Последние пионеры:
сборник современной прозы и поэзии

Дикие девочки

Вообще-то взрослая, выросшая до отказа самка — смешна. Этакая затянутая в трусы и лифчик, мясная такая, тугая и остро пахнущая туша. Как бы её варили как сарделину до отказа. Ещё не лопается, но готова вот сейчас распороться трещиной. Сиськи-батоны, жировые отложения, живот вперёд, задница — назад. Особенно нелеп лифчик (бюстгальтер по-древнему) — какая-то просто сбруя, как на лошади или там, осле. Мы уже привыкли, но вообще-то хохотать нужно, когда стоит такое существо перед тобой в сбруе, и пальцами ног шевелит… Я думаю, лучшим из них этот поганый лифчик ненавистен. Конечно, есть, в конце концов, опасность отвисания, но лучше уж пусть когда-нибудь потом отвисают, чем сейчас в таком виде путешествовать и появляться в интимный момент с этими перемётными сумами для грудей.

Девушка — существо выжидающее. Она всегда ждёт. Не то, что она от природы такая. Это её сделали зависимой. Внутри себя она, может быть, нетерпеливо простеньким матом кроет тебя за то, что ты ещё не протянул к ней руки. Что до неё, то она давно всё решила, девушка существо соглашающееся, впускающее или нет. Про себя она всё решила о тебе, едва увидев. Она решила: «Дам». «Ему дам». Она сделала полдела. И ещё сделает часть, когда будет заниматься с тобой любовью. Постарается тебе понравиться, если ты ей нужен. Но общество и воспитание обрекло её на пассивную роль, на роль «тёлки». Потому она ждёт своего часа. И зыркает глазами. Её мама так учила. И общество.

От природы распределение ролей, конечно, налицо. Женщина впускает, у неё есть куда. Мужчина входит, проходит, внедряется «в». Но необходимость пассивного выжидания (затянуться в сбрую, тщательно накрашенная, в деодоранте, теребит платочек и ЖДЁТ), ожидать с как можно более бесстрастным видом, покорно; — это от воспитания. Это социальное воспитание сделало женщину слабым полом. (А ведь она так же могла бы быть берущей, как мужчина, да она и есть фактически берущая, требующая, да ещё и находится в выигрышном положении по сравнению с ним. Её качество — мягкость. Это ему хорошо бы иметь проржавевшую стальную болванку или сучковато-мозолистую палку между ног, для неё же идеал — ласковое масло, мох, глубокий и жгучий,— вот что от неё ожидается).

Слабый пол не очень-то изначально и слабый. Дохляков-мальчиков, выходящих таковыми из мамкиного чрева столько же, сколько и дохляков-девочек. Это потом девочек равно и сильных, и слабых смиряют цепями той социальной роли, которая ЕЙ уготована обществом. Причём уготована вовсе даже не современным обществом, а давнишним, прошедшего времени, обществом прабабушек и прадедушек, а то и много дряхлее этого. Таким образом, массивнозадые и ногастые девушки с челюстями боксёров (их немало в наших школах, приглядитесь, половина, а то и две третьих класса) вынуждены терпеливо разыгрывать роли тургеневских Ась, как будто они и нежные и слабосильные от природы, все как одна. Играют вынужденно женскую роль. А какова женская роль?

Общество, на самом деле, готовит девушку-обывателя сразу к нескольким прямо противоположным задачам:

1. Быть любовницей нежной и слабой (как противоположность мужчине) — быть дающей наслаждение, быть держательницей ворот рая; она должна быть слаба настолько, чтобы среднестатистический лох мог бы силой открыть её ворота.

2. Быть матерью-кормилицей, снабженцем, поваром, официанткой, горничной, грузчиком и домашней прислугой.

Обе вместе эти задачи не могут быть выполнены без ущерба для одной или другой. В Истории сплошь и рядом самые развитые женщины отказывались от выполнения второй, предписанной обществом жизненной задачи и фокусировали своё внимание на первой. Гетеры Греции, куртизанки Рима и французского королевского двора, гейши и подруги художников — натурщицы или рядовые проститутки радостно отказывались от деторождения и становились жрицами любви. Буржуазная мораль немало сюсюкала над судьбой этих якобы «несчастных» и «заблудших», но даже Иисус Христос предпочитал общество Марии Магдалины, сделав её своим вниманием одним из центральных персонажей Истории Жизни, Распятия и Воскресения Учителя… Если уж Христос…, то сам Бог велел позднее Октавиану и Калигуле, Лотреку и Ван Гогу, Стринбергу и Блоку увиваться вокруг «падших» созданий.

В нынешние времена кино и телевидение успешно распропагандировало образ «стервы» — терпимый современным обществом облегчённый вариант проститутки прошлого, скрещённой с гетерой, куртизанкой и секретаршей. Даже в средних слоях общества, т.е. среди обывателей (синоним «мелкого буржуа») развился среди женщин здоровый цинизм. Роль восточного мула, утюга, инкубатора женщиной отвергается всё более. Если среднестатистическая девушка ещё не готова умереть за идеалы социалистической революции с Че Геварой, то давно готова умереть с Чарли Мэнсоном за идеал свободной коммунальной любви и с Сидом Вишесом войти в рок-энд-ролловый рай по игле с героином.

Я это всё к тому, что девушкам этот мир очень не нравится. Им хочется жить по-новому, а им не дают жить по-новому не только Система, привычка-адат, но даже их сверстники-мужчины. Женщина нахмурила брови, она переживает. Грядёт великая революция девочек. И тот, кто сумеет понять, что она грядёт, поддержит её, будет благословляем женским родом вовеки!

Речь не идёт, разумеется, о вульгарном феминизме. Речь идёт о том, чтобы требовательность и беспощадность перенести из постели, где женщина чаще всего качественно выше мужчины, где он — «тёлкой» лежит потупясь, не зная, куда спрятать взгляд; перенести в белый день, наружу, на улицы. Старый миф об амазонках прав, только амазонок ещё не было, времена амазонок лишь грядут.

Между тем сомнений нет в том, что женщина может добиться уважения мужчин, и они (среднестатистический мужчина сам-то вообще-то не Бог весть что!) её примут всерьёз и даже охотно примут. Ведь даже в таком традиционно женоненавистническом, кастовом обществе как, индийское, известен феномен девок-бандиток, предводительниц банд — «Дэви». Россия и Украина в середине 90-х охотно и с изумлением подчинялись город за городом Марии Дэви Христос. Пока мрачные бесы чиновники Кучмы не упрятали девочку в тюрьму.

Закрывая глаза, я вижу банды диких девочек, громящих города. Они орут, визжат, кидают камни и стреляют. Современное оружие не требует для употребления его мясомассых здоровяков-спецназовцев. Тот, кто может поднять автомат — сможет и стрелять из него, дети 12–15 лет прекрасно воюют во всех войнах, почему же не девочки? Помните в Бирме историю о целой армии детей, возглавлявшейся двумя братьями: 11 и 12 лет? Оружие подымет статус девочки, сделает её равной с мужчинами. Буржуазный мир, буржуазный порядок-адат сделал девушку «тёлкой». Глупое, молчаливое, доверчивое, с мокрым носом животное в сбруе нижнего белья, на идиотских каблуках — «тёлка» должна исчезнуть. I have a dream,— как банды диких девочек громят города, и волосы их развевает ветер.

Размышляя о состоянии девочек, ещё можно сказать, что их с пелёнок тренируют в мазохизме, и общество делает вид, что на этот мазохизм девочка обречена своим полом. Матери учат дочерей избирательному мазохизму, тренируют их в способностях продать свои сексуальные услуги состоятельному самцу. Сделав из мужчины животное — производителя товаров потребления (или менеджера производства этих товаров) буржуазная Система сделала из женщины помимо такого же производителя товаров ещё и животное для услуг. Это одинаково отвратительные роли. Но наебнуться, грохнуться в куски как, колосс Родосский, угнетение женщины может только спонтанно в один и тот же момент, что и угнетение мужчины. Нужно обрушить всю Систему, расхуячить государство, семью, образование, промышленность, тогда падёт и женский мазохизм, незавидная судьба дыры для натирания члена самца, а потом служба инкубатором — на которую девочек насильственно обрекают поколение за поколением. Между тем, не всех девочек такая роль приводит в восторг. Лучшие из них не хотят быть обречёнными своим полом на жизнь животного для услуг. Будущая революция должна быть тотальной, в том числе должна быть освобождением девочек от роли животных для услуг. Удовольствие ведь получают оба.

Если же говорить о роли женщины как ходячего инкубатора, производителя и вынашивателя плода, то новые медицинские открытия и технологии в области клонирования обещают уменьшение роли женщины. Весьма вероятно, что очень скоро ей уже не придётся выполнять роль инкубатора. Да и так ли уж необходимо присутствие на земле миллиардов существ. Зачем эти тьмы нечёсаных существ. (Возможно, достаточно по паре миллионов на континент? Два в Европе, два миллиона в Азии, в Африке, в Австралии, в двух Америках. 10–12 миллионов человек на планете не будет большой нагрузкой, планета восстановит экологию, разрушенную миллиардами двуногой саранчи. Нужно перестать рожать. Куда столько людей?

Я вижу девочек воительницами и прекрасными возлюбленными. Современный мир надо разрушить, а на месте фабрик, заводов и тюрем пусть вырастут свежие леса.

Мне жаль сегодня нежных, умных и трогательных существ 11–13 лет, которых жизнь готовит к роли вьючных тёток с искромсанными морщинами горечи лицами. Вон прошла не девочка, а ангел… ну ангел сияющий, и что, кому нужно измучить её родами, абортами, и чтобы через пятнадцать лет, волоча сумки в стоптанных сапогах она тащилась по пыльным улицам? Молоху? Ну нет, он, скорее, по части наглого пожирания тел. Дьяволу? Тот любит испепелять, жарить на сковородках, варить в огненной лаве. Мучение женское нужно какому-то серому, скучному и пыльному ЦК, состоящему из инвалидов, ненавидящих жизнь.

I have a dream, как банды диких девочек громят города, и волосы их раздувает ветер…

из сборника «Русское психо» (2003)

Опера и балет

И опера, и балет — комплексные виды искусства, появившиеся на свет при королевских дворах Европы,— это королевское искусство, как есть королевские пудели и королевская мантия. Только королевские дворы Европы могли позволить себе содержать комплексную труппу профессиональных певцов и танцоров и в придачу к ним огромные комплексные оркестры, требующиеся для исполнения балетной и оперной музыки. Потому время рождения оперы совпадает с рождением абсолютизма: это XVII век. Просто вельможа поднять подобные финансовые затраты, конечно, не мог. Лишь Его Королевское, а предпочтительнее, Императорское Высочество. Потому эти blockbusters писались по заказу монархов. Лучшие оперы — это, конечно же, оперы Моцарта: его несравненный «Don Giovanni», он же Дон-Жуан, о Дон-Жуане, естественно, «Cosi fan tutte» («Так поступают все») и восхитительная «Die Zauberflöte» («Волшебная флейта»). Все они написаны в конце XVIII века. Историю Дон-Жуана знает весь мир, и русские тоже. «Так поступают все» — история о том, как два офицера — Феррандо и Гульельмо — решают испытать верность своих невест Дорабеллы и Фьердилиджи. Ну, а «Волшебная флейта» — это история о том, как принц Тамино играет на флейте, способной управлять человеческими страстями.

В связи с принцем Тамино: австриец, как и Моцарт, Гитлер (на самом деле они два самых великих австрийца: Моцарт и Гитлер). И если уж кто и был способен управлять человеческими страстями — это Адольф Гитлер, как принц Тамино. Раздумывая над этим в один из тюремных вечеров в камере №13, я написал следующее неполиткорректное стихотворение:

Причудливое моё произведение упоминает рисующего «домы в руино» Гитлера совсем не по причине рифмы. Будучи связным между линией фронта и штабом своего подразделения (Гитлер добирался до фронта на самокате-велосипеде), Гитлер имел в Первую мировую достаточно времени, чтобы рисовать. Его наброски и акварели отдают предпочтение историческим монументам, потрескавшимся и разрушающимся. В рисунках Гитлера есть одновременно историзм Клода Лоррена и дух мистического сюрреализма, прославивший позднее де Кирико.

Но возвратимся скорее к опере. В середине и конце XIX века с мрачным циклом опер на темы германской мифологии под общим названием «Кольцо Нибелунгов» выступил рыжий немецкий композитор Рихард Вагнер. Машинерия этих опер несколько по-немецки тяжеловесная. Я видел их во французской постановке. Имени режиссёра вот не помню, но помню, что по сцене у него бродили настоящие великаны. В прежние времена, неиспорченные кино и телевидением люди были более непосредственны и сентиментальны, потому неудивительно, что вся комплексная машинерия из Богов, папье-маше, Зигфрида, его меча, Валькирий, злого карлика, похитившего золото Рейна, сумела вдохновить несколько поколений германских националистов. С Вагнером некоторое время дружил Фридрих Ницше, а уже упомянутый Адольф Г., придя к власти, посещал во фраке и с бабочкой Вагнеровские фестивали в Байрете и одаривал своей дружбой его наследников. Не будет преувеличением сказать, что III Рейх вышел из опер Вагнера. Редчайший случай, когда государственность родилась из опер.

Однако и опера и балет (он несколько младше оперы) вряд ли должны были выходить за пределы гибели III Рейха, за 1945 год. Это глубоко монархические, именно королевские виды искусств. В XX веке они выглядят анахронизмами. Символично, что приезжих знаменитостей, гостей Советского государства водили в Москве в Мавзолей и в Большой театр, в эти, поистине, чудеса света. В Мавзолее лежал забальзамированный труп вождя (что благородно, мистично, и ужасно одновременно), а в Большом театре им показывали забальзамированное, давно исчезнувшее искусство. Балет и опера ушли уже тогда в технические штучки типа, кто осыплет люстру голосом или кто больше раз перевернётся вокруг своей оси. «Лебединое озеро» — самый известный русский балет — как раз и было то самое ненавидимое коммунистическим режимом «искусство для искусства». Сюжет, наивнее не придумаешь,— для детей младшего школьного возраста: заколдованная, превращённая в лебедя принцесса, фея, враждебная и благосклонная, принц, расколдовывающий принцессу. Советская власть с удовольствием и гордостью демонстрировала приезжим иностранцам принца с балетными ляжками, лебедей, фей, положительную и отрицательную — весь ассортимент. Власть якобы рабочих и крестьян, всё же была по сути своей Империей, потому поощряла королевские виды искусств. Балет, кстати, обожали и идеологические противники страны Советов — в Империи Соединённых Штатов. Потому советские балетные звезды легко бежали в страну толстяков.

В настоящее время опера и балет не могут быть отнесены к искусствам. Они функционируют как музейные кунсткамеры, как исторически сохранённые от уничтожения государством раритетные виды искусства. Мариинский и Большой театры, по сути, такие же музеи как, Эрмитаж или Третьяковская галерея. С той разницей, что картины Мариинки и Большого — движущиеся и звучащие в отличие от написанных маслом.

В середине 90-х, помню, сидел я в директорской ложе Мариинки, среди завсегдатаев. Меня пригласил туда Леонид Надиров — директор школы имени Вагановой. В гостевой квартире этой школы на Фонтанке я и жил. Давали «Лебединое». Я с приятелем собирался уже сбежать, было скучно, несмотря на то, что на сцене была и прима Ульяна Лопаткина; как вдруг сидевшая рядом женщина в красном жакете что-то пробормотала в адрес Лопаткиной. Мы разговорились. Дама в красном знала обстоятельства личной жизни всех присутствовавших на сцене. Когда я выразил желание быть представленным Лопаткиной, дама хмыкнула и воскликнула:

«Зачем Вы ей? Разве Вы не знаете, что она живёт с девушкой, у неё есть любимая?»

И дама рассказала нам тонну захватывающих историй о балете. Смотреть стало много интересней.

Мораль шуточной этой истории такова: выхолощенное по сути своей историческое музейное искусство балета совершенно не есть искусство,— это хорошо отдрюченный музейный спектакль. И только. У него нет никакой связи с современным человеком. Ни одной. Когда появляется, пусть анекдотическая, но связь: узнаешь от дамы в красном жакете, что Лопаткина — лесбиянка и живёт с девушкой,— начинаешь смотреть на сцену с большим интересом.

Я знал некоторых балетных танцоров и балетных критиков. Михаил Барышников был чуть ли не первым, кто прочёл мой первый роман в рукописи в Нью-Йорке в 1977 году. Я знал Александра Годунова — рано ушедшего танцора. Рудольфа Нуриева я почему-то не встретил, но когда он умер, у него нашли мою книгу «Это я, Эдичка» на ночном столике, с пометками. Об этом писали газеты во Франции, так что я в балете не чужой. Ещё ребёнком я заорал на представлении балета Глиэра «Красный мак», в момент, когда наш матрос сидит удит рыбу, спиной к зрителю, а к нему сзади с ножом в руках ползёт китаец. И вот я криком предупредил нашего матроса. Происходило это в харьковском театре оперы и балета. Так что я в балете с юных лет понимаю. С моим мнением можно считаться. Это здравый крик ребёнка, предупреждающий об опасности.

из сборника «Контрольный выстрел» (2001)