февраля под красными и национальными знамёнами через цепи ОМОНа на Тверской в Москве. Активный участник и свидетель нашей эпохи, я тороплюсь запечатлеть её неповторимые черты. Потому и возникла такая вот книга, где размышления прерваны здесь и там многотысячным митингом или автоматными очередями и участием в ночном обыске. Написанная короткими главками, соединяющими в себе одновременно информацию-событие и размышление по поводу события,— «Убийство Часового» соответствует рваной структурой своей окружающей нас реальности.
Книга вся построена вокруг развёрнутой, метафоры Часового. Первый ряд символичности: маршал Ахромеев есть подло убитый Часовой нашей Родины. Он олицетворяет Армию — нашего защитника. Подобрались к Часовому враги с начальником караула Горбачёвым (только начальнику караула подчиняется Часовой) и подло убили. Второй ряд символичности: в образе Часового также представляется мне Россия, исторически призванная быть Часовым евразийских пространств. Сняли враги Часового, и смотрите, что делается,— сколько крови, бесчинств, сколько военных фронтов в теле Евразии, от Адриатики до Таджикистана.
Немаловажный аспект книги — страницы, уделённые инстинкту агрессивности. Чингисхан (его представлять читателю не нужно), равно как и недавно умерший австрийский биолог, лауреат Нобелевской премии Конрад Лоренц и японский самурай XVII века, ставший буддийским монахом, Йоши Ямамото, одинаково считали агрессивность доблестью. Согласен с ними и великий наш философ, «русский Ницше», Константин Леонтьев. «Удалить насилие из жизни человеческой,— писал он,— всё равно, как удалить один из цветов радуги из спектра». Конрад Лоренц же доказал (встретив глобальную враждебность и коллег-учёных и общественного мнения «цивилизованных» стран), что агрессивность есть фундаментальный, самый важный ИНСТИНКТ человека. Что наличие у индивидуума агрессивности есть не недостаток не заболевание, но качество. Агрессивность — неуничтожимый инстинкт. С сознанием этого следует жить в мире и основывать на этом индивидуальную и групповую стратегию поведения. Так как агрессивность неуничтожима, только МУЖЕСТВЕННОЕ, АГРЕССИВНОЕ ОТНОШЕНИЕ к миру, нас окружающему, способно защитить нас от чужого насилия. Как индивидуально, гак и коллективно. Семь лет тебе, читатель, навязывают философию слабости, подавая её в виде розовых «общечеловеческих ценностей» и белоснежного «нового мышления». Семь лет разлагают твою волю, разоружают тебя и весь российский народ, разоружают Россию. Моя цель вооружить тебя. Ибо доброта народов — фикция. Мир кипит враждебностью. И это нормально, ибо работают древние, как сама жизнь, инстинкты. «Лучшая защита от чужой ненависти — мужество. И насторожённость. Нужно иметь танки и ядерные боеголовки, чтобы народ боялись соседи. Не то целый народ советский превратится в восточногерманскую корову, злобно пинаемую по пути на бойню. Ногами в живот, в морду, в глаз… в живот, в морду, в глаз…»
Вот какие истины найдёшь ты, читатель, в книге. Помимо этого, присутствуют в ней улицы Москвы, снежные поля войны за Дунаем, казаки, спящие на одеялах у окопов, выкопанных по кромке фруктового сада под Дубоссарами,— кровь, слезы, радость и горечь эпохи. Низкое неразрывно сплетено с высоким, личное с гражданским… Эпизоды моей личной жизни — с эпизодами жизни Родины и мира…
Идея «Дисциплинарного санатория» возникла у меня в 1988 году, он набросан мною в общих чертах уже в следующем году и принял настоящий его облик в 1991 году. Название книги и её основная идея (современные «цивилизованные» общества подобны психбольницам мягкого режима — санаториям) родились из… читатель помнит, как совсем недавно СССР уподобляли ГУЛАГу… именно из этой семьи уподоблений. Общество-тюрьма, общество-концлагерь, почему бы не назвать типовое европейское общество — обществом санаторного типа, где больных закармливают и залечивают («лекарствам» этим посвящена третья часть книги), неусыпно надзирая над ними.
Со времени первых набросков «Дисциплинарного санатория» — «Этюда социальной, ментальности современных обществ», как я его назвал,— мир претерпел уже несколько метаморфоз. И каких! В частности, Восточный блок санаториев во главе с Россией смял и разрушил последние отличия свои от блока Западного и полностью сегодня копирует не только его экономические параметры (это он делал уже в 60-е гг.), но и социальную и психологическую структуры, до деталей. Ненужное раболепие это осуществляется в одних странах успешнее (в Венгрии, например), в других — традиционные общества болеют и сопротивляются (Польша, Россия).
Время показало, что в «Дисциплинарном санатории» я допустил одну ошибку, впрочем, непринципиальную, она не ставит под сомнение никоим образом мой анализ САНАТОРИЯ. Я видел, что PAIX ATOMIQUE — АТОМНЫЙ МИР (как РИМ установил в своё время РИМСКИЙ МИР) заморозил политическую карту Европы. Но я ошибся в том, что предположил, что только внешние силы, агрессия других государств могут изменить её. (Однако ещё в 1984 г. я написал для французского журнала «ЗУЛУ» памфлет «Исчезновение Варваров». В памфлете этом СССР фантастически исчезает. Последствия исчезновения его для мира оказываются чудовищно негативными.) Я не предвидел возможных изменений изнутри самих стран-санаториев Восточного блока, возможности «холодных», психологических революций ментальности. И возможности мутации ментальности Генерального директора Восточного блока санаториев Горбачёва я не предвидел. Так же как и психологической воли целого отряда населения стран-санаториев Восточной Европы (и России прежде всего!) полностью передаться «врагу», уничтожить последние отличия Восточных санаториев от Западных. (Объяснение этого феномена передачи врагу или, по крайней мере, правдоподобная гипотеза содержится в «Убийстве Часового» в главе «Восстание русофобов».) Я ВИДЕЛ, что изменения происходят всё время и похожесть неуклонно увеличивается, но подобной ускорительной и разрушительной революционной Дури от руководителей Восточных санаториев я не ожидал. Самоубийственной дури.
Я уверен, что «Дисциплинарный санаторий» даст российскому гражданину такое объяснение западных обществ, каковое устранит множество противоречий в его собственном понимании Запада. А противоречий этих, по опыту общения с соотечественниками знаю, ой, как немало. Российским, бывшим советским, гражданам Запад часто представляется свободным миром, якобы противоположностью советскому тоталитарному обществу, тогда как насилие на Западе лишь приняло (за последние десятилетия) иные формы. Это ИНОЕ НАСИЛИЕ. Куда более эффективное, выборочное, прагматичное и на деле куда более тоталитарное.
Мне можно верить. Я прожил на Западе, в США и Франции, восемнадцать лет. Я любопытствовал, был активен, перемещался по жизни, всё изучал сам. Я встретил тысячи людей различных социальных классов — от миллионеров до посудомойщиков, я сменил тринадцать профессий, прочёл тысячи книг на нескольких языках. Я во всём сомневался. (Я это к тому, что можно прожить на Западе и полсотни лет и остаться ограниченным эмигрантом.) У меня есть десятки тысяч кусков информации, живой, реальной информации, читатель, а она достаётся исключительно опытом и по́том. И такого количества информации никогда не будет иметь самый даже талантливый ваш социолог, изучавший Запад в университете. Даже если он стажируется каждый год в Корнельском или каком другом престижном университете, Станфорде и Гарварде… Помню, в крошечной районной библиотеке Салтовского посёлка, рабочем некогда пригороде Харькова, куда я мальчиком бегал в валенках по снегу, строгая библиотекарша заставляла детей пересказывать содержание сдаваемых книг. А если не могли рассказать, не принимала книгу. Меня никогда не заставляла. Она верила в мою добросовестность. Поверь в неё и ты, читатель, и давай — читай.
Э. Лимонов
Октябрь 92 г.