Дружба народов 4/2024

Вступительное слово

Алексей Алёхин

Стихи Лимонова попались мне на глаза задолго до его прозы, да «Эдичка» ещё и написан не был. Роман вышел в Нью-Йорке только в 1976-м, и уж не помню, сколько прошло лет, пока до нас добрался. А то был конец 60-х. Стихи явились, как водилось тогда, на машинописных листках в третьей не то четвёртой бледноватой копии и произвели сильное впечатление. Нарочито корявые, с покалеченными словами, откровенно педалированные чувством, они сразу освежили текущую поэзию, особенно на фоне обэстрадившихся уже шестидесятников.

И эти удивительные стихи продолжали прибывать, даже и потом, когда Лимонов перебрался в Париж, в Нью-Йорк, эволюционируя вместе с автором. От раннего обериутства и утрированного бледного юноши с горящим взором к бутафорскому сверхчеловеку и мучительно-радостной любовной лирике. Он уже вовсю занимался прозой, и было бы интересно взаимоотношения этой прозы со стихами прояснить — по крайности мне кажется, что в них появляется уже не лирический герой Лимонова, а лирический герой его же лирического героя — Эдички. Тем не менее для моего круга, жадно ловившего эти стихи, Эдуард Лимонов был именно поэтом. А пожалуй, им и остался.

Но проза, похоже, одолела, и поэзию вытеснила. По крайней мере, в позднем лимоновском избранном («Стихотворения», 2003) между 1982-м и 2000-м — зияющий пробел.

С начала 2000-х он к стихам вернулся, но по большей части уже прямым авторским голосом. За малым исключением — непосредственная рефлексия на окружающие события и мир. И вот теперь совсем поздние, последние стихи.

В определенном смысле в них присутствуют все примеренные, прочувствованные и пережитые за долгую литературную жизнь лики поэта. Тут и обериутская коррида, и постаревший юноша бледный, и любовник, и сверхчеловек, а ещё — умирающий старик…

Очень тщательно, борясь со смертельной болезнью, Лимонов составлял свой последний сборник. В сентябре 2019 года книга была готова, к началу октября уже и набрана. После чего автор словно о ней забыл. А через несколько месяцев написал помогавшему в этой работе другу: «Я решил её не выпускать, слишком мрачная».

Думаю, дело не в том, что мрачная. Книга не совсем сложилась. И не все стихи в ней удачные. Взыскательный Лимонов это знал. У него уже не оставалось времени, и он решил оставить её «на потом» — когда за уходом автора написанное предстаёт в иной оптике, и тут он прав. Эдуард Лимонов умер в марте 2020-го. А книга вышла спустя три года («Зелёное удостоверение епископа, сложенное вдвое», 2023). Не просто поэтическое, но и человеческое свидетельство. Последний аккорд крупного поэта, который нами услышан.

…Если честно, я всегда ревновал стихи Лимонова к его прозе, хотя и её ценю. Царапающие, жадные к жизни стихи.

* * *

Я готовился к приходу,
Мылся, одевался, спал
А потом сидел и ждал,
Появления народу

Весь одетый, как парадный
Маслом писанный портрет
Исхудавший, безобразный
Старый молодой поэт

Свитер был из трикотажа,
Был пиджак — воронья масть
Губы, подраная саржа,
Зубы чтоб на зубы класть

Смерть смотрела через очи
Приходите поглядеть
Буду я на краю ночи
Сильным призраком корпеть

* * *

Сижу у окошка.
Как старая кошка,
Ну как похудевший бульдог
Гляжу в неба хляби.
В облаки и ряби
Ну где у них прячется Бог?
В немыслимой выси
Под звук Аси-Диси
Под рэпа ли говорок?

* * *

Зимы — малоснежные
Девки — мускулистые
Как сержант полиции,
А совсем не нежные

Мясо — многожильное
Мысли о восстании
А не о свидании,
— Персонажи сильные

Я поеду в Азию
Где в Китае с пандами
Обезьяны бандами
Склонны к безобразию

В оркестре

Какая партия виолончели!
А так, глаза бы не глядели!
И дирижёр стоит как прут,
Оборванный, трясётся тут.

И палкою дрожит из дроби
Недаром же у речки Оби
Оби́!
Ногою подсоби
Чтоб оттолкнуть бы брег от лодки
Рабочий, чующий красотки
Прекрасный запах в волосах
За нею следует в усах…

А дирижёр, схватив виолончель
Выходит с мастером потоков звуков чистых
И каждая жена, как та качель
Взлетела, и открылась, и сочится!

Парни в жёлтых ботинках

Парни в жёлтых ботинках
Целеустремлённые и быстро идущие
Агрессивно шагающие вглубь,
Пронеслись!

Через полсотни лет они будут тихоходами
Помятыми и изуродованными жизнью
Мутные глаза. Никаких новостей. Хромают.

О Господи! Зачем ты поиздевался над парнями
В жёлтых ботинках?
Ну зачем? А, зачем?

* * *

Лето кончается. Скорбные жёны
Вышли в кистях с бахромой на балконы,
Рюмка ликёра в дрожащей руке
Космос им ножку ласкает в чулке

Выпячен зад. Сиськи туго набухли.
Скорбные вдовы, чтоб вы не протухли
Мигом зовите к себе молодцов
С шпорами, саблями, с шёлком усов…

* * *

Лежат в деревянных камзолах братки
Высшей и средней руки
Пуля в горячей груди молодой
Им не приехать домой

На мощных машинах сжигающих даль,
В объятиях Роз и Валь…

Коррида

Вбегает бык как монумент
Стоит, значительный и грозный
Арена стихла на момент,
Что станет делать бык нервозный?

Бежать к какому из ребят
Что все плащами потрясают
Но при атаке, со всех пят
В проёмы в брёвнах ускользают

Бандерильеро, как танцор
В быка втыкает два шампура
И выезжает пикадор
Скорей комичная фигура

«Упал! Упал!» кричит народ
Действительно, упала лошадь
И бык как чёрный Дон Кихот
Рогами эту лошадь крошит

Затем вдруг раз! Тореадор
Поддет быком, висит на роге
И я смотрю на них в упор
Мой взгляд неколебимо строгий

Бегут, уносят, бык — герой
Дрожит окровавленной тушей
Предчувствует он жребий свой
Табу он древнее нарушил…

Вбежал тореадор второй.
И шпагу между рог вонзили
Потом онагры, всей семьёй
Быка с арены волочили…

* * *

Родина ситца или арбуза
И низкорослая кукуруза
Тихий овёс у воды
И от русалок следы…

Мощью хвостов и бёдер
Брюх — столитровых вёдер
Насти и Навки плыли
Умерли вне земли

Пухлые богатырши
Я вам слагаю вирши,
В складках донбасской земли
Уголь горит вдали…

В жаркой кастрюле раки,
Плавают как собаки.
Но решено, решено
Судеб веретено…

* * *

Зима угрюма и печальна
Зима без мяса и вина.
И без «форели» Кузмина
Не театральна, и не бальна…

Что происходит? Что случилось?
Совсем ли солнце закатилось?
И ты мне что-нибудь должна?
Куда монета закатилась?
А, за подкладку, вот она!

Зима как белая могила.
Зима как старая стена
Обледенелая уныла.
Придёт когда-нибудь весна.
Форель чтоб лёд хвостом разбила…

Мы

Фифи едет на поезде из Хельсинки в Питер
Фифи читает, Фифи пьёт вино…
У неё на голове причёска — еврейская плетёная хала
Фифи — умная.
Только она поверхностная, любит романы о любви.
И она женщина.
Когда мы только познакомились (десять лет тому)
Она была страстной и стремительной девушкой
Сейчас она успокоилась
И не ходит, а величественно шествует
С халой на голове…
Это Фифи
А я командир и учёный…
Я человек жестокий и жёсткий.
Я болен смертельной болезнью
Я проектирую вдаль только на два месяца
Сижу, словно на мне мундир с эполетами.
Хожу, словно у меня маузер и сабля
Висят с меня
И мне больно жевать, я подрагиваю лицом
Был-был молодым, и вот сплыл. Вот нате…
Такова наша пара, можно сказать это мы…
У нас нет никаких планов
Никаких планов
Никаких планов…

* * *

Эдуард умирает, а может быть нет,
Он уже превратился в озябший скелет,
Полу-слышит, но всё же живёт как живой,
Эдуард Веньяминыч, родной!

Что же братие, лепо ли, бяше ли
Отлепились от пристани все корабли
Кирпичами начищены ручки кают
И матросы все в белом сидят и поют.

И сидят, и сидят, и сидят, и сидят
Как неясные гроздья белёсых котят
В бескозырках, в своих бескозырках
Словно зэки в печальных Бутырках…

* * *

Я не знаю, мне нет духа,
Вертикального пространства
Чтобы в небеса забраться
Где и солнечно и сухо

Где летают авионы,
Где Господь проходит бодро,
Облаками его бёдра
Камуфляжно заслонёны…

* * *

Нога на ногу сижу
И на рощицу гляжу
Сколько мне осталось лет?
Как в загашнике конфет.
Сколько мне осталось дней?
Как в загашнике камней…

Посижу, да и уйду
Стул останется плетёный
Будет он стоять в саду
Как Ассанж приговорённый