Александр Чанцев БУНТ КРАСОТЫ

БУНТ КРАСОТЫ. Эстетика Юкио Мисимы и Эдуарда Лимонова

•

Издательство «Пальмира» и пространство «Svetlo» представляют книгу:

Александр Чанцев

БУНТ КРАСОТЫ. Эстетика Юкио Мисимы и Эдуарда Лимонова

Санкт-Петурбург, ул. Пушкинская, д.10,
(вход через Лиговский проспект, д.53)
корпус «С», 7-й этаж

* * *

Olga Balla added 53 new photos to the album: Бунт красоты

«Facebook», 25 мая 2024 года

Александр Чанцев / БУНТ КРАСОТЫ — эстетика Юкио Мисимы и Эдуарда Лимонова

•

Мысли о смерти ведут в храм. Мысли о перерождениях ведут в Буддийский храм. Там, в Петербургском дацане Чёрная Жемчужина Петербурга Магдалена Курапина поговорила с японистом Александром Чанцевым о переиздании его книги «Бунт красоты» и двух её героях. Да смерть!

«YouTube. Smerch Info», 28 мая 2024 года

* * *

Alexander Chantsev

#bunt_k2 Презентация «Бунта красоты» в Петербурге прошла прекрасно, если честно. 25 человек и — без какого-либо фан-клуба (жен и детей спикеров), но те, кому это действительно было интересно в пятницу вечером в жарком Петербурге. Молодых много. Были же знакомые и еще не очень, кто раз и взялся помогать (Иван, спасибо!). Вадим Назаров говорил о том, как он первым издал Мисиму в России (черные книги «Северо-Запада,» да), до сих пор больше всего выпустил Лимонова (в «Амфоре»). Магдалена Курапина прочла очень личный отрывок из своей мемуарной книги о любви с Лимоновым. Андрей Песоцкий вспоминал, почему его заинтересовала «Лимонка» и партия — там печатался Лимонов, о Мисиме, Дугин. А я подумал — а ведь мы до сих пор обсуждаем их же (сейчас Лимонова в связи с фильмом Серебренникова, Дугина в связи с интервью Карлсону), никого ярче со времен 90-х не появилось. Андрей Дмитриев, хотя и знал Лимонова много лет и его биографию написал, захотел говорить о Мисиме, его непонимании первым переводчиком Чхартишвили (иноагент), а потом провел параллель между японскими ультраправыми и ультралевыми. И это тоже моя давняя мысль, что движения в крайних своих спектрах часто сближаются… Ольга Балла — которая второй раз специально приезжает из Москвы на мои презентации! — говорила о третьем герое вечере, то есть авторе «Бунта». Были действительно интересные вопросы — которые мы обсуждали еще и на фуршете — и вообще не было ни одного момента, который бы не понравился, как-то провисал. Майки с обложкой книги для спикеров и 3.5 кг торт с обложкой же (момент усекновения главы Мисимы был самым медийным, телефоны-камеры потянулись), приготовленные Ирой, имели крайний успех (и еще несколько дней эти фото ходили по телеграм-каналам). Нина — уж похвастаюсь еще чуть — говорила спасибо, в Петербурге давно такого не делали, а Вадим Назаров, что это лучшая презентация сезона. Пришли родители Магды и подарили мне цветы! Книги все раскупили, вино выпили, мы еще и кулуарах много о чем и с кем поговорили. Потом мне писали из разных городов и стран, просто увидев в ленте фото от спикеров-гостей и поняв, что презентация прошла круто, мы обсуждали, я дал экспресс-интервью о книге… Спасибо всем огромное, это действительно было очень здорово, низкий поклон!

«Facebook», 27 мая 2024 года

Александр Чанцев / БУНТ КРАСОТЫ —
эстетика Юкио Мисимы и Эдуарда Лимонова

...

«YouTube. Smerch Info», 28 мая 2024 года

* * *

Alexander Chantsev

#bunt_k2 Легендарный соратник Э. Лимонова и писатель Сергей Гребнев придумал взять у меня интервью. О «Бунте красоты. Эстетика Юкио Мисимы и Эдуарда Лимонова», ее персонажах и презентации. И не где-нибудь, а в петербургском дацане Гунзэчойнэй. Взяла же его всегда легендарная Магдалена Курапина. А опубликовало издание Смерч-инфо. А мы еще, гуляя по буддийскому храму и окрестностям, среди паломников, обсуждали дела не Будды, а старых партийцев. Смотрите, пока не снес Ютьюб: https://youtu.be/…

«Facebook», 28 мая 2024 года

* * *

Alexander Chantsev

#bunt_k2

На литературном фестивале в Екатеринбурге буду выступать в паре с Романом Сенчиным в небольшой дискуссии на тему «Читать не вредно» (любимая книга вообще, современная любимая и «закройте это немедленно») 8 июня с 13:30 (шатер на стадионе «Динамо»).

На полях же фестиваля 9 июня в 17:00 состоится презентация моей книги «Бунт красоты» в книжном магазине «Книги, кофе и другие измерения» (Верхняя Пышма, Успенский проспект 99).

Регистрация: https://drugie-knigi.ru/…

«Facebook», 29 мая 2024 года

Презентация «Бунта красоты» 24 мая 2024 г. в Петербурге, Пространство Svetlo

Александр Чанцев

«Бунт красоты. Эстетика Юкио Мисимы и Эдуарда Лимонова». Второе, исправленное и дополненное издание книги японоведа, культуролога и прозаика Александра Чанцева. Книга раскрывает загадочного японца со множества неожиданных сторон — в частности, в том, что и как повлияло на самого Мисиму, а также как и в чем он повлиял на других.

Special guests: Ольга Балла-Гертман, Андрей Дмитриев, Магдалена Курапина, Вадим Назаров, Андрей Песоцкий

«YouTube. Alexander Chantsev», 31 мая 2024 года

Лимонов страстно читал запрещенного Мисиму

Игорь Сид

Путешествия Эдички, космический холод Юкио и мрачное будущее Японии.

В этом году вышло переиздание книги Чанцева «Бунт красоты. Эстетика Юкио Мисимы и Эдуарда Лимонова» (рецензию на книгу читайте в одном из ближайших выпусков «НГ-EL») в новой редакции и с бонус-треками — новыми главами. О впечатлениях от поездок в Японию, сходстве героев Юкио и Эдички, влиянии японской культуры на западную и о многом другом с Александром Чанцевым побеседовал Игорь Сид.

— Александр Владимирович, ваша кандидатская диссертация по филологии посвящена эстетике Юкио Мисимы. Расскажите, в чем заключались основные посылы или выводы? Были ли — в вашем восприятии — настоящие открытия?

— Она была довольно пухлой — за 250 страниц. И прослеживала линию такой проклятой по аналогии с поэтами эстетики, тех примерно троп, которыми ходили де Сад и Лотреамон, Бодлер и Гюисманс, Ницше и Эвола, Жене и Пазолини. От Томаса Манна, любимого писателя Мисимы, до Лимонова, Мисиму читавшего весьма страстно и по нему жизнь отчасти делавшему. Возможно, это звучит несколько неправдоподобно... Но просто сравните «Смерть в Венеции» и ее ремейк у Мисимы в романе «Запретные цвета». Совершенно те же характеристики красоты (демоническая, подавляющая, подчиняющая и в итоге губящая человека), те же ее символика и эмблематика (физическая, телесная, древнегреческая, солнце и золото). А маргинальная линия на то и маргинальная, что ей надо выживать в андеграунде под небоскребами мейнстримной культуры — посему она жизнестойка, возникает в разные эпохи и в разных странах, как шампиньоны и пляжи под асфальтом.

— Как вообще в вашей жизни возникла Япония?

— Япония никак не возникала, слишком уж тогда, в 90-е, она была далека, фантастичнее фантастичного. Возникла японская литература. Мисима, Кавабата и Танидзаки, Оэ и Абэ. Уж не говорю про дивные дзуйхицу и прочие средневековые прозы (ведь и первый в мире роман был написан в Японии). Они и соблазнили. С переводами же, особенно литературы нового и новейшего времени, ситуация тогда была далеко не такая благополучная, как сейчас: в советское время переводили поэзию, средневековое. Поэтому появилась идея выучить этот язык, безумно красивый и сложный даже на взгляд неофита. Вот и смотрю на эту «китайскую грамоту» (слова моего дяди, когда я поступил на японский) до сих пор.

— Поделитесь «авторскими» впечатлениями от поездок в страну? Меняет ли что-то в самоощущении при визите статус исследователя?

— Не буду, видимо, уходить в восторги от страны, где все говорят на японском, от ее природы (красивее сакуры, по-моему, багряный и желтый клен в прихрамовых садах), этих пляжей Камакуры, буколических просторов Хоккайдо, запаха сои в рамэне где-то за углом в узких токийских улочках… У Японии вообще сильный коэффициент воздействия. Кстати, разновекторный. Один мой знакомый японист очень долго не мог (сначала не мог, потом и не хотел) доехать до страны. Тем временем общался с японцами в Москве, читал японскую литературу, прессу, то есть узнал почти все, практически дистанционно жил там. И когда приехал в Японию, испытал сильнейшее разочарование, на грани идиосинкразии. Случай, конечно, крайний, но в чем-то характерный. Кто-то остается в буддийских храмах навсегда, кто-то бежит. Все тот же вопрос зависимости от абсолютной красоты, как у Мисимы, и способов преодоления оной.

— В своей монографии 2009 года вы сопоставляете Мисиму и Эдуарда Лимонова. В чем главные черты сходства Юкио и Эдички в жизни и в тексте? В чем главные различия?

— Возьмем основные узлы биографий — а для наших честолюбцев биография так же важна, как и книги, если не важнее. Невзрачное детство и юность, откровенные self-made men и отъявленные нарциссы, мегаломаны. Одержимы эросом и танатосом. Оба мигрировали из декадентов-западников в патриоты-традиционалисты. Увлекались культуризмом, бредили войной, иным парфюмам предпочитая запах ваксы на сапогах и потных портянок. Создавали сложные, синтетические художественные системы. Из писателей уверенно шли в сторону политики, идеологии, стремились в разряд гуру и учителей. Окружали себя молодыми учениками-поклонниками и обзавелись личными армиями. Пытались делать революцию, поднять восстание. Был важен не фактический успех, а порыв, слава, игра на метафизической границе. Достаточно? В их художественном мире сходств не меньше. А различие, если о кардинальных вещах, одно, но весьма существенное. Лимонов допускает в свою эстетическую систему пусть совсем небольшой, но этический элемент. А вот эстетика Мисимы ее абсолютно не приемлет, отталкивает даже. Так что получается, что циничному герою, едкому старику, позволявшему себе, например, регулярно говорить о мертвых не хорошо, а жесткую правду (серия лимоновских некрологических книг), далеко еще до Мисимы — от того вообще веет космическим холодом и блеском разящего меча.

— Лимонов был до преклонного возраста активным путешественником, в последние годы я видел его, например, среди верблюдов в Монголии. А до Японии он добрался? Сопоставлял ли он сам себя с Юкио? Отзывался ли как-то на вашу компаративистику?

— У него, насколько я знаю, была запланирована Индия, но смертельная болезнь заставила сдать билеты. Его ехидные (не восторженные же? Доля восторга, особенно под старость, у него выделялась только на себя самого) заметки о Японии я бы, конечно, с удовольствием почитал.

Где-то в «Харьковской трилогии», по-моему, есть фраза, что Эди-бейби любил создавать себе кумиров. А Мисима, самурай современных времен, запросто и так эффектно убивший себя ради вечного сияния славы, был изрядным кандидатом в кумиры. Позже, став великим, Лимонов этого уже помнить не хотел. Посему о моей книге сказал фи, что да, Мисиму знает хорошо, читал его еще на английском (раньше всех в нашей стране — фашист, милитарист и шовинист Мисима тогда был у нас под жестким запретом). Но степень влияния исследователь сильно преувеличил. Книгу он тем не менее купил буквально в первые дни после ее выхода. Заходил тут, сообщили мне в «Фаланстере», один из героев вашей книги.

— Лет 20 назад меня впечатлил в одном глянцевом журнале лонгрид одного япониста об антропологическом сдвиге у японцев: к концу XX века они повадились расти в высоту и при этом утончаться костью, плюс тенденция к долихокефалии. Сейчас, по прошествии четверти века, сохраняются ли эти тенденции «европеизации без метисации»? Что ученые говорят об этом сегодня?

— Тенденции есть, однако будет и метисация. Вечная закрытая Япония из-за проблемы старения общества вынуждена уже завозить иностранную рабочую силу, будь это обслуживающий персонал из ЮВА или топ-менеджмент с Запада. Япония очень долго жила в слишком комфортных условиях, которые были достигнуты путем слишком жесткой работы, сверхусилий под прессингом. А нынешняя японская молодежь совсем не хочет вкалывать, как их отцы и деды. В конце концов все империи клонятся к закату. Удастся ли Японии сломать это правило, еще и в этом веке, как во время Реставрации Мэйдзи в позапрошлом и во время экономического чуда после поражения в войне в прошлом, сможет ли она прыгнуть выше головы? Или же станет красивым ностальгическим заповедником своего былого величия (уже сейчас туризм — чуть ли не вторая статья доходов в бюджете)? Довольно скоро увидим.

— Японский язык сегодня — вице-чемпион мира после английского по числу распространяющихся неологизмов. Есть гипотеза, что главная тому причина — плодотворное столкновение архаичных элементов японской культуры с нюансами бытового применения технологий будущего. Что вы думаете по этому поводу как автор «Словаря культуры XXI века» и как японист? Усматриваете ли вы сегодня какие-то еще — невербальные — элементы влияния японской культуры на глобализирующуюся мировую? А на российскую?

— Японская культура, кстати, уже не первое столетие успешно влияет на западные. То направление Japonaiserie в живописи, то мода на японскую поэзию — в Европе позапрошлого века, то на театр — у нас в начале прошлого века, то на дзэн и боевые искусства — во второй половине века и повсеместно… Процесс этот взаимный. В японском, в свою очередь, зашкаливающее количество заимствований из английского. И то, что с ним происходит сейчас, это просто мечта лингвиста — или готовый язык для киберпанк-романа из далекого будущего, когда к старинным иероглифам добавляются заимствованные слова или даже на основе всего этого изобретаются какие-то неологизмы, английские выражения, которых нет в самом английском…

А вообще, как говорят сами японцы, суси в Москве едят чаще, чем в Токио, там-то это все же не ежедневная, а более уикендовая, праздничная еда. Японских аниме и манга, вполне возможно, употребляют у нас в сходных пропорциях. В бизнесе носятся с кайдзэн, TPS и прочим бережливым производством. Японцам, право, стоит заняться изобретением чего-то нового, а то имеющиеся их находки и обыкновения скоро станут во всем мире чем-то совсем обыденным и инкорпорированным, все и копирайт позабудут.

По сути, мы наблюдаем сейчас процесс, обратный тому, чем занимались и прославились сами японцы — они ведь всегда умели заимствовать, приспосабливать и «дорабатывать» чужое — от буддизма и иероглифики до бонсая, чайного действа и того же рамэна, завезенных из Китая, очень мало можно найти у них действительно автохтонных, оригинальных вещей. Колесо сансары повернулось, и нужно отдавать кармические долги.

— Отбросим банальный вопрос про творческие планы, спрошу про то, что вам интересно сейчас писать. Что сильнее всего волнует из делаемого сейчас?

— Есть такое действительно. Моя рубрика в журнале «Дружба народов», которую я веду уже несколько лет. Называется non-Fiction Pro. Я пишу в ней про философские, религиозные, теологические книги, действительно какой-то необычный нон-фикшен. А тему формулирую для себя как «альтернативно-религиозное». Ведь взять хотя бы Даниила Андреева (а персонажей у рубрики, в истории если покопаться, много и очень разных). Можно считать его сумасшедшим и жертвой лагерей или духовидцем и вестником, даже не важно. Но нельзя отрицать, что он вот совсем недавно еще предложил новую картину мира, этого и того, новую модель веры. Которую я бы охарактеризовал как такое сверххристианство, шаг немного дальше христианской веры. Или та же идея воскрешения мертвых Николая Федорова — она ведь не ушла, мне только недавно попались два современных западных фантастических романа ровно о том же. Или… В общем, все это как минимум безумно интересно и загадочно даже.

«Независимая газета. Ex libris», 7 августа 2024 года

Александр Владимирович Чанцев (р. 1978) — филолог-японовед, критик, прозаик, эссеист-культуролог. Окончил Институт стран Азии и Африки МГУ, обучался в буддийском университете в Киото. Кандидат филологических наук, автор восьми книг. Лауреат премии Андрея Белого, премий журналов «Новый мир» и «Дружба народов», Волошинского конкурса, имеет специальный диплом «За новизну и метафорическую емкость прозы» Международной премии имени Фазиля Искандера, финалист премии «Независимой газеты» «Нонконформизм». Работает в сфере российско-японской бизнес-дипломатии. Автор и консультант проекта «Словарь культуры XXI века».

Пророки и еретики

Артём Комаров

Про крутой нрав и писательский дар Лимонова и Мисимы.

Писатель, литературовед-японист, кандидат филологических наук Александр Чанцев выпустил новое издание книги про эстетику мировоззрения Юкио Мисимы и Эдуарда Лимонова (именно в такой последовательности), дополнив прежнее издание бонус-треками — специальными свежими статьями, в которых большое место уделяется Мисиме и Лимонову, рецепции их подходов и идей, почерпнутых в том числе из произведений мировой литературы. Например, у Мисимы — ни много ни мало — из Томаса Манна, которого японский прозаик всячески обожествлял и любил. Основной корпус старой книги Чанцев не стал менять и оставил в прежнем виде. Как пишет сам автор в предисловии, Эдуард Вениаминович даже успел купить и ознакомиться с первым изданием книги в книжном магазине. Однако на него, как отмечает автор, сильного эффекта книга не произвела — кому понравится быть вторым в списке после Мисимы?

С выводами книги можно соглашаться или не соглашаться, но «Бунт красоты» — это акт любви к двум выдающимся писателям, каждого из которых автор считает высокими представителями культуры и искусства, отдавая должное их литературному таланту.

В книге исследуется бунтарская и яркая жизнь Эдуарда Лимонова, его основных произведений-текстов с литературоведческой стороны. Автор выделяет общее, что характеризовало Лимонова и Мисиму: эстетика молодости, прекрасного тела, тема героя, войны, революционного восстания, смерти и т.д.

С момента появления первого издания в 2009 году в России так и не вышло (не считая «жэзээловской» биографии авторства Андрея Балканского) полноценных книг о Лимонове. Он до сих пор находится, так сказать, в зоне «слепой видимости» — слишком уж большой была его фигура, и не прошло еще достаточно времени с момента его ухода в 2020-м. Для книги о Лимонове нужна большая смелость и честность. Увы, на это решаются не все.

До сих пор многие подробности жизни Эдички Лимонова неудобоваримы и требуют отдельного разговора в будущем, когда уже можно будет говорить открыто обо всех политических взглядах автора, деталях его жизни в России и за рубежом, его любовях и о многом другом. Сейчас еще живы многие его вчерашние современники, спутники, соратники, однопартийцы. Но ведь жизнь и Юкио Мисимы была тоже отнюдь не простой и гладкой: в чем его только не упрекали — в национализме, эпатажности и многом-многом другом! Это сегодня он неоспоримый классик, а тогда, при жизни автора, дело обстояло совсем иначе… Мисима смело мог бы называться современным термином «экстремист» в Японии. Как видится, во всем виноваты его крутой нрав и сила духа. А еще его огромный писательский дар.

Эдуарда Лимонова любили и ненавидели одновременно, причем за одни и те же вещи: за его натуру борца, за его непримиримый дух, за революционность идей и за многое другое. Но главное иное — Лимонов был пророком и еретиком в своем Отечестве задолго до реализации многих его идей и взглядов в современной реальности.

«Независимая газета», 28 августа 2024 года

Александр Чанцев:
«Мисима в наши дни сидел бы в блогах»

Платон Беседин

К годовщине харакири Юкио Мисимы, 25 ноября 1970 года, писатель Платон Беседин поговорил с японоведом Александром Чанцевым, автором книги «Бунт красоты. Эстетика Юкио Мисимы и Эдуарда Лимонова».

— Эдуард Лимонов — один из двух героев вашей книги — сказал, что всё определят первые годы после смерти. Это сформирует дальнейшую известность. Какими были первые годы после самоубийства Юкио Мисимы? Вздрогнула ли Япония?

— Мир, как обычно и бывает, закончился «не взрывом, но всхлипом». Нет, массового траура отнюдь не было — слишком уж неудобным, выбивающимся из рамок был Мисима, а уж его смерть в том театрализованном восстании уж точно никак не соответствовала требованиям японского этикета не привлекать к себе внимания («Если гвоздь торчит, его забивают» — японская пословица). Отдельные вспышки были потом — например, подросток, посмотрев фильм по книге Мисимы, пытался заколоться мечом.

— Мы сегодня больше говорим о Мисиме, но и о Лимонове я должен спросить. Откуда такой колоссальный интерес к уже ушедшему Лимонову? Да, с одной стороны, он был культовой фигурой при жизни, но ведь сейчас куда ни посмотри — всюду Лимонов. Его вещи, точно у рок-звезды, уходят «с молотка»…

— Мне кажется, дело не столько в самом Лимонове, не в совпавших факторах (фильм Серебренникова о нем) и даже не в нашей традиционной особенности не замечать, стебать и гнобить при жизни, а после сразу громоздить памятники и называть в честь усопшего улицы, а в общей оптике смерти. Она высвечивает, чего нет, ярко и жестко дает почувствовать дефицит человека и его дел.

— Я сказал — «точно у рок-звезды». А можно ли вообще сказать, что и Мисима, и Лимонов были своего рода рок-звёздами от литературы в своё время?

— Думаю, да. Тут и не только факты говорят (общение Лимонова с Ramones, пластинка-трибьют в его честь, пара выступлений Мисимы в кабаре) и общий имидж (эпатажные наряды и фотосессии обоих), но то, что они все несли. Банально это говорить, но — вызов Системе, старым ригидным парадигмам. Или и не смешно, а Система приучила нас думать, что это смешно…

— Считается, что оба они self-made men, «сделали себя сами». Но насколько в их биографии была видна эпоха, были важны время и место?

— Мне кажется, очень видна. Оба были в гуще потоков — Мисима писал репортажи как журналист (недавно в Японии вышел сборник его репортажей об Олимпийских играх в Токио в 1964 году), Лимонов не только писал о политике, но и пытался, как мы знаем, ее делать. Вот интересно, кстати, оба выстраивали сложную, рафинированную эстетику, были снобами, а при этом любили маршировать в колоннах своих соотечественников. Оба любили запах кирзы. Видимо, это какие-то компенсационные процессы, система противовесов и подпиток…

— При этом оба — и Лимонов, и Мисима — начинали как западники и оба пришли к национальному. Я бы даже так сказал: оба стали категорично национальными. Однако не была ли, скажем так, русскость Лимонова слишком русской для России, а японскость Мисимы слишком японской для Японии?

— Да. Ведь в новейшее время идет амбивалентный процесс. Все страны должны быть на одно лицо, по одному лекалу. При этом, границы-заборы никто не убрал, национальные войны продолжаются.

— Памятников ни одному, ни другому в их странах нет. Положим, Лимонов ушёл четыре года назад; но Мисима-то — более полувека. Какое отношение к Юкио Мисиме в Японии прямо сегодня?

— Спокойное, почти равнодушное, я бы сказал. Да, вышел фильм по его роману «Весенний снег», да, выходят и книги о нем. Что его фигура и книги так уж нужны современным японцам, я бы точно не сказал. Возможно, в том обществе будущего, которым, несомненно, является Япония, посткапиталистическом, информационном или как его назовут, вообще никому не будет дела до пожелтевших страниц старых книг. Если книги и не отомрут, то кумиры будут из иных областей. Может, загрузивший свой мозг в Сеть и первым снискавший бессмертие Илон Маск?

— Можно ли сказать, что Мисима — тот, кто сформировал нынешнюю японскую литературу? Или, наоборот, это влияние совершенно неощутимо?

— Я и здесь полон пессимизма. Встречали ли мы у кого-то письмо, схожее с мисимианским? Да, какие-то вещи, если долго поискать, можно найти у Масахико Симады. Еще есть в Японии, до сих пор вручается, премия его имени. С ней, кстати, интересно. Она безусловно престижна, но и стоит чуть наособицу. Скажем, она так же, как и премия Акутагавы, нацелена не на массовую, а элитарную (японцы говорят — «чистую») литературу. Но при этом заходящую то в область постмодернистских, экспериментальных изысков, то, наоборот, в китч и кэмп. Что и справедливо, нарратив Мисимы состоял из примерно таких блоков-сегментов.

— Чем только не занимался Мисима: и литература, и театр, и кино, и культуризм, и политика. Можно ли говорить, что он был своего рода прообразом медийного человека будущего, где тесно и невыгодно быть только в одной сфере?

— Еще одна интересная аналогия, спасибо. С другой стороны, под старой луной ничего не ново, и нынешние селебритиз не выдумали ничего своего. Полимаха, универсального человека, пестовали еще в Древней Греции и в эпоху Возрождения, полимахами были Леонардо да Винчи, Ньютон, Ломоносов. Может, лучше ориентироваться на их вершины-пики? Тем более что современная эпоха чем дальше, тем больше воспитывает в нас мультизадачность и мультипотенциальность, скоро уже они станут дефолтным навыком.

— Вы пишете, что жизнь Юкио Мисимы — это своего рода путь к смерти. А у Мисимы мог быть другой сценарий? Мог ли он не делать того, что всё-таки сделал? Или он поступательно шёл к тому? Использовал ли, выражаясь терминологией Кастанеды, смерть как своего рода советчика?

— Смерти же, как известно, нет. Это даже не пустота, а скорее форма, которую каждый может наполнить содержанием по своему вкусу. Смерть как слабость или сила, конец или начало. Обоим нашим фигурантам, кажется, была любезна смерть как вызов. Вызов самому себе и другим.

— Тот же Кастанеда писал, что у воина есть четыре врага: страх, ясность, сила и старость. И лишь последнего победить нельзя. А всех ли этих врагов смог победить Мисима? И боялся ли он старости? В том числе, потому и сделал то, что он сделал?

— Старости точно боялся. Ее некрасоты, дряхлости, слабости. Как тот же Пазолини, переживший Мисиму на 8 лет, тайком ездил в другие страны делать себе пересадку волос — а потом все равно предпочел убить себя, и устроил, как я думаю, из своей смерти еще больший гиньоль, чем Мисима. Хотя стоит ли бояться старости, в ней просто иная красота и мудрость. Их практиковал Лимонов, в молодости писавший, что Эдди не может быть старым, а потом старость оценивший, просмаковавший.

— Юкио Мисима — сегодня, в нынешних реалиях — возможен? Если да, то, фантазируем, какими бы он был?

— Казалось бы, проще сказать, что совсем невозможен. С другой стороны, под давлением системы, энтропии, уравниловки должно что-то прорваться и просиять. Мисима же, возможно, засиживался бы в соцсетях — спорил, проповедовал свои взгляды и заливал бы много селфи и reels.

— А его будущее? В мире, в Японии? Ореол его будет со временем меркнуть, или, наоборот, тысячи и десятки тысяч вновь или впервые обратятся к Мисиме?

— Юноши бледные или, наоборот, румяные, культуризмом и политикой, как и Мисима, занимающиеся, взор свой горящий обращать будут, конечно. Как и юницы с не менее горящим. А будет ли их десятки тысяч? Да и надо ли? Когда хочется массовости, всегда можно вспомнить, что учеников у Христа было двенадцать, а не полные стадионы.

«Год литературы», 25 ноября 2024 года

Мишима би данас био блогер — интервју са Александром Чанцевом

Платон Беседин

На годишњицу харакирија Јукија Мишиме, 25. новембра 1970. године, писац Платон Беседин разговарао је са писцем, публицистом и јапанологом Александром Чанцевом, аутором књиге «Побуна лепоте: Естетика Јукија Мишиме и Едуарда Лимонова».

— Едуард Лимонов, један од двојице јунака ваше књиге, рекао је да ће све одредити прве године након смрти, колико ће неко остати познат или чак славан. Какве су биле прве године након самоубиства Јукија Мишиме? Да ли је она продрмала Јапан?

— Свет се, како то обично бива, завршио «не експлозијом, већ цвиљењем». Не, масовног туговања уопште није било — Мишима је био превише незгодан, неуклопљен, а његова смрт у том театралном устанку свакако није одговарала захтевима јапанског бонтона да се не привлачи пажња на себе. Касније је дошло до изолованих инцидената — на пример, младић је, након што је одгледао филм заснован на Мишиминој књизи, покушао да се убоде мачем.

— Данас више причамо о Мишими, али морам да питам и за Лимонова. Откуд сада тако велико интересовање за њега? Да, с једне стране, он је за живота био култна личност, али сада, где год да погледате, Лимонов је свуда.

— Чини ми се да ствар није толико ни у самом Лимонову, ни у поклапању разних фактора (као филм Серебреникова о њему), па чак ни у нашој традиционалној особености да некога за живота игноришемо, исмевамо и пљујемо, а да му онда после смрти гомиламо споменике и именујемо улице по њему. У овом случају се просто само од себе истиче оно што недостаје, јасно и снажно се осећа недостатак личности и његовог деловања.

— Да ли се може рећи да су и Мишима и Лимонов у своје време били својеврсне књижевне рок звезде?

— Мислим да може. Овде не говоре само чињенице (комуникација Лимонова са Рамонсима, трибјут плоча у његову част, неколико Мишиминих кабаретских наступа) и општа слика (упадљива одећа и фотосесије), већ и оно што су они собом носили. Отрцано је ово рећи, али то је изазов за Систем, за старе ригидне парадигме. Или оно што није смешно, али Систем нас је научио да мислимо да је смешно…

— Верује се да су обојица били селфмејд личности, они који су, «сами себе направили». Али у којој мери је у њиховој биографији била видљива епоха, колико ли су време и место важни?

— Чини ми се да је врло видљива. И једни и други су били у бујици времена — Мишима је писао репортаже као новинар, Лимонов не само да је писао о политици, већ је и покушавао, као што знамо, да се њоме бави. Занимљиво је, иначе, да су и један и други изградили комплексну, префињену естетику, да су били снобови, а истовремено волели да марширају у колонама својих сународника. Волели су мирис шаторског платна. Очигледно се ради о некаквим процесима компензације.

— При томе су и Лимонов и Мишима почели као западњаци и обојица су дошли до националног. Рекао бих чак и ово: обојица су постали категорички национални. Међутим, није ли, рецимо, Лимоновљева рускост била превише руска за Русију, а Мишимина јапанскост превише јапанска за Јапан?

— Да. Заиста, у модерним временима постоји амбивалентан процес. Све земље треба да буду исте, да користе исти образац, а истовремено, нико није уклонио границе и национални ратови се настављају.

— У њиховим државама нема споменика ни једном ни другом. Рецимо, Лимонов је отишао пре четири године; али Мишима — више од пола века. Какав је данас однос према Мишими у Јапану?

— Рекао бих миран, скоро равнодушан. Да, снимљен је филм по његовом роману «Пролећни снег» и излазе и књиге о њему, али дефинитивно не бих рекао да су његова фигура и његове књиге толико неопходни модерним Јапанцима. Можда у друштву будућности, што Јапан несумњиво јесте, посткапиталистичком, информатичком, или како год да се зове, никоме не требају пожутеле странице старих књига. Чак и ако књиге не изумру, идоли ће бити из других области. Можда Илон Маск, који је свој мозак поставио на интернет и први стекао бесмртност?

— Можемо ли рећи да је Мишима тај који је обликовао модерну јапанску књижевност? Или је, напротив, овај утицај потпуно неприметан?

— И овде сам пун песимизма. Да ли сам икада наишао на писмо слично његовом? Ако тражите довољно дуго, можете пронаћи неке ствари од Масахика Шимаде. У Јапану и даље постоји награда која носи Мишимино име. То је свакако престижно признање, али помало особено. Као и награда названа по Акутагави, није усмерена на масовну, већ на елитну (Јапанци кажу «чисту») књижевност. Али истовремено залази или у област постмодерне, експерименталних трагања, или, напротив, у кич и камп. Што је поштено, пошто се Мишимин наратив састојао од отприлике истих таквих блокова или сегмената.

— Мишима се бавио свачим: књижевност, позориште, биоскоп, бодибилдинг, политика. Можемо ли рећи да је био својеврсни прототип медијске личности будућности, где је скучено и неисплативо бити само у једној области?

— Још једна занимљива аналогија, хвала на томе. С друге стране, то није ништа ново, а садашње познате личности нису измислиле ништа оригинално. Полимат, универзални човек, негован је још у старој Грчкој, а током ренесансе су ти били Леонардо да Винчи, Њутн, Ломоносов. Можда је боље да се фокусирамо на њихове врхунце? Штавише, модерна ера све више подстиче мултитаскинг и мултипотенцијалност, па ће то ускоро постати подразумевана вештина.

— Пишете да је живот Јукија Мишиме нека врста пута у смрт. Да ли је Мишима могао да има другачији животни сценарио? Зар није могао да уради то што је урадио? Или се он прогресивно кретао ка томе? Да ли је он, да употребим Кастанедину терминологију, користио смрт као неку врсту саветника?

— Као што знамо, смрти нема. То није чак ни празнина, већ форма коју свако може испунити садржајем по свом укусу. Смрт као слабост или снага, крај или почетак. Чинило се да су оба наша јунака дочекала смрт као изазов. Изазвати себе и друге.

— Кастанеда је написао да ратник има четири непријатеља: страх, видљивост, снагу и старост. Да ли је Мишима успео да победи све ове непријатеље? И да ли се бојао старости? Да ли је зато урадио то што је урадио?

— Дефинитивно се плашио старости. Њене ружноће, оронулости, слабости. Као што је Пазолини, који је надживео Мишиму за осам година, тајно одлазио у друге земље да би урадио трансплантацију косе — а онда је ипак изабрао да се убије и, мислим, направио још већи гињол од своје смрти од Мишиме. Мада зашто да се плашимо старости, она једноставно има другачију лепоту и мудрост. Практиковао их је Лимонов, који је у младости писао да Еди не може бити стар, а онда је старост научио да цени и уживао у њој.

— Да ли је Јукио Мишима могућ данас, у садашњим условима? Ако јесте, хајде да замислимо како би то изгледало?

— Лакше би се могло рећи да је то потпуно немогуће. С друге стране, под притиском система, ентропије, нивелације, нешто мора да се пробије и заблиста. Мишима би вероватно проводио доста времена на друштвеним мрежама — свађајући се, проповедајући своје ставове и постављајући много селфија и рилсова.

— А његова будућност? У свету, у Јапану? Да ли ће његов ореол временом избледети, или ће се, напротив, мноштво њих поново или први пут окренути Мишими?

— Бледи или, напротив, румени младићи, који се баве бодибилдингом и политиком, попут Мишиме, свакако ће и даље окретати свој пламени поглед ка њему. Као и ништа мање пламене девојке. Хоће ли их бити мноштво? И да ли је ти уопште потребно? Када желите масовност, увек можете да се сетите да је Христос имао дванаест ученика, а не пуне стадионе.

«Шраф / Šraf», 25 новембра 2024

Превео Владимир Коларић

Два исключения

Роман Богословский

Бог не смог бы войти в души Лимонова и Мисимы из-за их эго.

В этом году в издательстве «Пальмира» вышло переиздание книги Александра Чанцева «Бунт красоты. Эстетика Юкио Мисимы и Эдуарда Лимонова». Для чего писатель и критик соединил в одной книге этих двоих людей, только ему известно. Однако в приближении я вижу одно яркое сходство Лимонова с Мисимой — это парадоксально энергичное многостаночничество. Что один, что второй, конечно, не были просто писателями. Это и борцы за свободу, и критики общества, и поэты. Мисима даже моделью успел поработать, а Лимонов исполнял на сцене вместе с Сергеем Курёхиным невообразимый авангард. Одним словом — оба радикальные субъекты. Именно такие люди-персонажи и вращают Землю. О них и книге — беседа с автором.

— Книга «Бунт красоты» — это переиздание. Почему именно сейчас ты это сделал, что вообще подтолкнуло перевыпустить её?

— Пока я не подготовил новых книг, мой издатель Вадим Назаров предложил переиздать прошлые. Я подумал о «Бунте» — книгу и физически уже не достать, и до сих пор, после её выхода в 2009 году, мне пишут о ней незнакомые люди, где-то обсуждают. Недавняя смерть Лимонова, фильм Серебреникова о нём или какой-то общий контекст-амбьянс, но идея сыграла: как сказал Назаров, книга стала одной из самых продаваемых в «Пальмире» в этом сезоне.

— И Лимонов, и Мисима носили в себе политические амбиции. Насколько у обоих получилось повлиять на реальную политику своих стран? Как вообще измерить политическое влияние писателя?

— Никак не получилось. Можно, конечно, вспомнить о том, что патриотические идеи Лимонова оказались востребованными в наши дни, а в его время были никому не нужны и стали даже поводом для ареста, но это, так сказать, факт скорее альтернативной истории. Мисиме же, есть у меня подозрение, вся политика нужна была скорее как некий антураж и повод для красивого и громкого самоубийства. Вообще же, хотя некоторым писателям удавалось совмещать политику и литературу (Мальро, Гари), в целом я бы не советовал писателям размениваться на сиюминутное.

— Оба литератора обладали так называемым революционным сознанием. Лимонов всё время куда-то призывал и вёл учеников, Мисима с двумя самурайскими мечами пытался противостоять вооружённым силам Токио… Как, по-твоему, нужны ли литератору качества революционера и бунтаря, важны ли они для дела именно литературы?

— В этом вопросе ты скорее говоришь о пассионарности, жизненной силе, амбициях, даже мегаломанстве. Они, безусловно, пользительны, как мы видим, для литературной карьеры и самореализации.

— Тема танатоса для Лимонова и Мисимы. Насколько по-разному они оба относились к смерти? Это был для них некий концепт или всё же неизбежность, «ничто, которое ничтожит»?

— Это был эстетический концепт, отчасти протестный, ведь как в жизни, так и в эстетике смерть не самый привлекательный для масс продукт. Возможно, Мисима к смерти относился серьёзнее, со всей японской ответственностью — он пошёл до конца и приобщился к ней по своей воле. Лимонов же, играя и заигрывая (от пассажей в ранних вещах вроде «Дневника неудачника» до партийной речёвки «Да, Смерть!»), в конце жизни, очевидно, хотел «ещё пожить», примерить на себя амплуа пожилого пророка, ещё попутешествовать, помыслить и написать об этом.

— Можешь развернуть тему отношения Лимонова к Мисиме? С одной стороны, он вроде как был его поклонником. С другой — бывало, что и отрицал его влияние и величие. А есть какая-то однозначность в этом вопросе?

— Однозначность вряд ли возможна в хорошей литературе вообще и в том, что касается сложных её делателей. И для ответа мне бы пришлось сейчас пересказать книгу… Если кратко, Мисима значительно повлиял на Лимонова. От творческих вещей (тема красоты, молодости, эстетического бунта, той же смерти) до иных жизненных стратегий. Мисима когда-то для Лимонова был одним из тех, по кому он «строил жизнь». Эдди-бой с харьковских окраин, катапультировавший себя в большой мир и литературу, постоянно на него оглядывался. Но когда сам стал великим, влияние это уже было не с руки, оно жало, как юношеский пиджак на раздавшихся бронзовых плечах. Это хорошо заметно по реакции Эдуарда Вениаминовича на мою книгу — дескать, да, Мисиму прочёл рано и знаю хорошо, но степень влияния автор преувеличил.

— Однажды в интервью я задал Лимонову вопрос о возможности заиметь друзей, когда сидишь за решёткой. Он ответил вот так: «За решёткой, как в строгом монастыре, из каждой тени выглядывает Бог. Не христианский, конечно же, но Бог. В тюрьме хорошо, потому что там до Бога — рукой подать». Это, конечно, больше метафорический ответ. А если развёрнуто — какие отношения были с Богом у обоих литераторов? Ну и с друзьями тоже.

— Неожиданный вопрос, как и ответ Лимонова. Мне кажется, в обоих щуплых телах наших героев гнездилось слишком большое эго, чтобы туда вольготно зашёл Бог. Лимонов пришёл к осмыслению идеи божественного под старость. Мисима — плюс вся размывчатость, явно не монотеистичность религиозных воззрений японцев — тоже однозначно пылко верующим был весьма вряд ли. С друзьями же понятно. Мисима по ходу жизни/карьеры откидывал тех, кто переставал быть ему нужен, из кого он «вырос». С Лимоновым я лично не общался, но подозреваю, что и для него было много вещей приоритетнее простых посиделок со школьным другом за распитием пива на кухне.

— Если смотреть сквозь призму двух этих фигур, можно ли распознать какую-то схожесть в японском и российском культурных дискурсах? Иными словами, в какой точке наши культурные коды могут пересекаться, если могут, конечно.

— Обсуждаемые фигуры вряд ли для этого подходят, они всё же были исключениями — тот же западнический вектор обоих вначале, например имидж аутсайдеров-фриков. Коды же, и я давно об этом думаю, где-то точно пересекаются. В точке интеллигенции, отношения к природе, а если идти дальше и вглубь, то много фактических совпадений у дзэна и исихазма.

— Какова читательская судьба книги? Я имею в виду сейчас и профессиональных читателей, критиков, и всех остальных. Ты доволен отзывами? И вообще — понимают ли книгу, обсуждают ли, дискутируют?

— Если говорить о первой книге, то всё было вполне успешно — около 25 рецензий: от академическо-развёрнутой в «Новом литературном обозрении» от нашего ведущего японоведа А.Н. Мещерякова до пары абзацев в формате глянца, от восторженных до резко ругательных. И, главное, как уже говорил, что даже приятнее: мне до сих пор пишут какие-то фанаты Мисимы, молодые учёные, просто нашедшие (ищущие) книгу и желающие сказать спасибо. А с переизданием интереснее и амбивалентнее. Рецензий как таковых — кот наплакал и нарыдал. Видимо, сработала стоп-матрица, что это переиздание, а писать надо только о новинках, в такие тонкости, что книгу я значительно переработал, да и звучит она в акустике времени совершенно иначе, уже никто не вдавался. Но внимание результирует иначе. Я, кажется, за всю жизнь не дал столько интервью, сколько по поводу этой книги. Письменных, на радио, ТВ — их было столько, что я счёл, что уже много, и начал отказываться. Звали с её презентацией в разные географические точки, даже экзотические для меня — Тольятти, Верхняя Пышма. Таким не формальным, а живым интересом я доволен.

— И последний вопрос. Лично мне кажется, что Лимоновым посмертно интересуются несколько меньше, чем мы, писатели последней волны нового реализма, ожидали. Будет ли его фигура укрупняться со временем, как считаешь? И какие есть точки и пролегомены для этого укрупнения и укрепления, для памятников в бронзе по всей стране?

— Вот только не надо памятники ставить и улицы называть! Когда так делают, то не помнят писателя, а, отдав долг, забывают. Тем более что Лимонов, на мой взгляд, и так уже слишком посмертно признан — от фильма на Первом канале до изданий-переизданий. Все, кто при жизни не признавал, не писал о его книгах, глупо шутил про брюки и негра, признались в любви. Есть его книги, а в них — всё для того, чтобы загорелся взор ещё одного юноши.

«Литературная газета», №48(6.962), 4 декабря 2024 года